Никола Бональ - Толкиен. Мир чудотворца
«тронутый чуть не до слез лаской старого конунга, он внезапно опустился на одно колено, взял его руку и поцеловал. — Конунг Теоден, — воскликнул он, — позволь Мериадоку из Хоббитании присягнуть тебе на верность! Можно, я возложу свой меч тебе на колени? — С радостью позволяю, — ответствовал Теоден и в свою очередь возложил длинные старческие пясти на темно–русую голову хоббита…»
Кроме того, Теодену присягают на верность лешаки, дикий лесной народ, при обстоятельствах, не совсем подходящих для столь торжественного случая. Как уточняет Толкиен, лешаковское племя древнее, а службу Теодену от лица лешаков предлагает их вождь Ганбури–Ган. Он поведет Теоденово войско тайной тропой, которая известна лишь ему одному.
«Однако ристанийцам и в голову не приходило опасаться брюханов–лешаков».
А чуть погодя Арагорн повелит трубить в трубы и глашатаи возвестят:
««Внемлите слову Великого Князя Элессара! Друаданский лес отдается навечно во владение Ганбури–Гану и его народу! Отныне без их позволения да не ступит сюда ничья нога!» В ответ прогрохотали и стихли барабаны».
Арагорн торжествует как истинный властелин: он дает обет сохранить в мире порядок и щедро одаривает своих верноподданных, являя всем истинно царские достоинства. Впрочем, достоинства эти традиционны — точно так же описывает их в «Истории британских королей» и Гальфрид Монмутский(40):
«В ту пору был Артур пятнадцатилетним отроком, но доблесть его и щедрость не знали пределов, и по природной доброте своей был он столь великодушен, что народ возлюбил его всею душой. Будучи уже облеченным властью, завел он для себя обычай оделять верноподданных дарами».
Ибо великодушие есть привилегия королей. А кельты «более всего на свете уважали пышные празднества и пиры…»
Великодушие не таит в себе ни малейшей опасности для властителя, поскольку оно служит залогом благоденствия, к тому же оно обеспечивает властителю беззаветную любовь подданных. Но «истинно и то, — пишет Гальфрид Монмутский, — что природная щедрость и отвага могут обездолить благородного храбреца, однако ж быть ему в беде суждено недолго».
А в «Ланселоте»(41) один праведник искренне предостерегает Артура от неблаговидных деяний:
«Великодушие, сам знаешь, ограждает от беды… оно еще никого не доводило до сумы, а жадность многих довела до погибели».
После доблестных побед, пишет Вас(42) в романе «Брут», «Артур одарил почестями всех присных своих; так проявил он любовь и широту души своей к тем, кто был того достоин».
Будучи признанным государем, любил он одаривать и придворных и многочисленную свиту.
Но стоило Артуру отступиться от благородства, как сподвижники оставили его:
«И вот однажды Артур лишился великодушия. И потерял всякое желание содержать двор свой в довольстве… Завидев же, что благодетельствует он все реже, рыцари стали покидать двор его. Из трехсот семидесяти рыцарей, коих он обыкновенно держал при себе, остались с ним не больше двадцати пяти».
Впрочем, подобный финал есть неизменное следствие любого жизненного цикла. Так золотой век короля Артура пришел в упадок, положив начало проклятым временам. У Толкиена же, к счастью, золотой век с возвращением Арагорна воссиял с новой силой. И Арагорн, под стать величайшим самодержцам, выказывает поистине королевское великодушие, особенно своим сотоварищам по Братству Кольца. Когда он вновь встречает Эомера, тот говорит ему:
«С того дня, как возник ты предо мною в зеленой степной траве, я полюбил тебя, и полюбил навсегда».
Между тем «Арагорн просил Хранителей пока что держаться вместе. — Все на свете кончается, — сказал он, — однако же немного погодите: не все еще кончилось из того, в чем мы с вами были соучастниками…»
Он просит друзей дождаться, когда прорастет побег — отпрыск Древнейшего Валинорского Древа, залог мирского благоденствия и духовного блаженства.
И прозорливый Гэндальф говорит ему:
«Вот оно, твое нынешнее королевство, а станет оно несравненно больше. Третья Эпоха кончилась, наступают иные времена, и тебе суждено определить их начало, сохранив все, что можно сохранить… Все земли, какие ты видишь, и те.что лежат за ними, заселят люди, ибо настал черед их владычества, а Первенцы Времен рассеются, сгинут или уплывут».
Под Первенцами, как известно из истории, следует понимать первородные феодальные династии. Однако жестокий феодальный мир обречен — не будет потомков у фангорнских онтов, а эльфам придется уйти из Средиземья, оставив по себе воспоминания в другом мире, который тоже был миром Толкиена.
Глава третья
Бестиарий(43)
Мир Толкиена — это мир, где, выражаясь словами Пифагора, все дано в ощущении. В этом мире даже деревья умеют разговаривать и двигаться; в этом чудном мире птицы служат поверенными чародеям и феям; в этом мире сторожевые псы живут со своими хозяевами, как закадычные друзья. В этом мире люди могут превращаться кто в птицу, кто в медведя, подобно Эльвингу в «Сильмариллионе» или Беорну в «Хоббите». Границы между миром людей и зверей не существует, хотя звери четко поделены на две группы — пернатых и волосатых.
В конце концов, и сами хоббиты ростом со средних размеров зверьков. Ноги у них крепкие, покрытые шерсткой, к тому же они не знают громоздкой обуви. Потребности у хоббитов тоже животные, и они удовлетворяют их по мере сил и возможностей, да и нравы у них диковатые. Хоббитам больше по душе стряпать, нежели читать и писать. Мир Толкиена существовал задолго до того, как нарушился порядок вещей и произошло разделение между людьми и зверьем, людьми и растениями, и в первую очередь — деревьями. Правда, в мире взрослых, полном хитроумных интриг и сложных взаимоотношений, тонко вписанных в яркие, динамичные сюжеты, все эти очеловеченные, да еще разговорчивые звери кажутся чужеродными, лишними. Но это только на первый взгляд.
Как бы то ни было, это мир не только добрых зверей, но и злых, и тоже говорящих. Драконы Глаурунг и Смауг спорят со своими повелителями и врагами, а волколак Драуглин вторит своему господину — зловещему Саурону. Животные олицетворяют мировой порядок с обеих сторон — добра и зла. Вот почему в произведениях Толкиена охотники — большая редкость: в мире, где пернатые и волосатые существа предстают в виде ближайших наших сородичей, охота была бы сродни людоедству. К примеру, Берен вообще не признает ни охоты, ни мяса; Арагорн тоже никогда не охотился, хотя снискал себе прозвище великого Следопыта; хоббиты лишь однажды отведали крольчатины, а так всю дорогу довольствовались путлибами — хлебцами эльфов; да и сами эльфы ни разу не вкушали мясного. Живой плотью, по словам автора, силы зла вскармливают волколаков, драконов и орков.
Ко всему прочему, Толкиен создал и так называемых промежуточных существ: варгов, гоблинов и троллей — полулюдей–полузверей, ископаемых людоедов. А тот же Мелкор обратил эльфов в проклятых орков (косматых, длинноруких рыкающих тварей), расплодившихся Бог весть каким образом повсюду, в то время как племена избранных — эльфов и людей — не давали такого большого потомства.
Чтобы понять логику, по которой Толкиен составлял свой бестиарий, надо обратиться к нашей собственной исторической памяти. Главное место в своем животном мире Толкиен отвел птицам. Так, Эльвинг превращается в чайку, подобно тому, как обращаются в птиц феи из «Легенд о Граале». В «Сильмариллионе» и «Властелине Колец» не последняя роль отведена Торондору и Ветробою — властителям поднебесных высей, неизменно стоящим на стороне добра. Толкиен основательно прорабатывает величественный символ Повелителя орлов, сделав из этих птиц осведомителей и одновременно непревзойденных ездовых животных. Торондор со своей крылатой братией спасает Берена с Лучиэнью, а Ветробой выручает Гэндальфа с хоббитами.
Любовь к пернатым Толкиен выражает при каждом удобном случае: к примеру, когда Горлум (больше похожий на зверька, чем на хоббита, хотя по происхождению он, судя по всему, из тех же невысокликов) облизывается в предвкушении полакомиться птицей, Сэм глядит на него с нескрываемым отвращением. Птица у Толкиена — существо возвышенное, воздушное; птица — посредник между небом и землей. Впрочем, есть у него и пернатые, являющие собой полную противоположность благородным представителям пернатого царства: это назгулы, мерзкие Стервятники, рыщущие за Хранителями Кольца по пятам, денно и нощно.
Что до хищных птиц, в средние века один высокородный вельможа повелел изобразить на фамильном гербе самого себя с соколом на руке. Оно и понятно: ведь сокол издревле символизирует поднебесную власть, небесное начало. Древнеегипетскому богу Гору глазами служили солнце и луна. Египтолог Ги де Терварен писал:
