Георг Брандес - Шекспир, Жизнь и произведения
Спокойная смелость, которую сообщает Марине ее невинность, не имеет ни следа конфессионального привкуса, без которого не могли обойтись ни средневековые драмы до Шекспира, ни Корнель и Кальдерой после него, но который, как это достаточно очевидно, сильно претил английскому поэту. Феодора Корнеля - святая по профессии, мученица - по своему выбору, и когда после своего освобождения она вновь отдается во власть своих врагов, то делает это потому, что путем небесного откровения она получила обещание, что не будет вторично заключена в тот дом, откуда ее освободили. Марина Шекспира, этот нежно и бережно исполненный эскиз первой юной девы нового женского типа, который наполнит собою вскоре его поэзию, чисто человечна во врожденном благородстве своей натуры.
Крайне интересно проследить теперь, как в этой мрачной и в то же время причудливой пьесе о Перикле зарождается все, что Шекспиру еще остается создать. Марина и мать ее Таиса, обе утраченные и лишь после стольких лет вновь обретенные оплакивающим их царем, представляют как бы первый набросок Пердиты и Гармионы в "Зимней сказке". Пердита, как говорит уже само имя, потеряна и живет, как и Марина, в совсем чужой стране, не зная ни матери, ни отца. Мы уже видели, что как Марина сыплет цветы на могилу, так и Пердита дарит их со множеством глубоких изречений о характере цветов; как царь Перикл находит под самый конец Таису, так и Леонт находит Гермиону.
В "Цимбелине" злая мачеха, королева, соответствует злой воспитательнице Дионисе в "Перикле". Она ненавидит Ижоджену, как Диониса ненавидит Марину. Пизанио в "Цимбелине" должен убить Имоджену близ Милфордской гавани подобно тому, как Леонин в "Перикле" должен убить Марину близ морского берега. Цимбелин находит под конец своих сыновей и свою дочь, как Перикл под конец находит Марину.
Влечение к замене строгой драматургической работы более легкими средствами, мелодраматической музыкой, явлениями духов, приводящими к развязке и т. п. - все это, свидетельствующее в своей совокупности о некотором утомлении по отношению к требованиям искусства, обнаруживается уже в этой драме. Диана является дремлющему Периклу точь-в-точь, как в "Цимбелине" Юпитер предстает перед спящим Постумом. Как Диана повелевает царю отправиться в Эфесский храм, чтобы там вновь обрести Таису, так и Юпитер объявляет, что Постум будет снова супругом Имоджены.
Но более чем какую-либо другую пьесу "Перикл" подготовляет собою "Бурю". Отношения к дочери меланхолического Перикла как бы предвозвещают отношения великодушного Просперо к Миранде. Он также владетельный князь, живущий в изгнании, вдали от родной земли. Но при всем том первым эскизом характера Просперо служит образ Церимона в "Перикле". Пусть только читатели обратят внимание на его длинную реплику (III, 2):
Всегда считал я ум и доблесть выше,
Чем знатность и богатство; блудный сын
Последние пусть тратит, если хочет;
Бессмертье ж первыми дается нам
И человека в бога превращает.
Держась такого мнения, природу
Я изучал, у знающих людей
Выведывал ее святые тайны,
И собственным трудом все дополняя,
Дошел до сокровенных сил, творящих
В металле, камне и растеньях разных
Свою работу. Я познал тот вред,
Который нам природа причиняет,
И средства исцелять его, и этим
Счастливлю жизнь свою, конечно, больше,
Чем вечной жаждой почестей пустых
Иль сохранением богатств в мешках шелковых
Глупцам и смерти на потеху.
Здесь, во втором действии, Перикл и Таиса совершенно так же противопоставлены разгневанному отцу, не слишком, однако, негодующему на их союз, как Фердинанд и Миранда противопоставлены Просперо, когда он притворяется рассерженным. Но в особенности сама буря, которой открывается пьеса того же имени, уже предсказана дивной сценой бури, с которой начинается шекспировская часть "Перикла". И как сами сцены бури соответствуют одна другой, так рассказ Марины о непогоде, во время которой она появилась на свет ("Перикл" IV, 1), соответствует рассказу Ариэля о кораблекрушении в "Буре" (I, 2).
Помимо того, многие мелкие штрихи выдают внутреннее родство между этими двумя произведениями. Как в "Перикле" (V, 1), так и в "Буре" (II, 1) раздается убаюкивающая, усыпляющая волшебная музыка; как в "Перикле" (IV, 3), так и в "Буре" (III, 3) говорится о гарпиях. Слово virgin-knot, применяемое Мариной к самой себе в "Перикле" (IV, 2.) в прелестных стихах:
If fires be hot, knives sharp, or waters deep,
Untied I still my virgin-knot will keep,
{Пусть горячи огни, остры ножи и глубоки воды, я все-таки сохраню неразвязанным мой девственный узел.}
употребляется и в "Буре" (V, 1), где Просперо прилагает его к Миранде, и это слово, надо заметить, встречается у Шекспира только в двух этих местах.
Таким образом, в этой столь несправедливо обойденной и пренебреженной пьесе находится в зародыше все позднейшее творчество поэта. Она имела против себя две вещи: отчасти то, что она не вся целиком написана Шекспиром, отчасти же, что в ней, как воспоминание о только что пережитом мрачном периоде, падает черная тень на физиономию Марины от той грязной обстановки, в которую она помещена в четвертом действии. Но как документ к душевной истории Шекспира и как плод поэтического вдохновения этот прекрасный и замечательный отрывок "Перикла" представляет собою произведение, полное величайшего интереса.
ГЛАВА LXXIV
Френсис Бомонт и Джон Флетчер.
Было сравнительно нетрудно доказать участие Шекспира в создании "Перикла" и "Тимона". Оно заметно в самых важных сценах. Те писатели, которые сотрудничали с ним вместе, удостоились этой чести почти случайно и не представляют поэтому теперь для нас никакого интереса. Иначе обстоит дело с двумя другими драмами, возникшими в тот же период. В данном случае имя Шекспира упоминается в связи с именем другого писателя и, по мнению большинства критиков, совершенно основательно. Я имею в виду пьесы "Два благородных родственника" и "Генрих VIII". В этих двух произведениях перу Шекспира принадлежит лишь немногое, в одном из них почти ничего. А тот писатель, который создал все остальное, выступил тогда с особенным успехом, занял видное место в современной драматической литературе, и Шекспир не мог относиться к нему равнодушно. Поэтому невольно возникает вопрос, что заставило Шекспира вступить с ним в сотрудничество.
В 1608 году на сцене театра "Глобус" была представлена драма "Филастр", встреченная очень сочувственно и имевшая продолжительный успех. Авторами этой трагедии были 22-летний Френсис Бомонт и 28-летний Джон Флетчер. Успех этой пьесы был настолько поразителен, что имена обоих поэтов сделались сразу знаменитыми. До этого момента (1606 - 1607) Флетчер успел уже поставить одну свою, якобы веселую, в действительности же плоскую пьесу, написанную прозой, "Женоненавистник". Здесь встречаются, правда, некоторые комические фигуры, но ничто не позволяет угадать будущих творений поэта.
После нашумевшей пьесы "Филастр" оба поэта написали в 1610 году свою лучшую драму "Трагедия девушки" ("The Maid Tragedy"), а в 1611 г. столь же известную драму "Король - не король". С тех пор Флетчер продолжал свою драматическую деятельность, сначала в сотрудничестве с Бомонтом, а после его смерти (1615) еще десять лет, последние годы своей жизни, самостоятельно (впрочем, одну пьесу он написал вместе с Роули) и даже затмил своей славой имя Шекспира, быть может, еще при его жизни, но во всяком случае после его смерти. Его авторитет с течением времени все возрастал, так что в 1668 г. Драйден утверждает в своем известном сочинении "Опыт драматической поэзии": "Пьесы Бомонта и Флетчера нравятся больше всех и даются чаще всех. Если в продолжение года на подмостках появится одна пьеса Шекспира, или Джонсона, то из произведений обоих поэтов дают, по крайней мере, два". Впрочем, если сравнить это утверждение с замечаниями в дневнике Пеписа, то оно покажется преувеличенным. Что же касается Шекспира и Бена Джонсона, то звезда второго затмила с течением времени звезду первого. Самуил Ботлер не только лично предпочитает Бена Джонсона, но считает его превосходство над Шекспиром общепризнанным фактом.
Оба вновь выступивших поэта не принадлежали, подобно старшему поколению писателей (Пиль, Грин, Марло), к литературному или ученому пролетариату, или как Джонсон и Шекспир - к среднему сословию. Оба происходили из знатных фамилий. Флетчер был сыном высокопоставленного священника, человека лично знакомого с придворной жизнью в царствование Елизаветы и Иакова; отец Бомонта был гражданским судьей и находился в родственных отношениях со многими аристократическими семьями. Современников сразу поразило умение обоих поэтов рисовать в совершенстве беспутство и остроумную находчивость знатных господ.
Френсис Бомонт родился, вероятно, в 1586 году в Грас-Дие (Grace-Dieu), в Лейстершире, в семье, принадлежавшей к судебной знати, члены которой отличались поэтическими наклонностями и способностями. В тот год, когда Френсис умер, в семье существовало не менее трех поэтов, носивших одну и ту же фамилию. Десяти лет Френсис Бомонт сделался студентом второго курса в Бродгейт-Холле в Оксфорде и переехал затем в Лондон, где его приняли в качестве студента-юриста в корпорацию "The Inner Temple". Впрочем, он изучал юриспруденцию не очень серьезно; он с большим удовольствием писал драмы и "маски", которые в то время часто разыгрывались на юридических факультетах. Еще в 1613 году Бомонт является автором той "маски", которую в день свадьбы принцессы Елизаветы с пфальцским князем ставили на придворной сцене юридические корпорации "The Inner Temple" и "Grays Inn".
