Веслав Гурницкий - Песочные часы
XLII. У нескольких полпотовских комиссаров из тех бригад, которые совершали налеты на Вьетнам, были обнаружена печатные инструкции, в которых определялась цель операции. Ее полагалось громко зачитать перед строем каждой роты. Стиль ее напоминает тибетскую молитву. Текст состоит главным образом из повторений, перифраз и восклицательных знаков. Как видно, он должен был вызвать транс наподобие мантры. По-видимому, в этом состоит пресловутое азиатское «промывание мозгов».
Заключительный, одиннадцатый раздел инструкции звучит так:
Вьетнам — это враг.
Вьетнам — это извечный враг.
Вьетнам — враг каждого кхмера.
Вьетнам предал революцию.
Вьетнам — это тысячелетний враг.
Вьетнам надо уничтожить.
Вьетнам надо обуздать.
Вьетнам — это исконный враг.
Вьетнам надо ненавидеть.
Зуоны, вон из Сайгона!
Аннамиты, прочь на север!
Долой зуонов!
Долой аннамитов!
Вьетнам — это враг.
Вьетнам надо уничтожить.
Слово «зуон» — это оскорбительное для вьетнамцев прозвище. Оно китайского происхождения и до самой середины XIX века в Кампучии не было известно.
Пренебрежительное прозвище «аннамит» взято из словаря кличек французских колонизаторов. Французы заимствовали его из китайского языка.
Я записал в блокнот, что для любой революции самая большая опасность — это перерождение националистического характера. Но сразу же зачеркнул эту фразу. Я вспомнил о детях, насаженных на бамбуковые колья, и мне стало стыдно вписывать сюда теоретические обобщения.
ХLIII. В отеле «Рекс», который теперь называется «Бентхань», по субботам и четвергам танцы… Плата за вход — пять донгов, эквивалент трехдневного труда, но это не имеет большого значения, так как гостиница посещается в принципе только иностранцами, чьи заработки и суточные во много раз выше. Оркестр в белых смокингах играет «Arrivederci, Roma»[21] и «Green Leaves of Summer»[22]. Трио акробатов демонстрирует чудеса ловкости. Жонглеры колдуют в воздухе с помощью ста или пятисот разноцветных колец. Девушки, которые еще недавно пели в этом зале для американских офицеров сентиментальную балладу «Red River Valley»[23], переодеты в народные костюмы и исполняют стилизованные песни, которые должны дать иностранцам представление о вьетнамском фольклоре. Разумеется, есть и «Подмосковные вечера», и что-то из репертуара Карела Готта.
Это неплохо организованное предприятие, в сущности, даже милое, но есть в нем какой-то забавный, нэпмановский душок. Здесь можно без труда заказать виски «Джонни Уокер», прекрасно поджаренный соленый миндаль и внушительного вида вазу с мороженым, которое взбивается на работающей по-прежнему американской машине. Окна клуба на втором этаже старательно закрыты портьерами. Вечернее небо лимонного цвета сюда никогда не заглядывает.
Гостей с Запада немного. Какие-то французы, чьи предупредительность и вежливость по отношению к местным жителям мне противны и несносны; какие-то почтенные шведские инженеры с лицами до ужаса деловыми.
Больше всего в «Бентхане» специалистов из социалистических стран, не склонных к расточительству, но готовых полюбоваться ориентальной экзотикой. Тула и Эрфурт, Петрков и Брно, Пловдив и Первоуральск. Эти люди прибыли сюда по службе, по важным делам, о которых нет нужды говорить и писать. Они действительно нужны здесь и по мере сил хотели бы помочь Вьетнаму. И конечно, приезжим необходимо отдохнуть и немного развлечься после целого дня трудной работы. Только поэтому в центре Хошимина сохранен этот подозрительный реликт прошлого, чья атмосфера напоминает времена погибшего Вавилона. Это для европейцев сохранен оркестр в белых смокингах, жонглер, который с успехом мог бы возделывать рис, и официанты, владеющие четырьмя языками. «Тогда» каждый из этих официантов наверняка работал на сайгонскую разведку, полицию и жандармерию, а кроме того, на ЦРУ, французов, японцев и Пекин. Иначе он долго бы здесь не продержался.
Не надо быть психологом, чтобы ощутить создавшуюся вокруг «Рекса» атмосферу молчаливого упрека и неловкости.
Всеобщее самоограничение, рационирование продовольствия, строгость нравов, культ труда, занятия по политпросвещению, опустевшие ювелирные магазины, заброшенные ресторанчики, вывешенные на улицах лозунги с призывами бороться за единство, свободу, независимость и социализм. Это уже не тот Сайгон, вздыхают старожилы: как тут сейчас бедно, серо и скучно! В шестьдесят третьем… в шестьдесят пятом…
Я терпеливо слушаю эти вздохи и смотрю старожилам прямо в глаза. Разумеется, я верю, что Сайгон был тогда «Парижем Азии», или «жемчужиной тропиков», или «столицей света». Любой публичный дом занятнее фабрики. Всякая хорошо сложенная стриптизерка доставляет больше эмоций, чем склонившиеся на рисовом поле девушки в остроконечных шляпах, как бы красивы они ни были. Надо просто выбрать точку зрения.
Когда отсюда выгнали американцев, в четырехмиллионном Сайгоне было 285 тысяч проституток, 92 тысячи бездомных сирот и 350 тысяч наркоманов. На одной только улице Катинат выстроились один за другим шестьдесят публичных домов, и среди них такие знаменитые, как «Орион», где персонал состоял из двенадцатилетних мальчиков, или «Звезда», где самой старшей из обитательниц было тринадцать лет. Президент Южного Вьетнама Тхиеу зарабатывал сто двадцать тысяч долларов в день на торговле наркотиками. В одном из кварталов возле доков жила под открытым небом целая колония детей от пяти до восьми лет, без какой-либо опеки, промышляя воровством или нищенствуя. Знаменитая мадам Ню велела соорудить для себя висячие сады, для которых еженедельно доставляли самолетом из Бразилии самые редкие сорта орхидей. Проститутка со знанием английского языка зарабатывала за ночь столько, сколько портовый рабочий за четыре месяца. Под конец шестидесятых годов здесь ежедневно умирало 25 человек в результате отравления наркотиками, 11 человек — от незалеченных венерических болезней и 38 — из-за хронического недоедания. Один китайский предприниматель из Шолона по имени Ли Чан, который контролировал третью часть публичных домов города, накопил у себя шестнадцать тонн золота в слитках, имел четыре «кадиллака» и четыре «мерседеса», а персонал его домов чаще всего попадал к нему прямо из деревни, и уже в первый день каждая получала порцию героина. Все это творилось шесть-восемь лет назад, когда центр Сайгона освещали прихотливые неоновые вывески, по нынешней улице Ты Зо прогуливались девицы, прелестные, как бабочки, а в ресторанах «Мажестик» и «Рекс» подавались омары, приготовлявшиеся сорока двумя различными способами.
Проще говоря, существуют разные мерки для таких понятий, как свобода, радость, краски жизни, красота города. В этом нет ничего нового. Странно даже, что столь очевидные вещи приводится время от времени повторять. А надо. Некоторые открыто жалуются на монотонную серость этого города, еще немного — и спросят: стоило ли разгонять поднимавшуюся здесь когда-то милую и веселую дымку?
Сайгон был в американские времена наверняка самым страшным городом Азии, обиталищем зла в конденсированной форме, вызовом человечности. Здесь лучше, чем где-либо в другом месте, можно было бы уразуметь безграничную ненависть группы Пол Пота к большим азиатским городам.
XLIV. Мы попали в «Рекс» спустя полтора часа после просмотра документальных фильмов о провинции Тэйнинь.
Я не переношу ночных ресторанов и всего, что с ними связано: тусклого полуночного освещения, восхитительных женщин с накрашенными лицами, внезапных восторгов и водочных дружб, которые не доживают до утра. Мне неприятно смотреть, как на паркете топчутся слегка хмельные пары и ловят друг у друга в глазах обещания, которые навеяны близостью экватора и мечтательной тропической ночью. Мне смешны эти кривлянья и волокитство, которое ни к чему не обязывает и выглядит одинаково жалко под любым градусом широты. Я заглядываю за занавеску, где отдыхает после номера усталый жонглер в пропотевшем трико, смотрю в полураскрытую дверь кухни, где из треснувшей чашки прихлебывает зеленый чай утомленный акробат, примостившийся на плетеном табурете между дверью и кухонным столом. Я всегда так делаю, я всегда в союзе с персоналом против клиентов. Сейчас я на стороне «товарищей из сектора обслуживания», которым разрешено работать в этом зачумленном месте. Я мысленно подсчитываю их скромную зарплату и чаевые, в которых они наверняка должны теперь отчитываться. Я представляю себе, как под утро они вернутся в свои бедные жилища на далекой окраине. Мне хочется им сказать, что европейские товарищи — это не просто очередной набор клиентов «Рекса», что отсутствие размаха, привычки швырять деньгами, некоторая сдержанность в развлечениях свидетельствуют о принесенных нами сюда совершенно новых нравах.
