Газета Завтра Газета - Газета Завтра 463 (41 2002)
Священному союзу Запада противостоит раздробленность тех, кто по крайней мере теоретически составляет противоположный фронт. В этот же день коллаборационистского шабаша на другой площади Рима сплотились различные представители левых радикалов для того, чтобы манифестовать против "Буша, бен Ладена и Берлускони". Через несколько дней манифестация правых радикалов не собрала и пятисот человек, которые к тому же выдвинули безрассудный и двусмысленный лозунг ("ни Штаты, ни Ислам").
Так что же мешает формированию в Италии Фронта национального освобождения или, по крайней мере, союза сил, противопоставляющих себя атлантистскому фундаментализму и его либерально-капиталистическому духу?
Нельзя сказать, что либеральная, западническая культура имеет в Италии глубокие корни, тем более, что партии англосаксонской направленности (Партия действия, Либеральная партия, Радикальная партия) всегда представляли незначительное меньшинство. Итальянская же политическая культура, наоборот, выражалась в крупных народных движениях, стремившихся, каждое по-своему, быть альтернативой либералкапитализму: социалистическое движение, фашизм, социально-ориентированное католическое движение. То есть речь идет о течениях, стоявших на позициях, далеко не идентичных позициям Запада.
Бенито Муссолини, провозгласивший войну пролетарско-фашистской Италии против "плутократических демократий Запада", до последнего, без сомнений высказывался по поводу главного врага: "Для меня врагом номер один всегда было и есть англосаксонство".
Но и католическое движение никогда не могло полностью отождествить себя с Западом. Даже после 1948 года, то есть после электоральной победы демохристиан, санкционировавшей вхождение Италии в так называемый "свободный мир", католическая партия выражала через таких своих деятелей, как Маттеи, Ла Пира, Фанфани, Моро, Андреотти, стремление развивать под социально-христианскими знаменами фашистскую модель смешанной экономики. И кроме того, католическое движение придерживалось средиземноморской политики, которую нельзя на сто процентов отождествить с обязательствами, проистекающими из военного поражения и подчинения Соединенным Штатам.
Что же касается итальянского социалистического движения, то, действительно, существенное влияние на него оказала просветительская, позитивистская культура. Но, с другой стороны, из лона социализма, наряду с фашизмом, вышло другое движение, которое нельзя полностью отождествить с западной политической культурой. Речь идет о большевизме. И это, даже если оставить в стороне курс на национал-коммунизм, определивший панораму коммунистического движения в Европе и во всем мире.
После того, как на побережье озера Донго криком "Да здравствует социализм!" завершилась национал-большевистская карьера Никола Бомбаччи, попытки развить лучшие возможности левых предпринимались со стороны ряда интеллектуалов "фашистского происхождения". Преемственность, которая во многих случаях выражалась в виде первоначального поста в фашистской иерархии и последующей карьеры в рядах... компартии или левых профсоюзов.
Уго Спирито, теоретик интегрального корпоративизма, с 1961 года противопоставлял западному коммунистическому движению, "неспособному в действительности избавиться от индивидуалистических представлений о жизни", "тесно связанному с буржуазной метафизикой и все еще живущему на уровне Декларации прав человека", идеал единения, символом которого в те годы была маоистская революция. Также и Курцио Малапарте, видевший в Муссолини "восстановителя власти, веры, догмы, героизма, противостоящих западному духу критики, скептицизма, рационализма", в 1956 году уехал в Китай, как раз в то время, когда в Италии "марксистское племя, вышедшее из капиталистического декаданса", пребывало в кризисе и массово переходило на позиции демократического прогрессизма.
Пятнадцать лет спустя Франко Фреда даст "китайской крестьянской революции" интерпретацию, из которой в последующем некоторые выведут другое "странное примирение": между терминами маоизм и традиционализм. Фреда писал:
“Во время моих разговоров с вами я придерживался той мысли, что интимная форма маоизма заключается не в принятии мира, воспринимаемого, исходя из марксистской методологии, а скорее в том видении мира, которое он воскрешает: видение мира почти что "спартанское"; простое выдержанное солдатское ощущение жизни; "аскетический" стиль жизни; органический ритм верности, связывающий вождя со всей нацией и способствующий тому напряжению, которое, в свою очередь, придает труду целого народа характеристики добровольной дисциплины и свободной депролетаризованной милиции…“
И далее он продолжает:
“В китайском "коммунизме" я увидел прежде всего триумф ответственного разделения обязанностей над уравнительным атомизмом; дисциплины над буржуазным нравственным упадком; тоталитарного порядка над индивидуалистической распущенностью; я был свидетелем победы шеренг политических солдат (бедных, но могущественных) над рыночными и бюрократическими олигархиями Запада (включая Россию)…
Я предвидел попытку освобождения чистого политического принципа, политического духа в государстве из уз экономики и из фауны, населяющих ее существ”.
Что касается "китайской крестьянской революции", Фреда говорит, что схожие позиции разделял Леон Дегрель, который в ноябре 1970 года признал за Мао "высшее восприятие жизни"; кроме того, на европейском уровне он называет "группы, объединенные вокруг Новой Европы; а в Италии — Национальную федерацию ветеранов Итальянской Социальной Республики". Печатный орган Федерации "Республиканская Корреспонденция" назвал маоизм в качестве "самого ценного политико-идеологического феномена нашего времени".
Представление о "дорическом коммунизме" символизирует в то же время и другое произведение Фреда: речь идет о его книге “Дезинтеграция системы”, охарактеризованной в качестве единственного примера "политического платонизма" в рамках современной итальянской культуры, в котором звучит ясный призыв к антагонистическим политическим силам (неофашистам и крайним левым) объединиться в борьбе против буржуазной системы.
Присоединить фашистов, или как минимум, поддерживать диалог с ними, было давним проектом и для Пальмиро Тольятти. Первым подписавший обращение, в котором Коммунистическая партия призывала "фашистов старой гвардии" и "молодых фашистов" "вооружиться палками против разделивших нас капиталистов", секретарь компартии с "большим вниманием" следил за инициативой "Национальной мысли", ставившей цель обеспечить точки соприкосновения между итальянской Коммунистической партией и "фашистами левого толка". Он же возложил обязанность развивать эти связи на Энрико Берлингуэра. Последний, возглавлявший в 1950 году молодежную организацию компартии, "восхвалял искренний патриотизм молодых неофашистов" и предвещал создание "единого фронта против американского империализма". А газета молодых коммунистов "Патруль" опубликовала множество интервью с ветеранами Итальянской Социальной Республики и курировала серию совместных манифестаций "антиНАТО" по всей Италии. "Странные единения" казались еще возможными.
Кажется, что в современной Италии таких возможностей остается крайне мало; и не только потому, что за полвека система нейтрализовала потенциальных противников, разделяя их с помощью инструментальных антифашистских и антикоммунистических призывов, натравливая их друг против друга и не давая им объединиться против общего врага — западного капитализма. Но еще и потому, что сегодня в действительности остается мало политических направлений, не идущих в русле догм либеральной демократии и западной цивилизации. Неофашисты после партийной метаморфоры интегрировались в ряды "умеренных" правых, то есть в ряды либералов. Католическая партия развалилась, дав жизнь двум-трем либерально-католическим партиям. Наследники социалистической партии вибрируют между двумя либерально — демократическими блоками. Остатки Коммунистической партии Италии, после замены иконы Ленина на икону Кеннеди, тужатся подретушировать свое вхождение в неолибералистическую систему социал-демократическими цветами. "Мы все либералы", а значит, "мы все американцы".
В настоящий момент единственная заметная оппозиция неолиберизму представлена антиглобалистским движением, чьи лимиты, правда, отмечаются многими наблюдателями. "Если движение хочет иметь успех, — заявил Марко Тарки в своем интервью журналу "Elements", — оно должно совершить качественный скачок в своих требованиях и имидже. Кто даже не ставит проблему борьбы против доминирования транскорпораций на культурном фронте и ограничивается насилием над их символами, изначально обрекает себя на поражение. Когда же вместо того, чтобы бить витрины Макдональдса, активисты "но глобал" выдвинут такие аргументы, которые позволят убедить десятки миллионов западных или вестернизированных молодых людей отказаться от фаст фудов и рабской зависимости от моды, этот скачок будет сделан". Костанцо Преве: "Я предпочитаю этот разношерстный сопротивляющийся мир ужасным банкирам и их лакеям из профсоюзной и политической тусовки, попадающим под защиту закованных в броню полицейских с момента выхода из своих космических шаттлов. Но в то же время я остерегаюсь, как бы это не превратилось в санкционированный глобализацией спектакль". Преве прекрасно знает, что наиболее стойкий и радикальный антагонизм обитает в другом месте: "В первые шесть месяцев 2000 года Хизбаллах добилась одной из немногих военных побед арабов в прошлом веке. В этом случае на детском языке обмена фигурками я дам один Хизбаллах за сто антиглобалистских хороводов с битьем двух Макдональдсов, одного Гуччи, одного Версачи и одной колонки с водой".
