Леонид Филиппов - От звёзд — к терновому венку
Что это именно агнец, становится ясно не сразу. Однако к моменту жертвоприношения все ключевые фигуры — на своих местах.
Представим, что Брюн, героиня «Отеля „У Погибшего Альпиниста“», с ее пышными вороными волосами, не то женскими, не то юношескими, и соответствующей фигурой манекенщицы, — и вправду разделяется надвое: на сестру и брата, как это грезилось в пьяном угаре инспектору Глебски. Однако само по себе ЗДЕСЬ это было бы неинтересно. Интересно другое: разделение происходит, так сказать, еще и по знаку: на сестру-стерву и брата-«бойскаута». Артур идет к Богу вовсе не с той целью, какую автоматически приписал ему Рэдрик, не для того, чтобы исполнять детские желания мальчишки-колледжера. Он, оказывается, идет за всеобщим счастьем! Оттого и краснеет. Парень сам стесняется того, ЧЕГО хочет просить у Золотого Шара, понимая, что быть в этом мире агнцем — стыдно!«…Впервые за все время существования карьера по этой дороге спускались так — словно на праздник». Идти к Богу не с самоуничижением или во имя уничижения ближнего своего, идти не выпрашивать (для себя благ, а для ближнего бедствий), но — как на праздник. Истинно, не часто бывало ТАКОЕ в истории человечества.
В этом жертвоприношении, в попытке отдать божественной мясорубке жизнь Артура «в оплату» счастья дочери — приговор последнему делу Шухарта. Рэд и сам уже это предчувствует: «…глубоко-глубоко внутри заворочался вдруг беспокойно некий червячок и завертел колючей головкой». Именно приговор — ибо счастье пред очами Всевышнего мыслимо только таким, каким видит его агнец. То есть — даром! И для всех! А ценой жертвы Рэдрику ничто доброе для себя и своих близких купить не удастся. Даже если на донышке его души и вправду есть добро.
«…Если ты на самом деле такой… всемогущий, всесильный, всепонимающий… разберись!» Вот именно. Счастье ребенка ценой жизни другого ребенка… Не сходится. И Шухарт это понимает, забывая в итоге о том маленьком, личном, с чем шел. И принимая в конечном итоге сказанное агнцем — как свое. Никакой торговли.
Для всех и даром.
ЗНАТЬ, ЧТО НИКОГДА ТАКИМ НЕ БУДЕШЬ. «Парень из преисподней»
Задача: посмотреть на Полдень с «их» точки зрения. На недостижимый сказочный идеал — отсюда, из настоящего. «…Весь этот лукавый обманный мир, где у людей есть все, чего они только могут пожелать, а потому желания их извращены, цели потусторонни и средства уже ничем не напоминают человеческие». И заодно уж — посмотреть на Человека Полудня: «добрые до отвращения глаза великого лукавца».
С точки зрения Теории Воспитания, цель предельно трудная: из вполне готового зверя с пустыми глазами убийцы — вытащить Человека… Есть, правда, в этом молодом звере пятая колонна: высокий интеллект и неординарность личности — он не годится в денщики. Да и как ученик Гаг отнюдь не безнадежен, более того — прошел некую, так сказать, начальную подготовку добром. Весьма своеобразным, со многими оговорками, но — именно добром: недаром же Корней признает в Гепарде задатки великого Учителя. И юный возраст Гага, разумеется, — тоже «за нас».
В более поздних вещах АБС пессимизм станет сильнее попыток найти лобовое решение подобной задачи. Но пока… пока кое-что получается. Правда, для реализации «школьной программы» потребовались воистину фантастические условия: включение в процесс воспитания едва ли не всего мира Полудня… И все же успех — налицо. Да еще за столь короткое время… Позже «просто» успех — даже частичный — даваться не будет. Одно из двух: или длительная многоступенчатая работа (Эксперимент), или же дети и только дети, отделенные от старого мира колючей проволокой. Последнее, впрочем, верно и для Гая с Саракша, и для Гага с Гиганды.
С момента, когда Корней рассказывает Гагу, что война кончилась, герцог бежал, а император расстрелян, начинается та часть повести, в которой содержится, вероятно, последний всплеск оптимизма АБС относительно возможности «положительного влияния» на убежденного сформировавшегося человека. Едва ли не аллюзия на «Как закалялась сталь», только навыворот. Овеществленная здоровая уверенность, что даже фанатика, антиинтеллигента («…безотчетную неприязнь, то брезгливое отвращение, которое он всегда чувствовал к людям увечным, ущербным и вообще бесполезным») МОЖНО сделать человеком — только лишь на том основании, что он sapiens! В полном соответствии с теорией позитивной реморализации. Предложенная и опробованная в «Парне из преисподней» модель воспитания — одна из реплик в старом споре между щенячьей уверенностью Вадима (пять лет — и всё) и горьким пессимизмом Саула (а пятьсот пятьдесят пять не хотите?). И победит в этом споре мудрый Саул. Победит — в том смысле, что АБС в конце концов окончательно примут именно его сторону. Да и как могло быть иначе — два взрослых человека, с их огромным опытом…
* * *Завершение метаморфозы писателя по имени АБС от состояния «сказочник» к состоянию «реалист» — именно здесь, в начале семидесятых.
Есть люди, которые могут выдержать удар судьбы, а есть люди, которые ломаются. Первым рассказывают правду, вторым рассказывают сказки.
СЛАБЫМ СРЕДИ СИЛЬНЫХ. «За миллиард лет до конца света»
Концентрация афоризмов в этой короткой повести настолько велика, и жизненное кредо интеллектуала-скептика, отрицающего любую ВЕРУ и признающего лишь ЗНАНИЕ, выводится из этих афоризмов настолько отчетливо, что добавить нечего. Разве что — одно маленькое наблюдение, для этой книги скорее внешнее. А именно: налицо динамика временных отрезков. От столетнего плана Ивана Жилина — к пятистам пятидесяти пяти годам Савела Репнина и, наконец, вот это: «Можно много, очень много успеть за миллиард лет, если не сдаваться и понимать, понимать и не сдаваться». Что ж, возможно, оптимизм выглядит именно так.
Понимать и не сдаваться.
ВСЁ КАК У НАСТОЯЩИХ ВЗРОСЛЫХ. «Град обреченный»
С первых же строк «Град» читается иначе, чем любая другая вещь Стругацких. Многое здесь «как-то не так». Особенно — для Ученика АБС. Антураж не просто реалистичен, но как будто нарочито приземлен. Действие не столько «разворачивается», сколько циркулирует в окружении скромных декораций городского дна. А уж главный герой… Непросто с ходу принять Андрея Воронина после плеяды таких разных, но всегда интересных, умных, самостоятельных «первых лиц». ЛИЧНОСТЕЙ. Жилин, Румата, Перец, Каммерер, Шухарт… Не говоря уж о Горбовском и Комове. А этот… Даже внутри книги, на фоне персонажей второго плана, Воронин смотрится бледновато. Это потом, ближе к середине повести, понимаешь, что герой выбран не без умысла. «На вырост».
И выбор декораций, и даже выбор героя — лишь следствие. Первоисточник же странностей «Града» заключается в том, что здесь авторы в первый (и, конечно же, в последний) раз берутся за систематическое воспитание взрослого человека. Не как с Баневым или Каммерером — походя, между прочим, — но с программой, с переводом из класса в класс, с экзаменами на каждой ступени… Миновали времена «Стажеров» и даже «Обитаемого острова»: Стругацкие уже не верят, что на ТАКОЕ может хватить нескольких лет «реального времени» — в сколь угодно фантастическом окружении. И хотя задачу, решение которой возможно ТОЛЬКО в области фантастики, они предлагают не впервые, на этот раз она решается принципиально иначе. Например, в «Гадких лебедях» ответом на поставленные авторами вопросы стали прогрессоры из Будущего, создавшие в недрах Настоящего локальную область воздействия. Однако ЧТО ИМЕННО мокрецы делали для такого воздействия, фактически осталось тайной, соответственно, и Теория Воспитания так и осталась теорией. В «Граде» же работа с учеником — на виду. Здесь прогрессорское воздействие не только выделено из мира Земли пространственно, но, что намного важнее, выведено и из реального потока времени, что позволяет школе Эксперимента уложить в одну человеческую жизнь несколько кругов личностного роста.
И, чтобы быть до конца честными и никаким образом не упрощать задачу, Стругацкие набирают в школу не отборных коммунаров — детей Полудня, — но людей РАЗНЫХ, представив едва ли не полный социальный срез земного человечества XX века. (Исключение — истинные творцы, которых в Городе не обнаруживается вовсе, ибо ни один из таких, настоящих, «уехать» не согласится — в полном соответствии с императивом Савела Репнина.) Вернемся к главному герою. Задача формулируется, что называется, по максимуму: Воронин в начале своего «первого круга» на удивление ограничен. И на удивление восторжен. Восторженно-ограничен… И это видят многие. Дональд, человек тонко чувствующий, относится к нему, как к маленькому мальчику — милому, доброму, но недалекому, — по-отечески, едва ли не с жалостью: что с убогого возьмешь… Андрей — идеальный продукт тоталитарного воспитания, на грани фанатизма (подобно Гаю или Гагу), к тому же и умом особо не блещет, даром что звездный астроном («…с точки зрения любого класса интеллигенция — это дерьмо… Ненавижу… Терпеть не могу этих бессильных очкариков, болтунов, дармоедов. Ни внутренней силы у них нет, ни веры, ни морали…») Если окажется возможным воспитать такого и в таком окружении, то, стало быть, можно и многих. В этом смысле Эксперимент для землянина — та самая наука, которая сокращает нам опыты быстротекущей жизни; а Город — нечто вроде испытательного полигона педагогических методик, предназначенных для будущих мокрецов и прочих пришельцев, которые пожелают заняться прогрессированием человечества.[3] Точнее — Человека.
