Наталья Иванова - Ностальящее. Собрание наблюдений
Нельзя не признать, что советское кино- и телеискусство оказалось — во всяком случае, пока — эстетически стойким, если не непобедимым. Несмотря на обретенную свободу и полную отмену цензуры, в том числе и эстетической, постсоветская культура продолжает демонстрировать затянувшуюся зависимость от языка и стиля, от действующих лиц и исполнителей ушедшей эпохи. «Новый» жанровый репертуар постсоветского ТВ находится в безусловной зависимости от старого, советского. Попытка вырваться на свежий эстетический простор, «порвав провода», не удалась. И я думаю, что именно поэтому истинный восторг охватил телеаудиторию профессионалов, собравшихся на ежегодное вручение призов «ТЭФИ» за лучшие телепередачи, когда было объявлено о награждении передачи «Спокойной ночи, малыши». Филя, Хрюша и Степашка с честью пережили все идеологические потрясения и испытания и победили выполненную по американским канонам «Улицу Сезам».
Обратной перспективе можно уподобить состояние дел на современном телеэкране: предметы в пространстве (а здесь — во времени) не уменьшаются оптически, а, напротив, увеличиваются по мере удаления. Истинные пропорции нарушаются, а историческое прошлое теряет четкость, размывается, покрывается заманчивым флером, нежным туманом, обволакивается притягательным ароматом. (Дурно пахнущее, если не воняющее гнилью, соединяется в единый запах, «букет», вместе с упоительными ароматами ушедшей молодости, любви и здоровья.) Чем дальше, тем больше… Уже Сергей Соловьев со светлой печалью вспоминает прекрасное советское кино — и его, посреди киноразрухи сегодняшней, можно понять. Что так резво отменял Виктор Ерофеев? Поминки-то были, оказывается, преждевременные.
ТЕЛЕНИГДЕЙЯ
Осуществленная утопия уходящего века
1
Передача — слово со многими смыслами: от тюремного и технического (коробка передач) до телекоммуникационного. И все же есть в этих столь различных смыслах, нечто объединяющее: передают — из одних рук в другие, из одного места в другое — то, что должно «подпитать» организм. В одном случае — физический, индивидуальный, в другом — духовный и массовый.
Передача — акт, свидетельствующий об определенной воле: от передающего к передаваемому.
Передается определенное содержание, которое может быть усвоено, а может быть этим самым организмом и отторгнуто. Передача — то, что принимается добровольно? И да, и нет.
Телевизор, «ящик», тот аппарат, что стоит в углу вашей комнаты, на самом деле не есть ли огромный, преувеличенный глаз? Глаз, вобравший (забравший) функции отдельных зрительных органов, атрофированных по ненадобности. Или преуменьшенных по необходимости. Личный глаз — дистрофик. Он не может уследить за происходящим в мире — телеглаз пробивает стены. Телеглаз — общий для всех. Если каждый человек видит (направляет воспринимающий зрительный аппарат) индивидуально, по-своему, то телеглаз сам выбирает для зрителя то, что надо видеть: объект и ракурс.
Я имею в виду некую воображаемую коллективную личность, которая (который) смотрит все. Как продиктовано сеткой телевещания. Не тот, который выбирает, а за которого уже выбрали. Не тот, который управляет, а тот, которым управляют.
На самом деле, конечно же, фигура — умозрительная. С другой стороны, нельзя не согласиться, что именно все общество и составляет — вместе — коллективное совокупное миллионноглазое, впитывающее предлагаемую телепродукцию.
Один смотрит только информационные каналы и гордится этим, переключаясь с НТВ на ОРТ и обратно, другой(-ая) — «мыло», третья — «Я сама» и другие достойные и малодостойные упоминания ток-шоу… Дело — в иллюзорности свободы, ограниченной обманкой-игрушкой (пультом).
Кроме того, смотрящий ТВ постоянно промывается.
Кроме того, смотрящий ТВ постоянно промывается (омывается) потоками рекламы — нам кажется, что вещь предлагают, в крайнем случае — навязывают, а нас моделируют.
С силой воздействия ТВ мало что сопоставимо — пожалуй что, только таблоиды, «пресса для всех», могут составить ему некоторую аналогию.
2
Пока гадали да прикидывали, куда подевался «широкий читатель», самый-самый в мире, он нашелся-обнаружился сидящим в кресле у телевизора — или читающим «Частную жизнь». Телевидение предоставило виртуальную возможность: не будучи активным участником сюжетов новой жизни, почувствовать себя вовлеченным в них посредством движущейся картинки. Журналы «Профиль», «Лиза», «7 дней», газета «Частная жизнь» и иже с ними делают то же самое — посредством картинки с недлинным и неутомительным текстом, к которой можно вернуться, листанув журнал назад. Место встречи изменить нельзя.
Именно телевизионные передачи (вместе и наряду с таблоидами) стали общей книгой, текстом, новой Библией, которую могут толковать миллионы бывших читателей.
Телевидение и таблоид стали самым доступным из искусств. На покупку средней по цене книги надо израсходовать изрядную сумму денег — на ТВ не надо тратить ничего, поскольку, старый или новый, зарубежный или отечественный, телеприемник транслирует передачи без устали и передышки. А таблоид стоит сущую ерунду: купить его — не потратиться.
Телевидение объединяет информацию с искусством, а передатчик — со зрителем. Только при этом объединении телевидение достигает своих собственных целей, становится целым, становится телом со множеством конечностей.
Или телевидение стало тем самым перекрестком, на котором, как в Гайд-парке, возможны столкновения разных точек зрения. На котором можно встретить тех, кого хочешь знать в лицо (и тех, кого не хочешь, а узнаешь, — как и на натуральном перекрестке). Поскольку каналов много и, соответственно, «хозяев» — тоже, то в сознании зрителя складывается (при желании, конечно) не столько полифоническая, сколько сумбурная картина реальности.
Главное — не опоздать, не упустить. Искать, увидеть, понять, присоединиться или опровергнуть — все эти этапы зрителю доступны; было бы желание и азарт, он может листать телестраницы путем нажатия кнопки почти так же, как он листал журналы или книги.
При этом — никто ничего как бы и не навязывает: хочешь выключить — выключи. Останься наедине с газетой, радио, наконец, просто с тишиной. Не получается.
Не получается потому, что телевидение — это информация, в отсутствие которой человек ощущает дискомфорт. Информационный диабет, взывающий к инсулину.
3
Чем непредсказуемей и неприятней действительность, тем больше нужды в информации о подстерегающих опасностях и случившихся бедах.
Самым сильным толчком, направляющим зрителя немедленно к телевизору, является катастрофа.
Когда случается катастрофа, когда множатся теракты, зритель с ужасом перед новым и неизведанным включает «ящик», чтобы понять, насколько этот кошмар приблизился — и чего он, зритель, на данный момент избежал.
Так можно узнать обо всем, не побывав нигде. И даже испытать чувство облегчения — ускользания от катастрофы, которая была столь близка, но посредством постоянно повторяющейся картинки превратилась в фантом, в кино, в зрелище, которое можно рассмотреть по деталям.
Может быть, телевидение и есть главная и осуществленная утопия XX века. Утопия без- или всенравственная. Впрочем, как и все утопии, лишь первоначально (в идеале) направленные на нравственность (по-своему понимаемую).
Не будучи осуществленной и будучи скомпрометированной в реальности, утопия («нигдейя») реализовалась вот таким странным, неожиданным, виртуальным образом — дав всем равные виртуальные права. Человек не может считать себя обделенным даже в самой глубинке — он вместе со всем миром следит за происходящим. По телевизору.
4
Политическая составляющая телевизионной информации и телеискусства чрезвычайно весома — и по занимаемому объему времени, и по исключительной влиятельности на аудиторию, испытывающую отчуждение от активного соучастия, но чуткую к политике. Сравним ли. эффект телеполитики с зомбированием — а на этом именно сравнении настаивают многие из газетных журналистов? Здесь опять-таки все связано с искусством сплава — информации и комментария, мнения. Если в газете информация и мнение так или иначе, но разделены (иногда, впрочем, границей более чем прозрачной), то здесь — совмещены.
Но прежде чем рассуждать о качестве микстуры, обратимся к ее количеству.
Количество — судим по сетке вещания — вполне сопоставимо с развлекательными программами (включая «мыло»).
Каждый канал обустраивает свое политическое время-пространство, не жалея средств. Так, на одну лишь воскресную передачу об итогах недели каждый канал отводит самые престижные часы — как будто зритель только того и жаждет перед началом новой рабочей недели, вместо отдыха и расслабления втягиваясь в политразборки, политкризисы, политкатастрофы и политопросы. Лучшие дизайнеры брошены на оформление студий: светящаяся непорочно белым светом студия ОРТ, бархатно-черная бездна — изнанка зеркала? — РТР, корректный зал ТВ Центра. Изящный стол красного дерева с изумрудным фоном НТВ, — красивая получалась картинка, правда несколько буржуазная, но таковы, видимо, вкусы заказчика. Каждый канал отдает передаче самого сильного, крупного, обаятельного (по вкусу, по вкусу заказчика, то бишь «хозяина») комментатора, за малейшими изменениями в интонациях и внешности которого придирчиво следят те миллионы, чей дом регулярно навещает его изображение. Нет-нет, не этим они, миллионы, озабочены, — но, глядя в пронзающие глаза или вслушиваясь в бархатный баритон, зрители подсознательно, а не только сознательно, «подсоединяются» к нему. Выбор кнопки — как выбор позиции: политической, общественной, наконец, эстетической.
