Журнал Русская жизнь - Смерть (июнь 2009)
А вот еще несколько обморочных цитат (из деликатного чтения): «Судари и сударыни! Не лишайте своих усопших родных и близких последней молитвы в храме! Сэкономив на паре десятков рублей, вы окажете „медвежью услугу“ предстающему перед Богом человеку!» (Реквием. ru).
Из сборника «Православные похороны. Традиции и суеверия»: «Пережитками язычества является также обычай класть в гроб деньги, ценные вещи и скоропортящиеся продукты».
Последние две цитаты, впрочем, к блестящей деликатности не имеют уже никакого отношения. Они имеют прямое касательство ко второму важному слову и понятию, определяющему новые погребальные обычаи.
Слово это такое - «правильно». Правильные похороны должны привести к утешению - а «утешение» третье ключевое слово.
Ведь вот действительно ничего не осталось от смиренного кладбища, кроме одной-единственной типической фигуры, одной даже не социальной, а поведенческой группы - а именно сообщества кладбищенских завсегдатаек, женщин не то чтобы работающих, а как бы живущих и кормящихся «при погосте». Досконально, разумеется, знающих все принятые ритуальные обычаи. На каждых похоронах всегда есть несколько пожилых родственниц, следящих за чистотой обряда (и обязательно ведь то посоветуют завесить вместе с зеркалами и экран телевизора, а то с ужасом убирают с поминального стола вилки и ножи: на поминках можно есть только ложками!) - но здесь, на погосте, перед нами элита обрядового суеверия. Самые знающие из знающих.
Вот разговор двух дам на Николо-Архангельском: «Неправильно хоронят сегодня, не по-христиански: покойный при галстуке. Этого ведь никак нельзя, чтобы в гробу и с галстуком», - говорит одна другой, и строго смотрит на меня: «А чему вы удивляетесь?»
Да уже и ничему не удивляюсь - так умилил меня женский околокладбищенский ареопаг.
Полукругом поставлены перед входом на погост киоски, торгующие искусственными цветами и венками. Перед каждым киоском сидит женщина и плетет очередной венок. Все, что предлагается покупателям, сделано своими руками. Создана неимоверная красота. Шелковая сирень, бархатные розы, золотая тесьма, еловые гирлянды - прелесть и великолепие.
Мне рассказывают: просто букет на подставке называется «поляна», букет в еловой корзине называется «корзина»; есть еще венки - «кольцо», «щит», «сердечко». Нынче очень популярны венки в форме сердца - в середину многие вставляют увеличенные фотографии, получается очень нарядно. Все дамы, плетущие венки, прошли долгий путь - продавали советские пластмассовые ромашки, самодельные бумажные гвоздики, рассаду. Говорят: «Мы здесь с детства, с рассады сидим…» И вот что еще говорят: «Китайцы молодцы - краски у них невыцветающие. Наши поляны стоят годами как новые - ну, разве запылятся. И наши металлисты молодцы, наконец научились делать железные каркасы под венки и корзинки! А теперь, во время кризиса, предприятие за предприятием наши каркасы начинают делать. И видите, стараются, искусственной елкой украшают. А елку те артели делают, которые производили ершики для мытья посуды. Глядите - ершик, только крашенный». А есть еще еловые гирлянды «для красоты» («мягенькие»), их наши мастерицы покупают во время январских новогодних распродаж. А искусственные цветы - на Черкизовском рынке, и отпаривают их над кипятком. А еще покупают лампады в церковных мастерских и заказывают ленты для венков.
Мастерицам нравится их работа: «Вы поглядите сейчас на кладбище! Таким красивым, как нынче, оно никогда не бывало!», но они все же изредка осуждают скорбящих. Одна из цветочниц считает, что венки-сердечки - как-то все же чересчур. Да, и с лампадками бывают конфузы. Тут недавно покупательница просила: «А можно мне такую лампаду, чтобы была большая металлическая, и внутри не свечка теплилась, а лучше бы бензин или керосин, и чтобы долго-долго лампада эта горела!» «А мы ей отвечаем, - говорят мне цветочницы, - такая лампада называется керогазом. Керогаз мы вам можем привезти!» Но это чрезвычайная редкость, чтобы так отвечать, потому что цветочницы уверены - красота необходима. Она нужна для утешения.
И тут уж что цветочницы, что дамы, убирающие могилы, все дамское кладбищенское сообщество начинает рассказывать легенды о красоте. Легенды о невозможной, предельной красоте. Есть два главных рассказа: о «сенаторском» гробе с музыкой, причем гроб под скорбную мелодию уходит под землю, и музыка звучит из-под земли еще ровно девять дней.
И о могильном памятнике с лебедем. Мраморный лебедь будто бы плавает в мраморном водоеме, и из глаз у него текут настоящие слезы; льется беспрестанно вода. Самое забавное, что легенды эти рассказывают на всех кладбищах страны, и стали они уже каноническими: «Ну конечно, - восклицает иной знаток, - гроб с музыкой, дамы в обмороке, лебедь плачет. Слышали, слышали!» А между тем и тот и другой рассказ - чистая правда. Гробы «с музыкальным сопровождением» уж лет десять аккуратно демонстрируются на выставках элитных ритуальных принадлежностей, и кто-то же, надо думать, их за эти десять лет покупал? А памятник с плачущем лебедем стоит на могиле криминального авторитета Зарона в Нижнем Новгороде, на Старозаводском кладбище.
И все- таки предельная красота и исключительная роскошь погребения оцениваются рассказчицами как не вполне правильные -как бы имеется в виду, что тут выполнена не последняя воля, а последняя прихоть усопшего. Или, возможно, прихоть группы скорбящих. Нет - вся полнота уважения достается главной из новых кладбищенских ценностей - ЗАЖИТОЧНОЙ могиле.
«Там хорошие могилы, зажиточные, - говорят мне дамы. - На зажиточную могилу приятно посмотреть!» Вид такой могилы, безусловно, утешает. А утешение состоит в том, что все сделано правильно. Зажиточность могилы оценивается не только капитальными вложениями (цена памятника, цоколя, ограды), но и количеством украшений и приношений, использованных в убранстве погребения. Дамы-обрядознатицы уважительно говорят о той или иной посетительнице кладбища: «Никогда с пустыми руками не придет!» На зажиточной могиле море новомодных китайских цветов - «венки» и «полянки», а то еще и хрустальные слезки (подвески, нанизанные будто бы на древесную ветку). Слезки кладут к подножию памятника или вешают на крест. Сейчас, в мае, на могилах много весенних обновлений и приношений - на аллее Славы, где похоронены бойцы «Вымпела» и «Альфы», над некоторыми могилами подняты флаги на флагштоках, на плитах лежат фляжки и береты… Да, и еще плюшевые игрушки. Хожалки, убирающие могилы на аллее, рассказали, что игрушки приносят и оставляют дети, когда их приводят на могилы к отцам. Ох.
Что- то в убранстве зажиточной могилы есть важное, приоткрывающее тайну русского характера. Например, очевидна вера в спасительную силу вещей. И безусловна вера в спасительную силу «правильно» проведенного обряда. Я спрашивала у своих собеседниц -а почему «правильным» считается выпивать на поминках? Церковная традиция в этом вопросе строга: кутья, кисель, блины… «Ах, - говорили мне, - как же без красного вина? Ну, хотя бы церковного. Обязательно нужно подавать на стол рыбу. И горячее всенепременно. Потому что „душа покойного вместе с паром отлетает“. Богатым поминкам душа усопшего радуется, как же можно обойтись одной кутьей?» Действительно, кто ж кутье обрадуется? Тем более если она, как в кафе «Поминальная трапеза», украшена цукатами синего цвета. То есть сделать кутью совсем без цукатов добрым кулинарам сердце не велит, убеждения не позволяют (хотя сам принцип поминальной еды именно в том, что она должна быть невкусной), но зато уж цвет выбран самый что ни на есть деликатный.
Нина Романова, старший научный сотрудник Музея этнографии, описывая в интересной своей работе новые похоронные обычаи, сделала следующий вывод: «В настоящее время поминки более напоминают языческие тризны, которые устраивали древние славяне, верившие, что чем богаче и пышнее проводы умершего, тем лучше он будет жить в ином мире». Что ж, возможно. Но тогда получается, что поминки и похороны (в глубине новой формирующейся традиции) - это очередной умилостивительный ритуал. Семейные бытовые суеверия зиждутся на мощной жажде родового, фамильного благополучия, на страхе беды. Казалось бы, только что умерший родственник должен быть защищен, поддержан очередным молением о милости. Но вот тут получается некоторая несостыковка. Семья молит только о благе семьи. Умерший родственник выпадает из семейной упряжки. Страха больше нет, потому что главный страх - смерть - уже случился. Действительно ли посмертная судьба усопшего (чем богаче поминки, тем лучше) так волнует семью?
Тут какое-то другое чувство, мне кажется, коллективное извинение родственников: ты умер, а вот мы еще живы. Мы знали, что ты не хотел умирать, мы знали, что тебе было одиноко. Ты не думай, нам для тебя ничего не жалко, хотя мы вынуждены исторгнуть тебя из семьи, побороть нужду в тебе.
