Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1929 № 08
Эта ночь — самая лучшая во всем нашем путешествии. Луна ярко освещает белые лапы елок, дорогу, ныряющую в дрожащую темноту, и что-то очень заманчивое, скрытое позади далеких варак. Из-за них поднимается по небу легкий, как дым, и неуверенный, как вся эта лунная ночь, голубой свет.
В эту ночь мы не смотрим на термометр, но чувствуем, что мороз еще усилился. От него не только мерзнут ноги, закутанные в ровы, и руки, спрятанные на груди под малицией: воздух обжигает легкие, и трудно дышать.
Впереди слышен шум. Мы уже знаем, что это такое. Это шумит Туломский падун — один из самых больших водопадов Лапландии. Сначала как будто шумит ветер в лесу, потом ветер переходит в бурю, а дальше — в глухой нутряной грохот, который может принадлежать только мощному потоку воды, катящемуся через камни.
В темноте олени галопом сносят нас по крутому склону на лед широкой реки. Мы цепляемся за сани, чтобы не вывалиться. Все кругом искрится под луной. Инеем покрыты избушки на берегу, толстой щетинистой изморозью убраны деревья, и сам воздух, кажется, смерзся, превратившись в мельчайшие ледяные кристаллики. Над грохочущим падуном висит белое облако.
Мы увидели под собой дым, а потом крышу большого дома…Мы останавливаемся у большой избы. Когда мы входим в нее, все ее население — человек двадцать широкоплечих финнов-дровосеков — сидит на полу, хотя лавок и табуреток в комнате достаточно. Оказывается, сегодня суббота, Все они усердно парились в бане и теперь отдыхают — на полу холодней. Только один молодой человек сидит на скамейке. Он поднимается нам навстречу и рекомендуется:
— Лыжник-почтарь.
Из Колы он носит почту вверх по Туломе, и его еженедельный «рейс» — 150 километров. Почтарь осторожно спрашивает нас:
— Не вы ли «следопыты»?
И на наш ответ: «Они самые», весь сияя, протягивает нам пачку писем…
* * *
Сейчас Туломский падун заключен в тяжелые оковы. Мороз слепил изо льда много причудливых статуй и расставил их на камнях поперек течения реки, стеснив ее головокружительный бег. Одетый в крепкие латы, водопад глухо гудит, точно сердится на кого-то, и лишь небольшой поток вырывается из-под льда и, разбиваясь о камни, со злостью плюется белой, точно мыльной пеной.
Возчики возят деревья на берег…Совсем по-другому бывает здесь весной. Тогда вода косматым ревущим зверем наскакивает на скалы и рушится с каменного уступа с такой силищей и грохотом, что далеко вокруг дрожит лес.
Тогда по реке идет сплав. Плоты и отдельные бревна, спущенные в воду где-нибудь в верховьях Лоты или Нотты (реки, из которых рождается Тулома), плывут вниз и, дойдя до падуна, застревают в камнях, громоздятся на них как спички высокими «заломами». Чтобы спустить залом дальше, нужна большая и трудная работа бурлаков. С багром в руках сквозь пену, брызги и рев воды карабкаются они на скользкие бревна и спихивают их одно за другим в падун. Бурлакам приходится работать, стоя в потоке по колено. Вода норовит сбросить смельчаков под уступ — в мохнатую пену, на камни, смерть. Но бурлаки привыкли к своей работе. И если им нужно бывает спуститься по наклонному бревну с одного камня на другой, они делают это, соскальзывая на мокрых подошвах сапог, стоя во весь рост и балансируя багром. С берега на скалы, торчащие в падуне, бурлаки кладут мостик шириной в десять сантиметров, гнущийся под тяжестью человека, и бегают по нему над водопадом с ловкостью акробатов.
Иногда опытный взгляд сплавщика обнаруживает, что весь залом держится, уперевшись в одно «виновное» бревно. Тогда самый смелый бурлак лезет на залом, зачаливает виновное бревно большим крюком, и на берегу начинают накручивать на ворот веревку, привязанную к крюку, вытягивая бревно. Бурлак остается на заломе до тех пор, пока бревна, потеряв опору, не рухнут все сразу в падун, громоздясь друг на друга, вставая на дыбы и выскакивая из потока.
Ухватившись за выступ скалы, бурлак ждет, пока пронесутся мимо него готовые сокрушить все на своем пути бревна. И горе ему, если он не успеет во-время отскочить и будет захвачен ими. Гибель тогда почти неизбежна. Лишь благодаря счастливой случайности бурлак, сорвавшийся в падун последней весной, остался жив: ему удалось проскочить порог, ухватившись за бревно. Но два сломанных ребра, вывихнутая рука и перешибленная нога были результатом падения. Оставаться же на заломе бурлак должен на тот случай, если лопнет веревка, вытягивающая виновное бревно, или не удержится крюк в сырой древесине.
А как только залом пущен и бревна, только что бесновавшиеся в падуне, спокойно, словно отдыхая, поплывут по широкому омуту, наверху открывают «ширму» в «запане», устроенной поперек реки из связанных цепями бревен, и через несколько минут новый залом так же дико и жутко громоздится на камнях падуна. И опять начинается трудная работа бурлаков.
Если нельзя с берега добраться до бревен, застрявших посреди реки, перекидывают через падун канат и подвешивают к нему «люльку» — узкую перекладину на блоке. Бурлак садится на этот непрочный аппарат и отправляется на нем наводить порядок в озорливом водопаде.
Замерзший порт Архангельск.Зимой главная работа происходит в лесу. Дровосеки валят деревья, возчики вывозят их на берег реки и складывают штабелями, чтобы, как только пройдет лед, можно было спустить их в воду. Дровосеками работают здесь главным образом финны, из русских только северяне: архангельцы или местные мурманские колонисты.
Мы провели день среди туломских дровосеков. Они жили в большой избе одной артелью — человек двадцать мужчин и две женщины. Никогда не приходилось нам видеть такого дружного коллектива, как у этих жизнерадостных северян.
* * *
В этот день в первый раз взошло солнышко. Оно поднялось за щетинистым лесом и продержалось над горизонтом несколько минут. Это было странное солнце. Оно было превращено в яркую золотистую пыль, словно выброшенную из-за леса гигантским пульверизатором; тонкая ее струя поднималась до самой вершины неба, рассыпаясь дождем над лесами, Бараками и рекой.
Все люди ходили, подняв лицо к небу, все были очень радостны, забыв даже про мороз, от которого трескались деревья в лесу. Стал другим и лес. На засыпанных снегом ветках вдруг вспыхнули красные, зеленые, голубые, желтые огоньки, забегали, перескакивая с ветки на ветку, как тысячи светлячков, и лес сразу потерял всю свою суровость и фантастичность… Он стал праздничным и добродушным как детская игрушка.
Теперь с каждым днем все дольше и дольше будет оставаться солнце на небе. Все ярче будет блестеть снег на деревьях и на реке, а когда случайно набежавшая туча сбросит на землю пригоршню мелких снежинок, они будут казаться быстрыми мухами с блестящими крылышками.
А через месяц люди наденут темные очки-консервы, потому что блеск снега станет нестерпим для глаз.
Постепенно завоевывая небо, солнце очистит от снега леса, скинет с речек их тяжелую одежду, обнажит мшистые морщинистые скалы, и лапландская тайга заживет новыми красками, запахами и звуками.
А еще позднее солнце будет чертить по небу полный круг, не скрываясь ни на минуту, и деление суток на ночь и день перестанет существовать. В полночь солнце будет светить и греть немногим слабее, чем в полдень. Словно пытаясь наверстать упущенное время, с необыкновенной быстротой распустятся северные цветы, ковер высоких разноцветных мхов ляжет под потемневшими елями, и побегут по лесу суетливые ручейки. Вода в них будет мягко изумрудного цвета, точно в ней спряталось до поры до времени зимнее небо.
Нигде так не отличается лето от зимы, как за Полярным кругом. И кто захочет увидеть здесь летом остатки зимы, должен будет подняться на вершину высокой тундры, и на дне глубоких ущелий он найдет спрятавшийся от солнца затвердевший снег.
* * *
В одну ночь проезжаем мы на оленях те сто километров, которые отделяют нас от Мурманска. Там нас ждет новость: от сильных морозов замерз порт, и от судна к судну люди ходят по льду.
В последний день полярного путешествия в номере гостиницы мы устраиваем выразительный «натюр-морт»[17] из трофеев экспедиции. В нем фигурируют: артистически разодранная рубашка, «кандалакши», похожие на больших гнусных медуз, растерзанные рукавицы и много других предметов, на состоянии которых наше путешествие отозвалось катастрофически.
Остров гориллоидов.
Научно-фантастический роман В. Турова
(окончание).
XXX. Снова в воздухе.
Утром Дюпон, кряхтя и ругаясь, попробовал пройти несколько шагов и, убедившись в безнадежности этой попытки, определил положение следующим образом:
