Газета Завтра Газета - Газета Завтра 17 (1014 2013)
Идея космической миссии человечества как переход его в новое качество была сформулирована видными представителями русского космизма ещё в XIX веке. Мало того, в 1967 году в Лаборатории систем управления разработками систем (ЛаСУРс) исследовалась физикалистская версия русского космизма. Именно в ЛаСУРс впервые в истории русский космизм стал рассматриваться в терминах практической достижимости. Однако уже в 1969-1970 гг. деятельность этой и ряда подобных организаций был остановлена. В то же самое время в СССР произошло не менее симптоматичное сворачивание работ в области разработки целостной системы принципов концептуального проектирования. По словам известного российского специалиста в области организации и управления Сергея Борисовича Чернышёва, произошло это в тот самый момент, когда в советской управленческой науке наметился стратегический прорыв. Закрытие перспективных направлений было продиктовано выбором, сделанным в 70-е годы параллельно на Западе и в СССР, включавшим в себя ставку на неразвитие и управляемый регресс как способ продления господства определённых элитных групп. Это в немалой степени предопределило крах СССР и определило тенденцию последующего дрейфа человечества в сторону царства универсального Вавилона.
Однако попускаемое временное торжество сил универсального Вавилона и последующего за ним царства зверя предстают перед нами не только в качестве бесплодной попытки остановить ход мирового исторического процесса, но и в качестве средства, позволяющего осуществить взаимопроявление всех действующих на исторической арене сил...
Не бегство из текущей реальности (освобождение плененных в физическом теле божественных искр, согласно гностической терминологии), но участие в обожении и преображении всего тварного мира в соработничестве с Богом - вот в чём заключается космическое призвание человека в христианской традиции...
Актуальный вопрос о возможности приведения социальной и политической практики в соответствие с нравственными, а главное, метафизическими ценностями разрешается в пределах тысячелетнего Царства Христа и святых, само именование которого подразумевает не конкретную продолжительность, но законченность исторического периода или эпохи. И как всякий исторический период, эпоха тысячелетнего Царства имеет свои начало и конец, которые находятся в непосредственной связи со скованностью сатаны, как об этом прямо говорит автор Откровения: "когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей" (Откр. 20:7). Согласно Откровению, именно торжество тысячелетнего Царства Агнца призвано совершить необходимое уготовление мира к окончательному его преображению, которое следует понимать не как сугубое упразднение "прежнего", но как возведение его к высшему образу своего бытия.
При этом необходимо строго отделять христианское учение о грядущем историческом тысячелетнем Царстве Божием на земле (хилиазм, иначе милленаризм) от вульгарных интерпретаций, акцентирующих внимание на сугубо чувственных аспектах земного благополучия (этакий потребительский "рай на земле"), свойственных как ветхозаветному миру, так и помешанному на потреблении современному "цивилизованному сообществу".
Следует заметить, что это земное, историческое торжество тысячелетнего Царства не есть ещё торжество всеобъемлющее. Как показал известный русский богослов и философ Сергей Николаевич Булгаков в своем исследовании "Апокалипсис Иоанна. Опыт догматического истолкования", это торжество ограничено стенами святого Града, сошедшего на ещё не преображённую землю. За сложным чередованием образов нового и небесного Иерусалима проступают контуры двух различных Градов: заисторического нового Иерусалима, относящегося к жизни будущего века, и сходящего с небес на землю ещё в этой земной истории Иерусалима небесного.
Вне стен последнего Града ещё остаются болезни ("листья древа будут для исцеления народов" (Откр. 22:2)), продолжает существовать злое ("не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни" (Откр. 21:27)). Он есть тот самый "стан святых и город возлюбленный" (Откр. 20:8), который по прошествии тысячи лет окружают обольщённые раскованным сатаной "находящиеся на четырёх углах земли" (Откр. 20:7) народы Гога и Магога. Однако до той поры святой Град будет являться духовным средоточием и светильником для всего исторического человечества, призванным широко распространить своё воздействие: "ворота его не будут запираться днём, а ночи не будет там" (Откр. 21:25)...
Преднебесная лазурь
Светлана Замлелова
25 апреля 2013 0
Культура
Андрей Тарковский и русская идея
Нечего даже и говорить, что русская идея - это не экспансия и не империализм. Ф.М. Достоевский, из-под пера которого и вышла формула русской идеи, определял её как "стремление ко всемирности и всечеловечности". Или, другими словами, стремление к единству со всем миром и всем человечеством. Речь идёт не о практическом единстве, не о единстве по расчёту, лежащему, например, в основе военных блоков или торговых организаций. Подлинное единение человечества возможно исключительно на основе любви. Той самой любви, которая, по слову Апостола, долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.
Конечно, не стоит понимать утверждение Ф.М. Достоевского буквально. Ведь если бы у современного писателю мещанина спросили: "Чаешь ли ты всемирности и как мыслишь относительно всечеловечества?" - вопрошаемый, скорее всего, не понял бы, чего от него хотят. Современный же мещанин понял бы, вероятно, ещё того меньше. Поэтому говорить о том, что русская идея - это что-то вроде советских лозунгов, украшавших во время оно фасады зданий, было бы серьёзным преувеличением. Но и полагать русскую идею достоянием только философов-мечтателей и фантазёров было бы также ошибочно.
Понять, что такое русская идея на доступном для каждого уровне, стоит представить себе русского человека вообще и попытаться выделить качества и проявления человеческой натуры, цели и устремления, о которых такой человек всегда уверенно и с удовольствием скажет: "Вот это по-русски". И скажет именно с удовольствием, как бы узнавая себя и радуясь тому, что "Аз есмь". Но отличия русских от других народов ещё не составляют русскую идею. Русская идея - это лучшее из того, что присуще русскому человеку, что представляется ему идеалом, в чём видит он воплощение правды, добра и красоты.
Носители и родоначальники русской идеи - это не философы, облекшие её в словесные формы и выступившие затем с призывом её воплощения. Эта идея уже долгое время жила в народе и передавалась из поколения в поколение. И если нам, сегодняшним, понятно, во имя чего жили и чем руководились прошлые поколения соотчичей, значит, и нас можно пока ещё считать носителями русской идеи.
Но не Достоевский и не Вл. Соловьёв, писавший, что русская идея "представляет собой лишь новый аспект самой христианской идеи", не автор книги "Русская идея" Н.А. Бердяев и не Карамзин, введший понятие "соборность", - ни один из этих выдающихся мыслителей не может претендовать на то, чтобы считаться родоначальником русской идеи. Своим примером, организацией жизни в обители оформил преподобный Сергий, игумен Радонежский, русскую идею и пустил её в мир. И народ, разрозненный в ту пору и озлобленный, изголодавшийся по здоровой, созидательной жизни, принял её охотно, потому что увидел в ней спасение и средство сохранить не просто человеческий облик, но и народное достоинство.
Прежде всего преподобный Сергий, ища уединения и чая Благодати, покинул мир. Но прошло не так уж много времени, и мир узнал о преподобном и сам потянулся к нему, как к источнику воды живой. А вскоре обитель стала русским духовным центром, а игумен её - зиждителем нового государства и нового народа - Постмонгольской Руси.
До Куликовской битвы (1380) вдохновителем и молитвенным хранителем которой был преподобный, Русь походила на тёмное царство. "Люди беспомощно опускали руки, - писал В.О. Ключевский о времени прп. Сергия, - умы теряли всякую бодрость и упругость и безнадёжно отдавались своему прискорбному положению, не находя и не ища никакого выхода. Что ещё хуже, ужасом отцов, переживших бурю, заражались дети, родившиеся после неё. Мать пугала непокойного ребёнка лихим татарином; услышав это злое слово, взрослые растерянно бросались бежать, сами не зная куда".
Но с победой на Куликовом поле забрезжил свет над Русью. Не сразу, но постепенно стала организовываться она по примеру Троицкого игумена. Оставленное и завещанное им было так просто и прозрачно, с таким изяществом воплощало в жизнь Святые Истины, так легко соотносилось с народным характером, что охотно было воспринято, усвоено и помещено в разряд идеала. Это не значит, что Русь немедленно стала святой, но святость более всего другого почиталась народом. Гораздо более предприимчивости, расчётливости и успешности. Святость прп. Сергия - инока, делящегося Благодатью с миром, и стала русским идеалом или русской идеей.
