Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №9 (2003)
С нашей стороны тоже организована агитация. Выступают депутаты, ветераны войны, священники, простые люди. Обращаются и к уму, и к сердцу, и к совести. Читают стихи собственного сочинения. Поют песни: “Бьется в тесной печурке огонь”, “Выходила на берег Катюша”, “Широка страна моя родная”. Наши громкоговорители слабее, но слова сильнее, ибо идут от сердца. В них и слезы матерей, и гнев отцов, и ласка, и угроза. Примеры из истории, разъяснения законодателей, воспоминания о былой славе Родины и сокрушение о ее сегодняшней немощи. Высокий стиль оратора и соленая шутка остряка. Разве можно сравнить эти живые голоса, говорящие в большинстве своем без подготовки, с монотонно и нудно повторяемой магнитофонной записью вымученных, казенных фраз, сочиненных где-то в глуши чиновничьего кабинета. Если бы люди в погонах, как они сами себя называли, находившиеся по ту сторону баррикад, были способны воспринять искренность, заключенную в этих речах, стихах, песнях и шутках, то, скорее всего, они перешли бы на нашу сторону или, по крайней мере, оставили свои посты. Но нет, не в коня корм. Один милиционер с их стороны заявил в разговоре с нашим агитатором, что он не ельцинист, но он за порядок, и что не надо было в свое время парламенту голосовать за суверенитет России, то есть за противопоставление ее Союзу. Так какого же шута он не на нашей стороне? Любопытно, что значительная часть милиции воспитывалась еще в советском, или, точнее, в коммунистическом духе, но сейчас она стоит за Ельцина и Гайдара, то есть за капитализм. Про прусского солдата говорили, что он больше боится палки капрала, чему пули неприятеля. Чего боится русский милиционер?
Бабушка-агитатор распространяет документы съезда и указы Руцкого, напечатанные на миниатюрных листках. Милиционеры, стоящие в оцеплении с автоматами, усмехаются: “Вы бы нам лучше поднесли чаю или чего-нибудь еще погорячее”. Сердобольная старушка принимает это всерьез: “Ну, выпить у нас нету, а вот чаю сейчас организуем”. И бежит к костру доставать чай для противника. “Любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих и гонящих вас…”
От нас выпускают всех желающих, а к нам не пускают почти никого. Однако немногим, в основном женщинам, удается правдами и неправдами пробиться сквозь несколько рядов оцепления. Упрашивают милиционеров, говорят, что идут в соседний с Верховным Советом дом к больной дочери или сестре. Одна старушка с туго набитой сумкой рассказывает, тяжело дыша: “Еле прошла, зато поесть вам принесла. Один милиционер говорит мне: “Стрелять в таких надо”. А я ему: “На! Стреляй в свою мать!”.
Есть у нас и свои Гавроши. На одном из заседаний съезда Хасбулатов рассказал про мальчишку, который вызвался пронести громкоговоритель нашим сторонникам, тщетно пытавшимся прорваться через стену ОМОНа. “Как же ты пронесешь его, ведь у тебя его отнимут”. — “А я его в большую сумку запрячу”. Я видел двух таких ребят, лет 12—13, отчаянные, уже курят. Но чем-то напоминают Ваню Солнцева из повести Катаева “Сын полка”. Ребята постарше, 16—18 лет, работали в разведгруппе. Следили за передвижением милицейских машин и БТРов.
* * *
За неделю осады бронетехники прибавилось. Сначала рядом с “Желтой жабой” появились две зеленые — якобы для охраны мэрии. Затем подогнали еще один БТР к баррикаде на Рочдельской улице и целых пять или шесть в узкий проход между жилыми домами и стадионом (Дружинниковская ул.). Еще раньше там был поставлен водомет для разгона толпы, напиравшей со стороны метро “Краснопресненская”.
Там казачья застава. Бородачи в диковинной форме, с нагайками и шашками командуют разношерстными отрядами ополченцев, неумело, но старательно марширующими перед Домом Советов. Две баррикады, расположенные одна за другой на Дружинниковской улице, как клещами, охвачены ОМОНом со стороны стадиона и скверика, называемого парком им. Павлика Морозова. Подходящее место для людей, воюющих против своих отцов, матерей и братьев. Здесь опаснее, чем где бы то ни было. Баррикады легко отрезать от остальной территории. Зато у казаков костер и гитара. На заставе не унывают.
* * *
С этой стороны нас опоясали колючей проволокой. Это не привычная с детства прямая ржавая проволока с тупыми колючками, а серебристая, в виде колец, с тонкими лезвиями, которые, говорят, режут, как бритва. Похоже, импортная. Со стороны американского посольства проволоки нет: стыдно. Но вездесущие журналисты все же ее сфотографировали. Да еще Руцкого на ее фоне. Редкий кадр! Но кто увидит его в нашей стране?..
* * *
В первые дни блокады внутри здания все как обычно: чистые лестницы с красными бархатными дорожками, тишина кабинетов и даже буфеты работают. Только ассортимент не тот — исчезли пирожные, конфеты, различные салаты, а также вкусные пирожки и булочки, приготовленные в собственной пекарне. На витрине одни бутерброды: на черном хлебе два тоненьких ломтика вареной колбасы или сыра. Вода минеральная и клюквенный напиток. Тем же кормят в столовой на шестом этаже, где организовано трехразовое бесплатное питание для добровольцев, несущих дежурство на баррикадах, депутатов и работников аппарата. Норма — по три бутерброда и по стакану воды на завтрак, на обед и на ужин. Горячая, вернее, чуть теплая пища (суп и одна сосиска с кашей) появилась, когда по инициативе Патриарха начались переговоры между Верховным Советом и правительством. Тогда же и включили свет.
Электричество, горячая вода и центральное отопление были отключены в начале второй недели блокады. Вечерами в непривычной темноте длинных коридоров люди передвигались вдоль стен, рискуя столкнуться друг с другом, если нет в руках свечи или электрического фонарика. Такая роскошь далеко не у всех, правда, на постах охраны и в служебных кабинетах свечей хватает. Вместе с освещением исчезли чистота и строгость государственного учреж-дения. Консервные банки с окурками у окон, мусор и грязь в туалетах, которые пришлось убирать на общественных началах. Вызвались несколько добро-вольцев, в их числе и я. Женщины, не исключая депутатов, помогают мыть посуду в буфетах и в столовой. Холодной водой — другой нет. Кипяток для чая можно получить в ограниченном количестве у костров. Но кто-то догадался разжечь во дворе костер специально для буфета — и появился чай. Служба питания работает почти круглые сутки. Говорю знакомой буфетчице: “Вы герои”. В ответ она пожимает плечами и говорит грустно: “Кому нужно такое геройство!”
* * *
При свечах и лампах-вспышках фоторепортеров проходит Съезд депутатов. Заседания короткие. Заслушивают сообщения о политической обстановке. Принимают постановления, обращения. Съезд продолжается, несмотря на блокаду. Правда, депутатов поубавилось. С каждым днем все больше пустых мест в зале. Кто-то перебежал на сторону Ельцина, кто-то пытается работать “на воле” — в Краснопресненском райсовете, кто-то просто ушел в кусты и отсиживается у себя дома.
Голосуют руками, хотя на табло загораются фамилии выступающих. Электроэнергию экономят для самых крайних случаев. Здание снабжено автономной электростанцией, работающей на солярке. Но машины с топливом, конечно же, не пропускают. Свечи — у каждого депутатского места и симметрично расставленные на столе президиума. Раньше я мечтал попасть на заседание съезда в Кремль, но не удалось. А теперь работникам аппарата позволено сидеть рядом с депутатами. Что ж, этот съезд стоит всех кремлевских.
В перерыве между заседаниями депутаты и аппарат собственными силами устраивают концерт. Отыскиваются и поэты, и композиторы, и исполнители. Душа концерта — депутат Челноков. У него прекрасный голос и организаторские способности.
Наверное, это единственный в мире парламент, который пел во время осады и который столь необычная судьба связала особыми, почти кровными узами. Не знаю, сохранится ли эта связь, когда судьба вновь рассеет депутатов по разным уголкам России.
* * *
Ночью обычно спалось плохо. Холодно и жестко лежать на составленных вместе стульях. Хождение по коридорам ограничивалось — можно было ожидать всякого. Иногда в темноте перед тобой вспыхивает фонарик внутренней охраны, у тебя проверяют документы и требуют пройти на твое рабочее место. Отсиживаться можно в буфете, откуда по ночам не выгоняют, и на нашем (третьем) этаже у окна рядом с лестничной клеткой, где дежурят знакомые охранники. Отсюда хорошо видно, что делается на улице. Напротив темнеют окна гостиницы “Мир”, набитой вооруженными людьми. Оттуда тоже за нами наблюдают. Время от времени ярко, точно просверливая нас, загораются фары приближающихся к нам со стороны города милицейских машин. В просвете между домами, на далеком Садовом кольце, как чиркающие спички, мелькают огоньки городского транспорта.
