Симон Соловейчик - Непрописные истины воспитания. Избранные статьи
Будет нравственность – почти наверняка будет и духовность; не будет нравственности – не будет ничего, никакого воспитания.
IV. Сердечный слух. Как рождается человечность
Настроенность на волну детства
Знакомый ученый, доктор физико-математических наук в новосибирском Академгородке, однажды спросил меня:
– Скажите, что сделал Сухомлинский? Только в двух словах, пожалуйста.
Физики требуют точности даже в лирике, и они правы, потому что настоящая лирика точнее физики. Открытое физиками с годами оказывается или неполным, или ложным, а лирические открытия (к ним относятся и открытия в педагогике) – навсегда. Физику всегда можно изложить в одном томе, для лирики и тысячи томов не хватит. То, что сделал Сухомлинский, известно всем и всегда было известно; то, что сделал Сухомлинский, обладало в момент издания и сейчас обладает изумительной новизной. Это была революция.
В двух словах? Пожалуйста: переменил педагогику. В то время, когда книги Василия Сухомлинского выходили одна за другой, все еще царствовала сталинская педагогика: донеси, иначе не выживешь. И уже зарождалась брежневская педагогика: укради, иначе не проживешь. Этому учила людей (и следовательно, детей) жизнь; в школах проповедовали жесткую авторитарнокарательную теорию, укладывающуюся в простейшую схему «прикажи и накажи». Потребуй с ребенка, а не выполнит он твоего требования (конечно же, «разумного») – накажи. Об этой педагогике не многие слыхали, но что мы вообще знаем о школе? Мы все и не подозреваем, что педагогику «прикажи и накажи» до сих пор преподают будущим учителям почти во всех педагогических институтах. Последствия ее применения можно увидеть в толпах подростков, потерявших душевную связь со старшими, а иногда, похоже, и душу потерявших.
Сухомлинский как мог рушил эти теории из тяжелых камней-формулировок. Этот ученый-учитель, член-корреспондент Академии педагогических наук, вернул детство в науку о детстве, в педагогику – вот что он сделал, если в двух словах. Когда маленький мальчик на уроке засмотрелся в окно, говорил учитель Сухомлинский, не трогайте его, это его подхватила волна детства.
Сухомлинский был буквально настроен на волну детства. Он первый раньше известных теперь писателей громко произнес слова «человечность», «милосердие», «доброта», «совесть», «духовный мир». Да что там говорить! Он учил детей, что человек бессмертен… Больше всего он ненавидел человеческую толстокожесть (он часто употреблял это слово по-русски или по-украински: товстошкiрiсть). Нет ничего опаснее душевной черствости, нет ничего страшнее толстокожих людей, которые не чувствуют чужой боли и к которым педагогу не пробиться со словом добра – не услышат.
Главная идея Сухомлинского очень проста: не надо слишком уж рьяно бороться с недостатками ребенка, они сами исчезнут, если взрослый умеет увидеть в маленьком человеке ростки добра. А они есть в каждой душе. Вместо педагогики разрушения и ожесточенной борьбы Сухомлинский развивал педагогику теплых отношений и строительства духовного мира ребенка. «Сердце отдаю детям» – так называлась его главная книга, переведенная теперь на многие языки. До Сухомлинского слово «сердце» в педагогических ученых книгах едва ли встречалось…
Он говорил, что все более глубокое понимание ребенка – это и есть воспитание. То есть не для того старайся понять ребенка, чтобы потом лучше воспитывать его, нет! Само понимание и есть воспитание. Оцените, читатель, глубину, необычность и красоту этой мысли, с виду парадоксальной. Понимая ребенка, мы проявляем человечность, мы всматриваемся в его глаза, мы прощаем его, мы вызываем доброе чувство. Вспомним: счастье – это когда тебя понимают. Воспитание пониманием – воспитание счастьем.
И замечательно отвечал Сухомлинский на непростой вопрос о том, для чего человеку учиться. Он говорил: человек должен учиться потому, что он человек.
Вежливые дети?
Нередко мы воспитываем детей по принципу «так принято». Однако не все «принятое» разумно. Вдруг оказалось, например, что малыша можно сначала учить плавать, а уж потом ходить… Кто мог ожидать такого поворота?
Возьму на себя смелость поставить под сомнение одну, казалось бы, бесспорную истину: а надо ли учить детей вежливости?
Ничто, пожалуй, не возмущает нас так сильно, как человек вежливый, но бессердечный. Мы прекрасно знаем: одной внешней культуры мало, нужна еще культура внутренняя.
Но не все понимают, что два эти вида культуры, хоть и объединяются они одним словом, – явления, совершенно разные по своей природе. Внешняя культура – набор привычек, навыков поведения; в основе культуры внутренней лежит некая психическая способность, такая же, как память, внимание или музыкальный слух. Ее, эту способность, можно по аналогии назвать сердечным слухом.
Не нужно быть специалистом, чтобы заметить: привычки (навыки) и способности приходят к людям по-разному. Навыки прививают, способности развивают. Привычка связана с автоматизмом, способность – с творческим отношением к жизни. То, что полезно для образования привычки, чаще всего вредно для развития способностей, и наоборот.
Вы пришли в гости, принесли маленькому мальчику подарок. «Что надо сказать?» – строго напоминает мама. «Спасибо», – бурчит сын. Сказав одно это «волшебное слово», он как бы рассчитался с гостем. Ему вроде бы и незачем теперь выражать благодарность улыбкой, радостью. Привычка к вежливости укрепилась, сердечный слух притупился… Сто или тысяча таких упражнений – и от драгоценного этого природного свойства не останется и следа.
Мне кажется, далеко не каждый ребенок может одновременно и приучаться к вежливости, и развивать сердечный слух. Ибо правила вежливости как раз и рассчитаны на то, чтобы человек, например, выражал благодарность, даже если он ее не чувствует. Преждевременно приучая сына или дочь выказывать словами чувства, которых он еще не испытывает, мы можем заглушить эти чувства навсегда.
Зачем мы, например, заставляем ребенка говорить «спасибо»? Думаю, чаще всего, чтобы хорошо выглядеть перед людьми, показать воспитанность сына или дочери.
Воспитание вежливости так похоже на воспитание! Но уверен: подлинное воспитание происходит тогда и только тогда, когда приходится нам отдавать хоть каплю душевных сил. Однако согласитесь: обучая вежливости, мы обычно тратим не душу, а нервы – это совсем не одно и то же. Обучать вежливости можно не будучи отцом или матерью. И даже – не любя ребенка. Если бы Гек Финн задержался у вдовы Дуглас чуть подольше, она наверняка сделала бы и из него вежливого мальчика!
Даже чуткость – например, чуткость продавца к покупателю – можно заметно увеличить беседой, выговором и особенно премиальными. Сердечный же слух подобным воздействиям не поддается. Это слух не на слово, а на состояние. Поэтому все обычные методы воспитания – от убеждения до наказания – оказываются негодными для развития этой способности, ибо они рассчитаны прежде всего на слово.
Как же развить у ребенка сердечный слух?
Задача куда более сложная, чем освоение слов «спасибо» и «пожалуйста».
Мама учит сынишку важному понятию – “нельзя”. Он дотронулся до горячего, плачет. Мама поучает: «Видишь? Больно! Слушайся, когда мама говорит «нельзя». Иначе будет больно». И так – на каждом шагу: «Нельзя, упадешь!», «Нельзя, разобьешься!», «Нельзя, простудишься!», «Нельзя, зубки будут болеть!»…
А ведь истинное «нельзя» не тогда, когда тебе больно, а когда больно другому! Направленность на другого, чувство другого – вот первое условие развития сердечного слуха. Семья смотрит телевизор, мальчику надо пройти мимо экрана – пригнется он? Поторопится? Значит, с сыном все в порядке: он чувствует присутствие других людей, боится помешать им. Если же проходит спокойно, не спеша, значит, в доме зреет беда и пора собирать семейный консилиум.
Чтобы ребенок научился чувствовать другого, надо и в нем этого другого признавать. Вот мама решила воспитывать трудолюбие: «Подай… Принеси… Помоги…» Учит любить: «Покажи, как ты любишь маму… Кого ты больше любишь – маму или папу?» Какой же пример видит он перед собой с первых дней жизни? Перед ним всегда человек (да такой авторитетный – мама!), который нуждается в помощи, не может сам пойти и взять наперсток, не считает зазорным каждую минуту обращаться с пустяковыми просьбами. Значит, и мне тоже можно затруднять других и, если больно, громогласно объявлять о своей боли – пусть мама тоже страдает!
Думаю, в такой семье ребенок никогда не поймет: жаловаться любящим тебя – это бессовестно. Не затрудняй людей ни в чем, не огорчай их своими неприятностями, обходись по возможности сам! Этот урок должны преподать мы, взрослые. Ну а уж коли просим ребенка о чем-нибудь, скажем ему не одно, а десять «пожалуйста», чтобы он видел, как это нелегко – просить, затруднять, а потому, чтобы не смог отказать в просьбе. Если мы делаем замечание ребенку, мы вроде бы исправляем его поведение, но порой притупляем его сердечный слух.
