Журнал Русская жизнь - Волга (июль 2007)
А вот к кому однозначно положительное отношение - так это к иранцам. Персы открывают тут свои предприятия, а главное - не пьют спиртного. Да еще и не обманывают. Консульство Ирана - самое современное и богато украшенное здание в Астрахани. «Хорошие люди, почти советские, слово держат. И очень чистоплотные, почти все каждый день моются. Их у нас уже тысяч двадцать, завидные женихи для местных девушек»,- говорит сотрудник администрации Селенских Исад татарин Рамис.
О неумении местных бизнесменов держать слово рассказал таксист Валерий. По его словам, подпольные торговцы икрой и осетриной находятся в сговоре с милицией, и это в конечном счете подрывает доверие к рыбному бизнесу. «В прошлом году я был свидетелем по уголовному делу - подвез одного москвича, который на рынке из-под полы купил двадцать килограммов черной икры за сто тысяч рублей. Посадил его в машину с товаром - через десять минут нас тормозят менты, икру у москвича отбирают, составляют протокол. В итоге дали ему год условно и присудили пятьдесят тысяч рублей штрафа. Ну кто из приезжих после таких подстав тут бизнес вести будет?»
Бог и газ
Рыболовецкий упадок Астрахани привел к тому, что местные жители заинтересовались сектами. Одна из самых многочисленных «параллельных» церквей в городе - Свидетелей Иеговы. На дышащем на ладан мосту через Волгу мы встретили двух старушек, с просветленными лицами бредших из молельного дома. «Петр-сапожник там у нас за главного. Что за чудо-человек! Не сквернословит, кормит голодных, американскую одежду среди бедных распределяет! А главное- он нас не ругает, а все время хвалит. Сейчас же человека везде ругают, отовсюду гонят. Принесла я в православную церковь стульчик складной, ноги у меня больные, не могу службу стоять. Так поп меня выгнал и приказал больше не приходить. А к Петру люди потому и тянутся, что он добрый, человек пятьсот уже у Свидетелей Иеговы, молельный дом давно уже всех не вмещает», - как молитву, чеканит Алевтина Давыдовна. На прощание она дарит нам брошюры Свидетелей Иеговы, а сама поторапливается поливать огород.
Кроме этой секты в городе есть приверженцы Анастасии, рериховцы (в основном калмыцкая интеллигенция), методисты, пятидесятники и еще дюжина альтернатив официальным православию, мусульманству и буддизму. Конечно, основная причина их популярности - не столько отсутствие в городе общественной жизни, сколько благотворительная деятельность. Тем же старикам, которые уже не способны ловить рыбу в товарных количествах или выращивать тонны арбузов и помидоров на продажу, как прокормиться?
Когда закончится рыба (а почти все местные жители уверены, что она закончится скорее рано, чем поздно), астраханцы все равно не покинут эту местность: они смогут прожить огородами, а чуть позже, лет через десять, еще и «Газпромом» да «Лукойлом». На нефтяников и газовиков вся надежда. «Нас тут миллион человек в области, считая мигрантов-казахов, - как в Кувейте. «Газпром» и «Лукойл» обещают скоро начать добычу углеводородов на шельфе Каспия и завалить нас нефтедолларами, по три тысячи долларов в год на каждого придется! И ничего для этого народу делать не надо, просто так давать деньги будут! Воистину Бог велик, что сотворил нашу золотую землю!» - пророчит продавщица тетя Света. Она согласна еще лет десять потерпеть ненавидимых ею олигархов. Все равно ведь от рыбы светлого будущего не дождешься.
Евгения Долгинова
Остывающая река
Как живет малый город Поволжья
I.
Она - ему, 1948: «Другие поучали, а только вы сумели вызвать интерес к науке. И говорить сейчас вам могу только словами к сонате Бетховена из “Гранатового браслета”».
Он - ей, 1949: «Родная моя, любимая! Все, что касается тебя, сосредоточено у меня в особом центре, и на этот центр курортный бром не действует. Наоборот, по мере общего успокоения ощущения из этого центра становятся сильнее, но это не вредно - ощущения эти здоровые, они зовут к жизни, работе, человеческим радостям. Эти радости мне хочется делить с тобой… и еще мне хочется, чтобы ты была рядом со мною. Всегда».
Я читала это под сиротским светом гостиничной голой лампочки; за открытым окном наличествовали все признаки роскошной волжской ночи - комары и звезды особой яркости, лунная дорожка и огнь далекой баржи, цикады, молодежный треск мотоциклов и застенчивый девичий мат. В 46-м, когда все начиналось, была, наверное, такая же ночь, - по неоригинальному ходу мыслей мне хотелось, чтобы - почти такая же, с цикадами и запахом остывающей реки. Терапевту Галине Тимошенко - красавице украинке, молодой вдове - было чуть больше тридцати, а хирургу Ивану Виноградову- сыну священника, военврачу трех войн, новатору-исследователю, эрудиту, поэту, переводчику - хорошо под шестьдесят. Значит, у нее - восторг перед Учителем (всегда на «вы»), у него - прощальный свет любви последней, зари вечерней.
Работали они вместе всего три года - в центр полетели доносы о служебном романе женатого доктора, и Галину Ивановну перевели в сельскую больничку, в соседний район (из ее дневника: «И нашу красивую дружбу, и, как песня, совместную работу суд людской преследует, гонит. Вся душа избита, с каждым толчком сердце чувствует, как она болит»). Она подняла эту больничку и стала отличным хирургом, одним из самых знаменитых в Чувашии, - но он, конечно, главнее, он более знаменит. Сегодня Козловская районная больница, где они работали, носит имя Виноградова, а больница Арабосинская, куда ее перевели, - имя Тимошенко. Они переписывались и виделись на научных конференциях; она еще успела открыть его мемориал в районном музее в 1999 году. Это история строгая, нежная и прекрасно недоговоренная: и через шестьдесят лет в Козловке спорят, был ли роман, медсестра Евгения Егоровна Гордеева - в 46-м ей было 18 - убеждала меня, что не было, слишком духовные люди, культурные и красивые, и повторяет: «тонкие, красивые и культурные», а что задерживались вечерами, так спорили про литературных героев и обсуждали научный вопрос. Несколько брошюр про героев земли козловской врачей Тимошенко и Виноградова (каждый тираж - 150 экземпляров) написал Володя Данилов, журналист районной газеты «Ялав» («Знамя»; в Чувашии большинство СМИ двуязычные).
Под окном, на набережной, меж двумя невидимыми умеренно трезвыми горожанами происходил острый метафизический разговор.
- Хорошее в жизни - это, бл…, неизвестность. Человек не должен знать, что с ним будет, у него должна быть неизвестность. Но я боюсь, когда мне неизвестно. Боюсь, как говно боюсь, если не понимаю. И я не хочу!
- А она что?
- Она говорит - ехай, а я подумаю. А я думаю: я сам подумаю. Нужна ты мне, не нужна.
- А она что?
- Ты вообще? Она говорит: ехай.
Он - ей, 1950: «Флегмоны в большинстве случаев поступают с Карачевского и Янгильдинского участков и являются результатом плохого лечения простейших гнойничковых заболеваний».
- Я говорю: ты что, живешь два раза?
Волжская ночь: голоса, голоса, голоса.
II.
12- тысячный райцентр Козловка находится в 95 км от Чебоксар, и хотя 70% его населения -чуваши, это очень русский и очень российский город.
В том смысле, что знакомство с ним дает равные поводы для социального оптимизма и социального же отчаяния. Шаг влево - благостный городок-сувенир на Волге, услада туристического взора, шаг вправо - депрессивная, медленно спивающаяся провинция, шаг назад - растет и ширится благосостояние трудящихся, шаг вперед - голая, кричащая, уродливая нищета. Вот так выйдет московский приезжий на отреставрированный берег, изумится ясности речного горизонта и пышности двух зеленых гор - Крутышки и Пушкинской, меж которыми зажата Козловка, «О Волга, - скажет, - колыбель моя! Любил ли кто тебя, как я?», посмотрит на баржи, на идиллическую белую пристань, бредущую по пляжу пятнистую корову - совсем не изможденную, в отличие от нечерноземной говядины, а хорошую корову, круглобокую - и поймет: здесь что-то не так. Возрождение и деградация в Козловке - не последовательные, но одновременные процессы. Первый идет снизу, от реки, второй - с индустриальных городских верховьев. Встречные потоки - а вдруг сольются?
В единственной городской гостинице разруха возведена в торжествующий принцип - подмыта, подкрашена и не лишена кокетства: кровать обита зачем-то бывалым дверным дерматином, разбитый и прокисший унитаз напоминает о пьющих питерских коммуналках, кран после долгой задумчивости выдает струю ледяной ржавой воды диаметром со спичку, а вывеска местной жрицы любви размещена прямо на зеркале - номер мобильного, написанный розовой (перламутр, чайный оттенок) помадой и лапидарная подпись «Люблю!». Люблю, паяю, стригу недорого. То же самое - на городском рынке, где с ржавого мушиного прилавка на тебя бросается рваное серое мясо и кричит: «Сто двадцать рублей!», и в единственном кафе на набережной с привкусом собесовской столовой.
