Морис Ренар - Всемирный следопыт, 1926 № 08
В этот момент раздался еще третий голос, принадлежавший человеку, одетому в грубую матросскую куртку; на его голове была неуклюжая кепка с наушниками, на ногах — громадные сапоги из тюленьей кожи.
— Прошу извинения, но мое мнение насчет этого «кита», надеюсь, разрешит все ваши споры. Во-первых, это совсем не кит, а кашалот, ибо у него — зубы, а не китовый ус. Во-вторых, он не принадлежит ни одному из вас: он принадлежит только мне, а, следовательно, и моему внуку.
— Кто вы, откуда вы, как ваше имя? — набросились оба редактора на нового претендента.
— Теперь я живу вон в той хижине, у скалы Миньпу, и я простой бедный рыбак. В молодости же я был патентованным гарпунщиком и плавал на трехмачтовой «Ребекке» у берегов Америки. И вот тогда-то, двадцать шесть лет тому назад, я и всадил гарпун в спину этому кашалоту. Он все-таки ушел от меня и смог прожить с моим гарпуном еще четверть века.
— Да, да, — подтвердили рыбаки обоих поселков, присоединившиеся к толпе любопытных, — старый Гульвен в свое время поохотился за кашалотами, и он не будет лгать.
«Кит» лежал поперек Дурлуза, при чем хвост его находился на берегу Пульфсина, а голова во владениях Пульбрэня.— Лгать! — воскликнул старик. — Как же я могу лгать, если на рукоятке гарпуна сохранились даже мои инициалы: «Б. Г.».
К толпе подошел береговой комиссар и с изысканной вежливостью сообщил, что существует установленный издавна закон: все, что выбрасывается морем, поступает в кассу моряков-инвалидов. Кит в данном случае выброшен морем, на чьи владения, — это не имеет значения и он должен поступить в кассу инвалидов. Будет назначен аукцион, и тогда каждый желающий сможет приобрести его, пока же запрещается всем гражданам близко подходить к нему, особенно же прикасаться, — и он сделал выразительный жест в сторону Гульвена, сидевшего у кита на спине.
Такая реквизиция была совсем неожиданной для Пульфсина и Пульбрэня, но волей-неволей они должны были подчиниться.
* * *
Между тем известие о небывалой находке на берегах бухты Старых Песков быстро распространялось.
Со всей Европы стекались туристы и ученые, чтобы взглянуть на эту диковину, имевшую тридцать метров в длину и около семи метров в высоту. Все отели и пансионы обоих курортов были переполнены. В столичных газетах и журналах киту посвящались целые статьи, при чем в одних говорилось, что он выброшен во владениях Пульфсина, в других — что во владениях Пульбрэня.
Утихшие было споры по этому поводу возобновились с новой силой. И, чтобы решить этот спор окончательно, было необходимо, чтобы весь кит, с головой и хвостом, очутился на том или другом берегу.
И вот однажды, туманной ночью во время прилива, три рыбацкие шлюпки отделились от берега Пульбрэня, стараясь быть незамеченными с берега Пульфсина. Шлюпки быстро подвигались к серой, блестящей, колеблющейся на волнах туше кита, походившей издали на громадную каучуковую гору. С каждой шлюпки было закинуто на хвост кита по канату, гребцы налегли на весла и напрягли все усилия, чтобы сдвинуть хоть немного хвост кита по направлению к Пульбрэню.
Наконец, общими усилиями хвост был сдвинут, но через несколько мгновений он сделал движение назад, как бы повинуясь какой-то новой силе.
Новое усилие рыбаков заставило его отклониться опять, но через несколько секунд он опять принял прежнее положение.
Пот ручьями лил с гребцов, а кит попрежнему оставался на месте.
— Хоть бы куда-нибудь нам сдвинуть его: в ту или в другую сторону, — с досадой сказал один из рыбаков.
— Что ты? Ведь нам поручили передвинуть его в сторону Пульбрэня!
— Да, а нашим товарищам — чтобы они передвинули его в сторону Пульфсина. Да вот и они!
Рыбаки из Пульфсина, в свою очередь, прилагали все усилия, чтобы перетащить кита в сторону своего поселка, но кит, как резиновый, оттягивался в ту сторону, куда они его тянули, а потом снова возвращался на свое место.
Рыбаки со смехом смотали канаты и направили свои лодки в обратный путь.
Настало утро. Обе флотилии отдавали отчет о своих неудачных ночных попытках, кит же спокойно лежал в своем прежнем положении.
* * *
Вражда двух курортов продолжалась. Непрерывная война велась в журналах, на террасах кафе, на пляже, даже в воде, где пловцы доходили иногда до такого азартного спора, что схватывали друг друга за волосы.
Теперь только аукцион мог прекратить споры, но прибрежная администрация не спешила с ним. Со дня реквизиции до дня аукциона полагался промежуток времени в один год и один день, чтобы за это время владельцы выброшенной морем вещи имели время пред'явить на нее свои права.
В данном случае в первый же день свои права на кита пред'явил старик Гульвен, но никто не обратил внимания на его заявление. Кроме того, его даже заставили вернуть конец гарпуна, вытащенный им из туши кита, и составили протокол на этот своевольный поступок
Старик больше не оспаривал своих прав на кита.
Рыбаки, принявшие сначала его сторону и поверившие ему, теперь лишь подсмеивались над ним.
— Пульфсину достанется хвост чудовища, голова — Пульбрэню, а спина Гульвену, потому что там торчал гарпун, который он имел дерзость назвать своим, — говорили они.
Они вспоминали с усмешкой недоверия его рассказы о том, как он воткнул гарпун в спину чудовища и с час катался на его спине, пока оно не нырнуло в глубину.
— А, Гульвен! — издевались они при встрече, — что тебе рассказал кит, когда катал тебя по морю?
— Об этом вы узнаете недели через две, — невозмутимо отвечал старый гарпунщик и шел к себе домой. Там, починяя сети, он открывал все свои мысли мальчику-внуку, жившему у него:
— Все думают, что это кит, потому что кашалотов здесь не бывает, и никто их не видел. А я это дело знаю, потому что я долго был гарпунщиком на китобойных судах. Я знаю, что старые кашалоты делаются вожаками стада, но когда они чувствуют приближение смерти, они покидают стада, отправляются особняком в путешествие и в одиночестве кончают свои дни. Вот таким образом попал и этот кашалот в бухту Старых Песков. Я сразу узнал в нем свою добычу, но они конфисковали ее. «Животное принадлежит охотнику, который ранил его, если он докажет это». Это же известно каждому охотнику! Но у людей, имеющих власть, не найдешь справедливости, мой милый мальчик. В данном случае я умнее и опытнее их, и это мне поможет. Они думают, что украли у меня мою добычу, из-за которой я чуть не потерял жизни, но мой опыт говорит, что добыча достанется все-таки мне.
Каждое утро старик, положив порцию табаку в рот, шел к чудовищу, и насмешливый огонек вспыхивал у него в глазах, когда его ноздри втягивали воздух, в котором уже начинал слышаться запах аммиака.
Однажды он особенно долго стоял над тушей.
— Птицы уже начинают кружиться. Осталось еще несколько дней… — загадочно пробормотал он.
* * *
Дня через два дачники Пульбрэня, вышедшие поутру открывать ставни, были поражены неприятным удушливым запахом, который приносился ветром с Дурлуза.
Старый Гульвен, гарпунщик с «Ребекки», истребитель кашалотов.«Это новые проделки пульфсинцев», — подумали жители Пульбрэня, — «очевидно, ими выпущена сточная вода в Дурлуз».
К вечеру ветер дул в обратную сторону, и то же думали про своих соседей жители Пульфсина.
Ночью ветер упал, но невыносимое зловоние с преобладающим запахом аммиака стояло в неподвижном воздухе.
Солнце взошло. На небе не виднелось ни облачка. День был теплый и лучезарный.
Однако, никого не видно было на тяже, а те немногие, которых пленило чудное августовское утро, не успев сделать нескольких шагов, спешили обратно, пряча носы.
Назначенное следствие дало потрясающие результаты: зловоние распространял кит, который начал разлагаться.
Тучи буревестников и чаек спускались на его спину и предавались обильному пиршеству. Под его брюхом кишели мириады крабов и моллюсков.
Клешни и клювы дружно работали.
Несколько экскурсий туристов, приехавших взглянуть на чудовище, должны были возвратиться обратно. Содержатели гостиниц заволновались, ибо дачники одни за другими потянулись с вещами к вокзалу. И это в разгаре сезона!
В «Страже Пульфсина» появилась большая ядовитая статья, в которой автор заявлял, что Пульбрэнь очень гордился своим китом, а теперь из-за него курорт Пульфсина теряет своих обычных посетителей.
Дачники, выходившие на пляж, спешили обратно, пряча носы: «кит» распространял невыносимое зловоние.«Маяк» ответил на это такой же злостной статьей, где указывалось на то, что хотя владельцу кита — Пульфсину — и нравится запах его, но он должен, подчиняясь правилам санитарии, убрать свою падаль.
