Газета Завтра - Газета Завтра 235 (74 1998)
— По отцовской линии?
— Нет. А по отцовской из Коломны. Тоже Центральная Россия. Старообрядцы. Старообрядчество тоже дает какую-то историческую основу. Я с детства слышал разговоры о Ключевском, Виппере и других профессорах от отца, который был студентом Московского университета. Потом он стал директором Учительского института, и в столовой директора каждый день обедали профессора, человек восемь-десять, велись интересные разговоры. Поэтому лет с восьми я уже был в среде, где обсуждались разные исторические вопросы. И мама брала меня с собой лет с десяти на заседания какого-то педагогического совета, который принимал от художников картины на темы по русской истории. Они были напечатаны, конечно, в красках. Но сам этот процесс: художник работает над темой, потом приносит эскизы, это обсуждается — хвалят, ругают, оценивают. Затем эти картины были напечатаны. Я — ученик уже предпоследнего класса, и наш учитель (отличный учитель был) приносил нам эти картины в класс и по этим работам вел занятия, то есть свой рассказ иллюстрировал картинами. Мне эти обсуждения врезались в память и объединились с хорошими уроками Николая Тимофеевича Крюкова, и все это попало на плодородную почву в моей голове.
— Значит, фундамент вашей жизни — это семья? Насколько я знаю, ваша мама Клавдия Андреевна была филолог.
— Она окончила женские курсы Герье по филологическому факультету.
— Ваш отец Александр Степанович хотел, чтобы вы стали инженером…
— Тут многое перепуталось тогда, когда можно было хотеть иль не хотеть. Отец и сам резко переменил профессию. Он стал специалистом по бухгалтерии. Написал учебник бухгалтерии. И вообще, он был человек, приспособленный для нэпа, энергичный, умеющий работать, но на меня влияния не оказал. Самое главное вот что: нас, московских школьников, советская власть спасла от голода. Несколько тысяч мальчишек и девчонок и учителей. Мы были посажены на пароходы и поплыли по Москва-реке, по Оке, а потом по Волге и по Каме до хлебородных губерний Казанской и Уфимской. Вот там провели три года до голода в Поволжье. Мы там ничего не читали: не было книг, но мы узнали крестьянский быт, мы узнали быт охотников-отходников, которые уходили в дикие места охотиться. Там много было первобытного, в частности, курные избы. Я видел, как живут в этих избах. Блестящие, черные, как бы сверкающие лаком деревянные стены и светец с лучиной. И если кому-то надо объяснять, что это было когда-то давно, то я все это видел воочию.
— Вы как бы заглянули в прошлое…
— Очень заглянул в прошлое. Потом я видел лодки, которые являли собой два бревна, довольно больших, связанных вместе прутьями. Сидя на этих двух бревнах, веслом можно было управлять ими и переправиться через реку. Медленно, но надежно. И потом я видел долбленную лодку с решеткой на корме, где я был занят огнем, а хозяин этой лодки острогой бил рыбу. Это реальное ощущение первобытности с тех пор постоянно было со мной.
— А по цивилизации вы не грустили?
— Конечно, я истосковался по Москве. И когда мы вернулись домой, мать работала в детском доме на Гончарной улице, я был приписан к нему как воспитанник, хотя так получилось, что я единственный среди детдомовцев был также учеником школы у Покровской заставы.
— А когда же вы увлеклись историей?
— Очень скоро я перестал ходить в школу на уроки, а стал посещать монастыри, детские библиотеки, пешком исходил (денег тогда не было, особенно не разъездишься) все окраины Москвы, подмосковные места:
Кусково, Коломенское, конечно… Изучал архитектуру, читал в детской библиотеке при большой Румянцевской (Ленинской) и при библиотеке Исторического музея. В общем погрузился сразу в прошлое Москвы и Руси.
— Я заметил по тому, как вы листали журнал “Русский дом”, вашу любовь к церквям. И вот вы рассказываете о детстве, о своих путешествиях в Кусково, Коломенское… Что вас влекло к церквям? Чувство красоты? Или возможность прикоснуться к прошлому?
— Нет, нет! Ничего ясного не было… Хотел знать Древнюю Русь.
— Но это была интуиция?
— Да, это была интуиция. Я самому себе не объяснял.
— А, может быть, это и было предопределением?
— Конечно, это было какое-то предопределение. Весной 22-го года директор детского дома подозвал меня к себе и строго сказал: — Как дела в школе? Ничего? А ты знаешь, что ты остался на второй год? Так вот, ты остался.
Я приналег на все. Математика мне давалась легко. Биологию я любил. Историю — тем более. С языками — немецким и французским — у меня было все благополучно, географию я тоже знал. Мы с отцом во время Первой мировой войны расставляли на карте флажки разных стран в зависимости от колебаний фронта. Все одно к одному шло. Целое лето я прозанимался как следует и перешел не в свой класс, а через класс. Мне показалось тогда обидным то, что я второгодник, такой-сякой. Потому я и подготовился основательно, отчасти с материнской помощью, но отчасти. В общем я учился в школе два года. Когда закончил учебу, мне было пятнадцать лет.
— И пытались поступить в университет?
— Нет. Я был тогда шестнадцатилетним мальчишкой в Институте Брюсова. Но скоро понял, что среди тридцатилетних студентов-фронтовиков, журналистов мне не место.
— И пошли работать агентом по распространению “Рабочей газеты” на Серпуховской площади.
— Когда мне исполнилось восемнадцать лет, поступил учиться в МГУ на историко-этнологический факультет. И посещал также лекции на филологическом.
— А еще через год вы уже написали свою первую работу “О раскопках вятических курганов в Мякинине и Кременьи в 1927 г.”, которая была опубликована в сборнике студентов археологического кружка 1-го МГУ.
— Древние вятичи жили под Москвой. Студенты раскапывали эти курганы XII века. А я в то время был редактором студенческого журнала, который делался на гектографе тиражом в сто экземпляров. Все-таки! Один экземпляр до сих пор храню в своей библиотеке. После окончания университета меня посылали на Урал в Алапаевск, где не было ни приличного музея, ни каких-либо славянских древностей. Город не упоминается в старинных источниках России. В общем, это была своего рода ссылка. Очень не справедливая еще и потому, что я не получал стипендии и не был обязан ехать по назначению.
— И что вы решили делать?
— Пошел в военкомат и попросился на срочную службу. Меня взяли охотно. И я год пробыл в армии. Это была учебная часть — своего рода юнкерское училище. У нас читали лекции военные авторитеты: будущий маршал артиллерии Н. Н. Воронов и царский генерал Самойлов. Я с огромным удовлетворением и наслаждением вспоминаю это время. Я был очень рад тому, что попал в конное подразделение. И даже потом стал начальником конной разведки.
— И, конечно, ваш опыт общения с этим прекрасными животными как-то отразился потом на ваших изысканиях по “Слову о полку Игореве”?
— Я еще в университете изучил этот древнерусский памятник культуры. А на службе произошло наложение знания “Слова” с моими знаниями о коннице, всего: от ковки до рубки, от скорости передвижения до маршрутов.
— И тогда вы поняли, что комони — это боевые кони?
— Да! И я стал поверять одно другим: кавалерийскую практику и тамошний текст. Я выявил даже, что перемена ритма в поэме выражает разные аллюры конницы: то тихая рысь в одном отрывке, то рысь обыкновенная в другом отрывке (все это передается соответственными интонациями мужественного командирского голоса. В завершение резко рубит рукой воздух). А вот это: “заране во пяток потопташа поганые полки половецкие” — карьер, “аллюр четыре креста” — скачка. Так что сам автор знал, видно, конное дело. Поэтому “Слово” для меня стало обязательным. Я был обязан все рассмотреть, разгадать тайны.
— И вам это удалось сделать на высочайшем уровне. Анализируя столетие с 1132 по 1237-41 гг., названное вами “эпохой” “Слова о полку Игореве”, вам удалось сделать новаторский вывод, который заключается в том, что тогда крупные русские княжества представляли собой самостоятельные государства. И почти в каждом княжестве был свой летописец. Один из них, боярин князя Изяслава, и был, по-вашему мнению, автором знаменитой поэмы. Как встретила научная среда и журналисты вашу книгу “Петр Бориславич: поиск автора “Слова о полку Игореве”?
— Рецензий было мало. Мне показалось, что я изложил свою точку зрения аргументированно и ненавязчиво. Я не мог сказать, что было это так-то, но везде писал, что, вероятнее всего, было так.
— Анализируя ваш жизненный опыт, я заметил, что еще в двадцатилетнем историке был заложен фундамент ваших будущих работ по ремеслам, культуре и религии Древней Руси, теплился росток великого дерева, ветви которого дали великолепную крону.
— Зерно грядущих открытий прорастает еще в детстве.
— А ваша книга о стригольниках, вышедшая пять лет назад, тоже была задумана в молодости?
