Газета День Литературы - Газета День Литературы # 179 (2011 7)
Хотя и не так-то просто это ему далось:
Чтоб слышалось окрест,
К чему твердить о том,
Что следом тяжкий крест
Понёс ты за Христом?
Свой тайный, тяжкий свой
Неси же по Руси,
Но о стезе такой
Зазря не голоси.
Идёшь – не возгордись:
От пястей и до пят,
В своей борьбе за жизнь
Ещё ты не распят!
В Олеге Дорогане мне проще представить последнего поэта Третьего Рима (и того Рима, в котором поэт когда-то жил, и того, который теперь остался доживать в поэте) прежде всего потому, что Олег Дорогань в поэзию пришёл из русской воинской касты, которая даже после октября 1917 года сумела вернуть себе свой аристократизм и в бытовом, и в духовном его значениях (ах, я ещё помню, как наших офицеров украшали не только сверкающие позументы, но и приданная им вместе с ощущением собственного особого достоинства осанка!).
Так уж в русской литературе сложилось, что военный мундир и перо поэта могут стать её символами точно так же, как серп и молот у работного сословия. От Гавриила Державина, который, будучи первым поэтом, усмирял пугачёвскую войну, до Героев Советского Союза Михаила Борисова и Владимира Карпова – истинные сыны России не спешили из служивого сословия переквалифицироваться в литераторов, а, став профессиональными литераторами, продолжали и пером хранить своё любимое Отечество.
Да и сама поэтика Олега Дороганя таит в себе печать всей богатейшей традиции высокого русского Слова. "Ох, до чего же он горький, //Скошенный смертушкой злак..." – это, конечно же, из неисчерпаемой палитры народной песни; "Женщина в бархате" или "Ты качала звезду на пушистых ресницах" – эти образы освящены таинственным русским романсом, а в строках "Кто-то звёзды дальние взрывает – //У всего свой срок, свой судный час..." слышится звук взволнованной державинской лиры; и ещё, читая Олега Дороганя, начинаешь понимать, что его поэзия – родная и "золотому", и "серебряному" векам, что всё богатство русского слова она в себя вобрала и, выдохнутая живым чувством поэта, обрела неповторимый образ уже всё-таки ни с чем не сравнимой, уже дороганевской "вселенной по имени Русь": "Древний мир из трелей новых //Воскрешает соловей //В тусклом золоте сосновых – //Сверху пальчики – свечей. //Край заброшенный – не брошен, //Жизнь ключами бьёт сполна. //И свои надела броши //Под берёзой бузина. //Бог своей дарящей дланью //Цвет колышет на ветвях. //Соловьиное венчанье //В соборованных садах! //И везде, где на равнине //Остановимся вдвоём, //Мы всегда посередине – //А по кругу окоём!"
Вот этим своим животворным талантом, своим поэтическим "окоёмом", вобравшим в себя не только полноту русской природы, но и полноту русской культуры, полноту русской истории, полноту всей русской памяти и всей сегодняшней русской тревоги, Олег Дорогань бесконечно дорог мне, читателю. Вот за это счастье – ощутить себя "посередине" России даже в наше время, когда середины не стало, когда каждый вынужден вращаться вокруг собственной оси, – я Олегу Дороганю благодарен. Он нежный лирик, он суровый, лишённый софистики философ, он русский человек и он просто человек, разбуженный великими печалями, вставшими при дверях уже у всего мира, и – заговоривший с нами живым и мудрым языком своего стиха.
Николай Дорошенко
***
Вновь раскинули крылья над Русью
Гуси-лебеди – строем рябым.
Не такие ли гордые гуси
Гоготаньем спасли спящий Рим?
А теперь кто разбудит Россию,
Если совесть всю сон оковал?
И бессилье межуя с насильем,
Мир велик, но так узок и мал.
Русь под крёстными и под крестами.
Первых, правда, под чёрный гранит
Сложат, думаю я, штабелями,
Пусть их сонм упокоено спит.
Я не первый и я не последний,
А второй – он и сзади вторым.
Золотого сеченья посредник,
Изживаю в себе третий Рим.
Но изжить ли следы и приметы
Вырожденья повсюду у нас?
На сенаты новейшие вето
Кто бы мог наложить в добрый час?
А герои отчаянно-дерзкие, –
Вроде тех, что и Ромул и Рэм –
Основатели Рима вселенского, –
Где они? Их не стало совсем...
Где волчица из первого Рима,
Что предтеч тех вскормила сквозь вой?
За толпою она пилигримов
Перешла в византийский второй.
Но и там не осталось святого
Ничего, – утверждать я берусь:
Та волчица из Рима второго
Перешла в третий Рим, нашу Русь.
Где не ангелов лёт лебединый,
Там бесовские поводыри.
И заколотая Мессалина
Рим прошла – не один, а все три.
Неужели бессмертье порока
Не изжить на планете людей?
И не надо быть первым пророком,
Чтоб пророчить ей прорву смертей...
Я не первый и я не последний,
А второй – он и сзади вторым.
Золотого сеченья посредник,
Изживаю в себе третий Рим.
ПРО РИМ
Что ни соври про Рим,
Он, Рим, неповторим!
Был первый, что помпезно
Завис над самой бездной...
Конец его печален:
Был ордами раздавлен.
Но и среди руин
Он, Рим, неповторим!
За Римом олимпийским
Шёл следом византийский,
Да прочный камень веры
Столкнули изуверы.
Всё ж Римом от Христа
Второй стал неспроста!
И тут итог отчаян –
Он грудой пал развалин.
С серпами-ятаганами
Осман взошёл над храмами...
Но всякий новый Рим
Опять наносит грим.
Наш Рим – московский третий
В своём тысячелетье.
Стоит – и без развалин
Расколот, неприкаян,
Среди живых руин
Он вновь неповторим!
***
Не исчерпать времён исконных Рима, –
Ни соли мудрой, ни нагих фактур,
Ни спеси, ни комических ужимок,
Ни истинно трагических натур.
Сенатов, тиранических режимов...
Пусть мало правил мерзкий Башмачок –
Калигула, а слава горьким дымом
Тех затмевает, кто разил порок.
Мир загрязнён флюидами порока,
И плоть Земли очиститься спешит.
И силы Бога и все силы Рока
Помочь спешат ей со своих орбит.
Не избежать времён последних Рима, –
Вселенский, вижу, всех постиг недуг.
Становятся пространства нелюдимы,
Где долго царевал имперский дух...
О Русь моя! Не Рим. Не Атлантида.
Сравненья эти все тебе во вред.
Но Эвридикой не сойди к Аиду,
Жена моя, печаль моя, мой свет!
ПОЛЬСКИЙ САМОЛЁТ
Памяти поляков, летевших в Катынь
В молочном тумане сквозил самолёт
Над тихим предместьем Смоленска.
Его на посадку направил пилот
В порыве отчаянно-дерзком.
Ещё он летел – а уж свечи зажглись
И слёзы роняли из воска,
И жертвы в полёте помиловать Жизнь
Молила у Смерти на польском.
Но кроны деревьев срезая крылом,
