Дэвид Брукс - Бобо в раю. Откуда берется новая элита
Неоконсерватор Гертруда Химмельфарб отмечала, что в период между 1860 и 1970 годами, то есть на протяжении индустриального века со всеми его ужасами, процент разводов в Британии и Америке сохранялся на прежнем уровне. Зато, начиная с 1970 года, когда богемность стала массовым явлением, а буржуазная культура оказалась в загоне, уровень разводов подскочил до небес, значительно вырос процент детей, рожденных вне брака, как и уровень преступности, наркомания и прочие социальные недуги. Разрушение буржуазных ценностей стало социальной катастрофой, утверждали неоконсерваторы, считая своей задачей восстановление престижа и влияния этих ценностей.
Мечты о примирении
Необходимо отметить, что мечта об улаживании конфликта между богемой и буржуазией сохранялась даже в моменты его максимальной эскалации. В своей книге «Взросление Америки» 1915 года Ван Вин Брукс сетовал на социальное разделение между «машинерией самосохранения и тайной жизни». «У нас в Америке, – писал Брукс, – два общества – образованное и деловое, теоретики и практики, публика, читающая Метерлинка, и другая – аккумулирующая средства: в первой больше женского начала, во второй – мужского». Брукс хотел привести эти два менталитета к «компромиссу, выгодному для всех», «совместить идеи и вещи», сделать так, чтобы доброта и наживание добра стали совместимы. И хотя некоторые мыслители и писатели стремились к примирению, мир, по крайней мере в ходе индустриального века, был к ним не готов. А вот в информационный век орбиты идей и предпринимательства начали сближаться, и началось долгожданное примирение буржуазии и богемы.
Возьмем небольшие города, населенные верхушкой среднего класса, к примеру Уэйн в Пенсильвании. В таком городе, безусловно, есть своя доля буржуазности. В конце концов, это благополучный пригород. Такие традиционные буржуазные ценности, как религия и семья, пользуются здесь очевидным почтением. Однако новые жители Уэйна усвоили богемный стиль со всеми его эспрессо, цельнозерновыми крупами и свободными манерами. В книге 1954 года «Законодатели вкуса» Рассел Лайнз писал о Густаве Стикли: «Сегодня его имя и работы практически забыты». Однако сегодня в Уэйне и подобных городках вы не пройдете и десяти метров, чтобы не наткнуться на мебель, вдохновленную идеями этого ремесленника-антиматериалиста.
На самом деле довольно интересно наблюдать, как потребители из образованного класса перелицовывают старые фасоны салонного общества на новый лад. Салонные заседатели любили, чтоб все было полированное да гладкое, мы же, представители сегодняшнего образованного сословия, хотим, чтоб все было фактурным и шероховатым. Они прятали перекрытия и балки, мы их открываем. Они штукатурили и красили свои камины, мы восхищаемся сложенными из крупных камней очагами. Они обожали наборный паркет, нам нравятся простые широкие доски. Они предпочитали мрамор, мы – сланцевые плиты. Они развешивали по дому репродукции высокого искусства, нам больше нравятся оригинальные предметы ручной работы. Их мебель была обита шелком, у нас на диван наброшен колумбийский коврик грубой работы из шерсти давно почившего ослика.
В общем, им нравился лоск и цивилизованность. Мы предпочитаем духовность и естественность. Они ценили утонченные манеры, как проявление самообладания, нам нравятся свободные манеры, как проявление открытости. Они из каждого мероприятия делали спектакль, подготовка к которому осуществлялась слугами где-то в тускло освещенных недрах дома. Мы приглашаем гостей за сцену, на кухню, и даем им нарезать салат. Прежние благородные манеры опирались на убеждение, что человечество постепенно восходит от грубого варварства к утонченной цивилизованности. Представители сегодняшней элиты с подозрением относятся и к утонченности, и к благородным манерам. Они пренебрегают словами, которые в среде старой элиты считались удачным комплиментом: изысканный, изящный, уважаемый, красочный, пышный, роскошный, элегантный, величественный, превосходный, экстравагантный. Вместо этого они используют понятия, в которых отражается их настроение и дух: аутентичный, натуральный, теплый, деревенский, простой, честный, органический, удобный, ручной работы, уникальный, здравый, настоящий.
Бобо переехали в буржуазные пространства и наполнили их богемными аксессуарами, в то же время смягчая богемные установки, чтоб не подорвать окончательно буржуазные институты. Поэтому в футболке «День гнева»[27] сегодня может выступать какой-нибудь заботящийся о сердце любитель аэробики. А откровенная фотография Роберта Мэпплторпа может висеть в ванной для гостей, чтобы они могли полюбоваться ею, нежась в нечеловеческих размеров джакузи. (И, как мы увидим в следующей главе, с богемными пространствами бобо поступили аналогично, наполнив их сдержанной буржуазностью.) Разделить пространство любого города по фронту привычных культурных войн сегодня практически невозможно. Оказавшись в таких традиционных центрах богемы, как Беркли или Гринвич-Виллидж, вы обнаружите мебельные коммиссионки, где устраиваются мастер-классы по столярному искусству и реставрации, те же независимые музыкальные магазины со стопками местного еженедельника альтернативной музыки и анонсами занятий по йоге на доске бесплатных объявлений. Но такие же заведения вы найдете и в Уэйне, Пенсильвания, и в Виннетке, Иллинойс, и прочих центрах буржуазной элиты. Эти пространства завоевал образованный класс, насадив специфическую бобо-культуру во всех благополучных городах от моря до моря. Теперь воротила лев может оказаться за одним столом с ягненком битником в «Старбаксе», встретится в музейной лавке, магазине товаров для дома Pottery Barn или универмаге мебели для загородного дома Smith & Hawken или любом другом нагруженном духом времени заведении, обслуживающем образованных и состоятельных. Культурная война, по крайней мере среди обеспеченных, кончилась, многовековой конфликт улажен.
Правила финансовой корректности
На поле битвы выросла новая культура. Мало-помалу стал формироваться новый свод правил светских и потребительских, замещая конкурирующие принципы богемы и буржуазии. Этот новый свод правил определяет потребительское поведение образованного класса, поощряет те траты, которые считаются добродетельными, и порицает те, что отдают дурным вкусом и фанаберией. Под влиянием этих правил создается новый образ культурного человека.
В общем и целом свод этих правил не оставляет сомнений в том, что эпоха, описанная Торстейном Вебленом, канула в Лету. Может, где-то в Вегасе попадаются еще разбогатевшие крестьяне, по-прежнему практикующие показное потребление; вероятно, они все еще покупают лимузины, огромные катера и спортивные клубы, складывая в кучу свое имущество, чтобы показать, сколько у них всего. Однако типичный бобо отрицает накопительство и провозглашает окультуривание. В своем потребительском поведении он должен демонстрировать сознательность и хороший вкус. Новые правила финансовой корректности позволяют бобо тратить деньги, не уподобляясь безвкусным яппи, которых они так презирают. Этот кодекс призван помочь им конвертировать свое благосостояние в высоко духовные и интеллектуальные переживания. Человек, следующий этим правилам, может ежегодно тратить до четырех-пяти миллионов долларов так, что всем будет понятно, насколько мало его заботят собственно материальные ценности.
Правило первое.
Тратить крупные суммы на предметы роскоши – дурной вкус. Культурные люди ограничивают крупные покупки предметами первой необходимости.
Различие между потребностями – такими жизненно важными вещами, как крыша над головой, еда, одежда и прочие предметы первой необходимости – и прихотями – предметами, которые мы желаем иметь, чтобы чувствовать свое превосходство над окружающими, – выявил еще Аристотель. Бобо ухватились за эту идею, чтобы отмежеваться от прошлых и конкурирующих элит. Так, представители элиты образованного класса могут со спокойным сердцем тратить баснословные суммы на то, что определяется как потребность, а вот на очевидные прихоти тратиться не положено. К примеру, выложить 25 000 долларов за ванную комнату – позволительно, а заплатить 15 000 за акустическую систему или широкоэкранный телевизор – дурной вкус. 10 000 за джакузи во дворе – полнейшее упадничество, но если вы не потратили вдвое больше за неприличных размеров кабинку для душа из сланца, это может означать, что вы, вероятно, не научились еще ценить естественное биение жизни.
Похожим образом потратить несколько сотен долларов на самую дорогую модель походных ботинок вполне позволительно, а вот покупать дорогущую модель кожаных туфель под костюм за ту же сумму неприлично. Отдать $4400 за дорожный велосипед Merlin XLM можно, ведь всем нужны физические нагрузки, а вот покупка большого, бросающегося в глаза катера воспринимается уже как жалкое пижонство. Только поверхностный человек готов потратить сотни долларов на икру, напротив, отслюнявить столько же за первоклассный грунт для сада способен только человек глубокий.
