Двести Журнал - Журнал Двести
Иначе обстоит дело для фантаста. Описываемой им реальности нет, не существует. Единственным способом ее возможного существования являются ее "части", описанные писателем. Крапивин, конечно, фантаст. Более того, в силу разного рода причин и его реалистические произведения несут на себе налет этой фантастичности. Это проявляется прежде всего в том, что события происходят в местах, реально не существующих. Безусловно, как правило это все те же Екатеринбург и Тюмень, "спроецированные" на самый разный пространственный и временной "ландшафт". Так, областной город, описываемый в "Колыбельной для брата" и "Журавленке и молниях" должен, если исходить из некоторых географических примет, находиться где-то в Орловской области, хотя это, очевидно, Свердловск. В силу этих особенностей творчества В.Крапивина, им особенно остро должна переживаться проблема *прерывности* описываемой реальности. Как же писатель разрешает ее?
Писатель начинает решение с приемов достаточно традиционных. Его первые рассказы связывает *общность героев*, они как бы слепляются в более крупные блоки. За общностью героев стоит и общность места действия. Так, появление Деда в "Журавленке и молниях" выполняет как раз эту функцию. Две части реальности скрепляются, становятся единым целым, создается ощущение непрерывности описываемой реальности. Кирилл и Журка в этой непрерывной реальности вполне могли бы встретиться. Собственно, этого не происходит только потому, что Журка отказывается от предложения Лидии Сергеевны познакомить его с Кошкаревым и его командой. Следует отметить, что на этом этапе непрерывность создается в достаточной степени спонтанно, а не преднамеренно. Создание непрерывности не выступает как специальная задача. Поэтому есть и границы, прежде всего пространственно-временные. В романе Стругацких "Понедельник начинается в субботу" герой, путешествия по описываемому будущему сталкивается с его неоднородной плотностью: отдельные века заселены очень плотно, а другие напротив оставлены пустыми. Подобную ситуацию можно наблюдать, если отправиться в мысленное путешествие по пространству и времени В.Крапивина в варианте 60-70х годов. Здесь существуют огромные незаселенные времена и пространства, хотя заселенные "острова" также достаточно обширны, ведь к этому времени В.Крапивиным написаны крупные блоки произведений ("Мальчик со шпагой", "Тень Каравеллы", "Та сторона, где ветер"). Однако это изолированные острова. Между ними громадное расстояние. Как связать, скажем, "Я иду встречать брата" и "Мальчик со шпагой"? Таким образом, "мир Крапивина" на этом этапе выступает как непрерывный лишь на отдельных участках. Условно говоря, это этап "блочной реальности". Заметим, что большинство писателей-фантастов останавливаются именно на этом этапе и далее идут лишь по пути "укрупнения блоков". Однако В.Крапивин идет дальше. Он осуществляет *синтез* отдельных блоков в единое целое. Представляется уместным выделить три этапа такого синтеза, три стадии, которые нашли свое отражение в произведениях: 1. "Голубятня на желтой поляне"; 2. "Острова и капитаны"; 3. "В глубине Великого Кристалла".
В "Голубятне…" лишь предприняты определенные попытки проложить пути синтеза, это своего рода пробный эксперимент. И хотя в рассуждениях Альки встречается нечто похожее на "теорию Кристалла" это "теория" не выступила в качестве подлинного мирообразующего закона, не была реализована в романе, не отразилась на его структуре. Как отмечает сам автор ("Уральский следопыт", 1985, # 11) сначала части романа вообще не выступали для него как *части* некоторого целого. Лишь на определенном этапе автор задумал соединить, синтезировать две части, "скрепить" их третьей. И несмотря на то, что свое намерение автор выполнил чувствуется определенная натянутость этой третьей части. Крапивин словно пытается собрать воедино все разбежавшиеся линии романа. Пожалуй, самая большая нелепость в романе — это финал его "земной" части: гибель Гельки Травушкина. И автор чувствует это, в своем интервью он пытается как-то рационально обосновать необходимость этого эпизода. Однако сам факт, что писатель комментирует, объясняет свое произведение свидетельствует о том, что произведение не самодостаточно; необходимость гибели Травушкина не может быть объяснена "изнутри" романа. Полагаю, что все рациональные конструкции, созданные для объяснения некоторого смысла этого персонажа, вторичны, производны. "Разгадка" состоит в том, что этот герой является изначально лишним. Откровенно говоря, не совсем ясно почему автор решил во второй части подать все события глазами Гельки, с его точки зрения. Ведь *центральными* фигурами, связывающими роман как целое, являются Юрка, Янка и Глеб Вяткин. Гелька выпадает из этой системы связей: автор не находит ничего лучшего как установить некую полумистическую связь Гелька-Мальчик-с-ящеркой. После разрыва кольца (железнодорожной линии), автономное существование обретают *два* мира: Планета и Земля, причем последняя представлена в романе именно как "мир Гельки" [В том смысле, что все события, все происходящее, оценивается с его точки зрения, то есть Гелька своеобразный "центр" этого мира.]. Однако моделью освобожденного мира, единого мира В.Крапивин выбирает освобожденную галактику, а не Землю: именно на Планете в конце концов собираются все герои. Поэтому, автору приходится устранить Гельку как своеобразный центр второй автономии, ведь двоемирие недопустимо. Финальная перекличка барабанщиков, собранных Крапивиным из написанных ранее книг, а также из реальной жизни — это лишь *внешнее* соединение разорванных миров воедино, а не истинный синтез. Сбор барабанщиков лишь указывает на желание автора осуществить синтез более продуманно. И этот замысел осуществляется в "Островах и капитанах".
Я не собираюсь анализировать содержание "Островов", смысловую сторону романа. Речь пойдет скорее о структуре. Автор пытается найти некую общую идею, которая могла бы выступить как смыслообразующее ядро, основная закономерность выстраиваемой им единой космогонической модели, объединяющей как книжные миры и "книжных" героев, так и реальность. Выстроенная автором фабула однозначно указывает на такое желание: здесь есть как реальность, так и "описываемая реальность" романа Курганова. Центральную идею "Островов" можно обозначить как "всеобщая взаимосвязь всех вещей и явлений". Крапивин буквально околдован этой идеей. В романе нет ни одного лишнего героя, ни одного лишнего события. Все связано со всем — такова основная формула романа. Здесь постоянно звучит вопрос: что было бы, если бы…, чего не было бы, если бы… Нет нужды загромождать наше повествование лишними цитатами. Их в подтверждение этого тезиса можно найти сколько угодно, поскольку все герои романа постоянно рефлексируют, осмысляют всевозможные причинно-следственные связи. Если бы Гай не нашел пресловутую гранату, то он не кинул бы ее Толику, и тот не принялся бы его успокаивать, и не выронил при этом обратный билет на автобус, и не поехал бы на вокзал, где его убили бандиты. Если бы Наклонов не пришел читать повесть Курганова, то Егор не задержался бы в школе и не встретился бы с Михаилом… Подобными связками скреплено и достаточно крепко все полотно романа. Здесь уже нет той мозаичности, которая присутствует в "Голубятне" — мы имеем дело действительно с целостностью. Заметим, что структурная схема, в соответствии с которой построен роман, обнаруживает удивительное сходство со схемами индийских фильмов, заполнивших киноэкраны 50-х или латиноамериканских телесериалов. Мотивы "приемного сына", узнающего вдруг свое подлинное происхождение, неожиданной встречи родственников, меняющей жизнь главного героя, весьма характерны как для сериалов, так и для романа. Это сходство, кстати, отмечает в последней книге романа Егор. Дело здесь как раз в том, что и сериал и роман выстраиваются по одной и той же схеме, где упор делается на всеобщую взаимосвязь всех вещей и явлений. Именно эти связи придают целостность как многочасовым сериалам, так и огромному роману В.Крапивина. Суть этих связей человеческие отношения друг к другу — фиксируется автором в последней книге романа, где герой размышляет по этому поводу: "Вот дурак, еще прошлой осенью думал, что книги — бесполезны. Потому, что они о чужих, не имеющих отношения к нему, Егору, людях… А люди все имеют отношения друг к другу. Даже те, которые жили в разные века. Вон как в жизни Егора сплелись судьбы Крузенштерна и Толика Нечаева, Головачева и Курганова, Резанова и Алабышева… Не было его? Да нет же, был, раз столько мыслей о нем и столько из-за него событий!" Итак, реальность, ее свойства в общем-то не зависят от того описываемая она или действительно существующая. Ключевое отличие "Островов" от "Голубятни" в том, что здесь присутствует большая продуманность событийного плана именно с точки зрения взаимосвязей и взаимовлияний. Если в "Голубятне" эти самые взаимосвязи в какой-то степени завязались сами, причем так, что автор не очень успешно их распутал, то в "Островах" — завязаны совершенно сознательно, продуманы все детали. Сделаем еще одно важное замечание. То, что целое в данном случае больше суммы частей это ясно. Однако Крапивину удалось реализовать и иной принцип: часть здесь равновелика целому, парадоксальным образом отображает все целое, а поэтому независима от целого [Так, не имеет большого значения с какой части начать чтение. Я, например, сначала прочитал третью, а лишь почти год спустя первую и вторую, но это ничуть не помешало пониманию.]. В "Островах" Крапивин впервые построил такую модель повествования. Принцип построения был усилен в цикле повестей о Кристалле. В действительности, вопрос, ответ на который содержится в этом цикле, поставлен в "Островах", в размышлениях Егора: "А вообще, что такое будущее? То, чего еще нет, или оно где-то уже есть? Может это просто прошлое с обратным знаком? Может, люди найдут способ докопаться до самой большой тайны: что такое время? Чтобы нынешние дни, и те, которые давно прошли, и те, которые еще только будут, связать воедино? И соединить всех людей… Чтобы Егор мог ворваться в каюту Головачева и выбить из его рук пистолет… Конечно, это фантастика, но иногда (как сейчас вот!) кажется, что еще немного, и тайна времени раскроется. Словно ее можно постичь без формул и математики, а вот так, напряжением чувств. Вот еще совсем немного… Кажется, это не труднее, чем вспомнить забытое слово. Уже и буквы, из которых оно состоит, известны… Последнее усилие нервов — и буквы рассыпались, прыгают, мельтешат, как воробьи…" В "Островах и капитанах" как произведении реалистическом ответ на эти вопросы вряд ли мог быть дан. Здесь своего рода материальным носителем, воплощением всеобщей взаимосвязи всех вещей и явлений выступают человеческие отношения. Действительно, Крузенштерн и, скажем, Егор Петров связаны лишь косвенно, через сложную цепь опосредствований: Курганов писал книгу о Крузенштерне, которую прочитал Толик Нечаев и заинтересовался ей, позднее встреча Толика и Шурки Ревского произошла именно на корабле, названном в честь мореплавателя; из-за заседания литературного клуба, на котором Наклонов читал рукопись о Крузенштерне Егор задержался в школе и встретил Михаила и т. д. Это, собственно, и есть та закономерность, поисками которой занят Михаил, она вполне реалистична. Однако эта закономерность не лежит в основе мира, описываемого писателем, не выступает как закономерность материального, предметного мира. Однако она найдена, а ее перенос в сферу материального мира может быть совершен фантастическими средствами: так появляется (впервые у Крапивина) сам мир как некое целое, как космогоническая модель Кристалла.
