Алексей Павлов - Отрицаю тебя, Йотенгейм!
Сколько сидеть будешь?
Не знаю, наверно, сколько УПК позволяет до двух лет за следствием.
А на суде сколько дадут?
Суда не будет. В деле, говорят, двести томов, и хотят довести до пятисот.
Но в таком деле нужны явные доказательства.
Нет, доказательств нет.
Вообще?
Вообще. Мне даже копию постановления о привлечении в качестве обвиняемого не дали.
Ни х.. себе. Я по тюрьмам двадцать лет, а такое первый раз слышу. Долго сидишь?
Девять месяцев.
До хуя…
Да ладно. По сравнению с твоими четырьмя годами это ничто.
Кому как. Всем тюрьма даётся по-разному. Мне-то что, я это одно. А вот ты… Я же вижу.
Все проходит.
Да, согласился Сергей, предлагая сигарету. Давно на больнице?
С сентября, начиная с Бутырского Креста.
Старый тюремный волк, констатировал Сергей, зажигая огонь. За диалогом внимательно следила вся хата. С этого момента в любой камере на любом централе моё положение будет железобетонным, это будет известно и братве и мусорам, но тогда я об этом не думал. В лице Сергея я нашёл интересного собеседника и сильную неординарную личность, а это встретишь не часто. Из хорошей семьи, ученик спецшколы и юный музыкант, Сергей угодил на малолетку и с тех пор на свободе бывал редко, совершая все более и более тяжкие преступления; получил размен, но исполнение смертной казни приостановили, и вот опять пошли года за судом, изучающим немереное количество деяний. То Серёга, оказавшись на свободе, совершит веер вооружённых ограблений, то убийств. «Прикалывает меня насилие! делился мыслями с хатой Воробей. По мне так прав тот, кто сильней. Люблю я это дело».
А ты, стараясь угодить Серёге, обращался ко мне Смоленский, каким-то чудом ещё цеплявшийся за больничку, тебя насилие прикалывает? Я тоже за насилие".
Нет, я против.
Что?! Ты против насилия? Смоленский ощетинился как дикобраз, полагая, что я сказал нечто кощунственное, и подобострастно покосился на Воробья.
Да, я против насилия. Категорически.
Чево-чево?.. угрожающе навис надо мной Смоленский, по-прежнему косясь на Воробья и ожидая судьбоносной поддержки.
Сергей довольно усмехался, не реагируя, но в воздухе электрическим током обозначилось его отношение: шансов у Смоленского не было, и он нелепо и скоропостижно увял. Пребывая в некотором недоумении, хата озвучила свой вопрос устами переселённого со шконки парня из Феодосии. Покрытый орнаментом татуировок на ногах, так, что казалось, что он в штанах, феодосийский поинтересовался у расписанного по самую шею тяжкой символикой Серёги:
А у вас в хате смотрящий есть? У вас ведь все полосатые? Сколько таких хат?
Есть смотрящий, добродушно ответил Сергей, все полосатые. Хата такая одна. Наша.
И кто смотрящий?
Я. Что, непохож? ласково ответил Воробей. С этого момента в хате стояла образцово-показательная тишина, и так она радовала душу, что подступающий Новый Год, казалось, уже не может быть омрачён ничем.
Судья у меня тётка с разумением, рассказывал Сергей, говорит: «То, что Вы, Воробьёв, преступление совершили это ясно. Но какое вот что не понятно. В заключении судмедэкспертизы сказано, что потерпевший скончался от удара тяжёлым металлическим предметом. Следствие убедительно доказывает, что этим предметом является пистолет „ТТ“, рукояткой которого Вы нанесли потерпевшему смертельный удар. Но почему при этом в месте удара не повреждена кожа потерпевшего. Ведь пистолет весит 940 граммов. Как это может быть?» Я и говорю: «Вот именно. Как это может быть? Может быть, я не убивал?» «Вот это, Воробьёв, мы и пытаемся выяснить». С такой судьёй можно разговаривать, честная.
В России честный, Сергей, это тот, кто ещё не попался, и верить нельзя никому, особенно судье. Не обольщайся. Судьёй она быть не перестанет.
Я-то? Не-е, это я так. Какой, на хуй, верить. Но было видно, что напоминание пришлось вовремя. Арестантская солидарность иногда помогает. Брошенное мимоходом слово может поддержать так, что сыграет решающую роль. Однажды, ещё в хате 06, вернулся из каких-то странствий весёлый парень с погонялом Одесса. Старожилы оживились, обрадовались, как по мановению волшебной палочки, Одессе организовали персональную шконку, хоть и казалось, что это невозможно, и Одесса решил приколоться со мной. Выслушав историю задержания и медицинского аспекта, кратко констатировал о мусорах: «Охуевшие». А узнав содержание 160-й статьи, так убеждённо воскликнул «а вот это ещё надо доказать!», что я до сих пор с благодарностью вспоминаю эту поддержку, которая, среди прочего, помогла мне быть уверенным и тогда, когда коварные подкумки шептали и бубнили, что семерочка мне обеспечена, если и не вся десятка.
Леги здесь? поинтересовался Сергей.
Здесь, прямо над нами.
Девушка по имени Леги была заточена в спидовой хате уже который год, все знали, что она обречена и умереть ей на свободе, скорее всего, не удастся. В камере с Леги было ещё несколько арестанток с бесконечным сроком заключения, но по их поведению нельзя было догадаться, какой ад свил гнездо над нашим потолком. Каждый день сверху приходили малявы с просьбой загнать хороших сигарет, бумаги, иногда чего-нибудь ещё, например баян, всегда в дружелюбном спокойном тоне. Временами наверху наступала продолжительная тишина, никто не смеялся и не ругался на решке, на цинк не отвечал. Это означало, что баян нашёл применение. Изредка в кормушку заглядывал вертухай и просил переправить по дороге для Леги передачу с письмом. Незапечатанные письма были от матери, и читать их было сверх всяких сил.
Мы с Леги ещё по воле знакомы, повествовал Сергей, показывая цветное фото в прогулочном дворике. Прошлый раз на больничке мы весело отдыхали. Денег было много, так мы в гости друг к другу ходили. Я по корпусу по всем этажам гулял, когда хотел. Меня главный на третьем этаже увидел говорит: «Что ты здесь делаешь? Иди к себе быстро!» Вот мы здесь все сфотографировались, это Вор, это я, это Леги. Леги как Вора увидала они тоже давно знакомы целоваться бросилась на радостях, а он отворачивается страшно ему, улыбаясь продолжал Сергей. С фотографии глядели обыкновенные лица людей, объединённых давней дружбой, и, если не знать, где сделано фото, ничего необычного заметить нельзя, кроме разве некоторой отрешённости, будто здесь человек, и в то же время нет его.
Отпишу Леги. Бумага есть?
Можно и голосом. Цинкани по батарее два раза по два отзовутся.
Серёга взобрался на решку:
Леги! Привет!
Боже, Сереженька, это ты?
Открылась кормушка, накрашенная рожа Нади, как в телевизоре, заорала:
Это ещё что такое! А ну слазь!
Спалился я! Пойдём, довольно прокричал Сергей через решку и не спеша спустился на грешную землю. Увидев, с кем имеет дело, Надя проявила храбрость и прочитала нотацию.
Ты, смотри, в общагу свою не опоздай, а то с Щелчка на общественном транспорте поедешь, отозвался Сергей. Надя почему-то испугалась и захлопнула кормушку.
Чего это она? поинтересовался я.
А они все в одном посёлке живут лимита. Их от метро Щёлковская с работы на работу возят, чтоб не пропасли. Вот она и бздит. Не ровен час кто-нибудь маляву на волю отпишет, ей кишки на горло и намотают.
А это смертный приговор, сказал Сергей, поймав мой взгляд на золотой кулон, висящий на шее на золотой же цепочке.
То есть?
На, читай. Сергей снял цепочку, раскрыл кулон и извлёк исписанную мелким почерком записку со следами напомаженных женских губ, как в красных печатях.
«Милый мой! Самый любимый мужчина! Нет на свете никого, кого бы я могла полюбить так, как люблю тебя. Ни годы, ни тюрьма не изменят моего отношения к тебе. Нет, я трезво смотрю на вещи, я не сумасшедшая, поэтому не скрою, что не могу обещать, что ты у меня будешь всегда единственный, но твёрдо знаю, что как только ты освободишься, как только появится первая же возможность быть нам вместе, неважно, где, будет ли это лагерь или поселение, я брошу все и всех ради тебя, чтобы быть только с тобой, и это я могу тебе обещать. Забеременеть я хочу только и только от тебя. Я мечтаю об этом, что это произойдёт, и стараюсь изо всех сил подгадать наши свидания…»
Осторожно держа записку, я прочитал её и молча вернул.
Вот я и говорю: сама себе подписала смертный приговор. Если что вот он здесь.
А она? На воле?
Нет, здесь же, в Матроске. Мы по одному делу проходим. Мне следак: «Ну что, будешь давать показания? В твоём положении без разницы, а мне морока». А я ему: «Значит, так. Во-первых, свидание; во-вторых, на каждый допрос сигарет, еды и питья; в-третьих, свиданий несколько». Он кривится, не нравится ему, а поделать ничего не может ему надо план выполнять. Вот мы с ней в следственном кабинете и встретились. А следак стул взял, отсел подальше, отвернулся, как будто читает неудобно ему, а выйти нельзя. Так и терпел.
Как же это ты при следаке? удивился кто-то.
Да так. Мне по хую. Я, если надо, и его самого выебу. Ко мне вчера медсестра в процедурном пристала: как да что, да расскажи, как же вы в тюрьме столько лет без женщин разве без половой жизни жить можно? Я ей и говорю: а мы живём. Она: это как?? Очень, говорю, просто: берёшь пидараса, ставишь его раком… Она: тьфу! и убежала. Новенькая, видать. Раньше вообще с этим проблем не было, наказать хуем было не западло. Сейчас нельзя Воры запрещают, с сожалением констатировал Сергей.
