Николай Устрялов - Германия. В круговороте фашистской свастики
Описание национал-социалистической среды было бы неполно без упоминания о деревне. Конечно, главной опорой движения служили города. Но за последние годы, когда партия вырастала в первоклассную силу общегосударственного масштаба, внимание вождей обратилось и к деревне.
Центральной фигурой германского земледелия доселе остается мелкий собственник: владения, превышающие 100 гектаров, занимают менее четверти всей земёльной площади, владения свыше 500 гектаров — не более одной десятой. Около 60 % хозяйств относятся к наиболее мелким (менее 2 га), около 35 % могут считаться средними (от 2 до 20 га) и около 5 % вышесредними (от 20 до 50 га). «Самостоятельных» крестьян-собственников в Германии больше двух миллионов. Если сравнить данные 1907 и 1925 годов, то легко установить, что концентрационных тенденций в области земельного владения не наблюдается, скорее, напротив. Хозяйство крестьянина самостоятельно, свободно, интенсивно, проникнуто «деловым духом»: мелкая буржуазия, миттельштанд. Крупнокрестьянские хозяйства издавна жаловались на «скудость рабочих рук», недостаток батраков.
До последнего времени преобладающим влиянием среди германского крестьянства пользовался Landbund, аграрная организация, связанная с национальной партией и руководимая помещиками, но включающая в свой состав самые разнообразные слои деревни, вплоть до сельскохозяйственных рабочих, как бы назло классовым перегородкам. Экономический кризис не мог не отозваться на положении крестьянства, нищавшего, разоряемого налогами, должавшего банкам и постепенно терявшего терпение. Появляются признаки расслоения деревни. Распадаются средние сельскохозяйственные предприятия, экономически наиболее плодотворные, растет число карликовых хозяйств с площадью меньше гектара. В 1929–1930 годах обозначилось новое крестьянское движение Landsvolksbewegung, с туманной, путаной идеологией, но ясными жестами деревенского недовольства и недружелюбия к городу; эмблемой своей оно выбрало черный флаг с вышитыми на нем белым плугом и красным мечом. И коммунисты, и наци поспешили заняться этим полуанархическим, нутряным движением. Первые стремились всеми способами растолковать деревенским массам, что единственный выход для германского крестьянства — это союз с рабочим классом под знаменем социальной революции. Вторые направили в деревню целый поток агитаторов и даже террористов, получивших задание насилиями над локальными недругами населения поднять престиж партии в глазах недовольных крестьян; и через некоторое время руководство движением в ряде местностей перешло к гитлеровцам. Само собою разумеется, что агитаторы обещали беспощадную борьбу против ипотек, процентов, низких цен и не скупились на лозунги: «каждому трудящемуся земледельцу — полный продукт труда», «все, что природа дает народу, принадлежит ему» и т. д. Боевой национализм гитлеровцев, с своей стороны, приходился по душе воспитанной в истовых традициях, психологически консервативной крестьянской массе Германии. Не отталкивал ее и расистский антисемитизм. При таких условиях и здесь нелегко было коммунистам конкурировать с растущим фашистским влиянием. В южных государствах довольно прочные позиции занимал в деревне католический центр.
Немецкий коммунистический автор Ганс Иегер попытался выяснить социальный состав избирателей, голосовавших за национал-социалистов на сентябрьских выборах 1930 года. У него получились следующие выводы: из общего количества 6400 тысяч голосов, полученных тогда партией, 350 тысяч падает на крупную буржуазию, 1225 тысяч на крестьянство, 1750 тысяч на мелких чиновников и городское мещанство и 1300 на рабочих. «Можно утверждать, — пишет другой коммунистический автор, Гергардт, — что две трети мелкой буржуазии в городе и в деревне, и в особенности некатолическая часть ее, стали жертвой национальной и социальной демагогии национал-социалистов». С тех пор, как известно, количество идущих за Гитлером людей успело возрасти с б до 17 миллионов.
Мелкая буржуазия, средний класс. Могучий «стабилизаторский» фактор.
На этот же слой опирался, идя к власти, и Муссолини. И достиг неограниченной диктаторской власти. Масса сыграла свою роль и «ушла в отставку». Старый правящий класс беспрекословно склонился перед новым порядком. Факт диктатуры единственного дуче ни в ком не возбуждал сомнений с первых же дней переворота.
В Германии положение сложнее. На верхах социальной лестницы победоносный фашизм встречает сплоченную, мощно организованную крупную буржуазию с прочными традициями, опирающуюся на промышленность, первую в Европе. Рядом с нею — не менее сплоченное и доселе чрезвычайно влиятельное юнкерство: аристократия расы, обожествляемой расизмом. Тут же верхи рейхсвера, старая военная каста, тесно связанная с верхами индустрии и землевладения. Словом, цепкий правящий слой, устоявший в ублюдочной революции 18-го года и снова подобравшийся к государственному аппарату. Президент Гинденбург, национальный герой, живая легенда великой военной эпопеи и блистательных побед германской армии, — является в то же время органическим порождением, воплощением и орудием этой устоявшейся правящей элиты. Его монументальный авторитет не затемняется яркой, но все еще несколько нервической популярностью фашистского вождя — даже и в среде тех шумных масс, среди того блока недовольных и чающих движения воды, что хакенкрейц принимают за якорь спасения. И если в Италии «королю-нумизмату» не оставалось иного выхода, кроме послушного растворения в лучах славы всемогущего дуче, — то в Германии плебейский вождь застает наверху весьма плотный и реальный фронт. Сначала его там приняли как чужака, с расчетом, не лишенным брезгливости, и вежливостью, полной иронии. Теперь с ним вынуждены считаться уже более серьезно: ловкий разгром марксизма, ликвидация южных сепаратизмов, энергия в овладении аппаратом власти — это импонирует… но и наводит на размышления: что если вслед за этими мерами последуют другие, более сомнительные, — хотя бы частичная расплата по старым социальным векселям?.. Уже и сейчас есть симптомы, внушающие тревогу: помимо этого азартного, варварского антисемитизма, вредящего внешнеполитическим интересам Германии и роняющего ее достоинство, — эти авторитарные замашки маршалов Третьей империи, этот задор по адресу попутчиков и, наконец, явный курс на единовластие вождя! Что же будет дальше и может ли спать спокойно элита старого общества? Сохранит ли ее политическую и социальную супрематию крепнущий, ощутивший свою силу фашизм?
Ситуация исключительно сложна. Глубокие социально-политические антагонизмы, присущие Германии наших дней, с образованием правительства национальной концентрации, разумеется, ничуть не изжиты. «Великие дела не творятся коалициями», — писал Гитлер в своей книге. Торжественный фасад «правительства национальной революции» не должен вводить в заблуждение. Не говоря уже о том, что коалиция не объединяет собою всей страны и даже на последних, победоносных выборах собрала всего 52 % избирательных голосов, — внутри себя она таит непреодоленную расколотость фашизма и крупнобуржуазного блока. Не случайно слухи о внутрикабинетных трениях, о неизбежной отставке то того, то другого деятеля папеновского крыла не умолкают с первых дней новой эры. Но и этого мало. За этим основным противоречием кроются еще другие, в более отдаленном плане, могущем, однако, при благоприятных условиях довольно быстро приблизиться: антагонизм между аграриями и промышленниками (и, далее, внутри каждой из этих групп), с одной стороны, и внутрифашистские антагонизмы, обусловленные пестротою социальной базы движения — с другой. Если вдуматься в этот сложнейший клубок противоречивых интересов и устремлений, давящих своей тяжестью на правительство Гитлера — Папена — Гугенберга, легко понять, какие трудности лежат на его пути.
С самого рождения национал-социалистическая партия вмещала в себя как бы две души: плебейски-бунтарскую и буржуазно-консервативную. Двоедушие это исторически и социологически понятно: оно — результат двойственности и двусмысленности социальных позиций миттельштанда, сотканного из двух природ — хозяина и работника. Но в дальнейшем история потребует выбора пути, определения цели и курса: либо, действительно, общество труда, либо «тирания процента». Противоречива и сложна историческая роль фашизма, и судьба его еще неясна. Эпохи борются в нем, и сам он — воплощенная борьба эпох, конкретная диалектика кризиса. Противоречива и сложна роль Гитлера в «пробужденной» Германии. Вознесенный на вершину государственной власти низовою волной, он связан ответственными обещаниями и отягощен притязательными надеждами. Он начал с двадцатого века, но продолжает, кажется, восемнадцатым, даже шестнадцатым, лирикой старого Потсдама и дичью еврейских погромов: быть может, потому, что душа массы живет сразу в нескольких веках. На этой шаткой машине времени все же далеко не уедешь. Придется так или иначе возвращаться в двадцатый век. И тут — основная проблема немецкого фашизма: можно ли совместить гарцбургский фронт с курсом на массы? Как быть с министрами-юнкерами, министрами-капиталистами? Что делать с Папеном и его свитой. «За всеми ими, — еще недавно заявлял сам Гитлер, — победоносно возвышается финансовый капитал». Сегодня он этого уже не скажет. Ну а завтра?..
