Боб Блэк - Анархизм и другие препятствия для анархии
Анархизм как среда — это не столько вызов установленному порядку, сколько крайне специфический способ к этому порядку приспособиться. Это образ жизни или нарост на ней — со своей особенной смесью поощрений и наказаний. Бедность — это обязательное условие, тем самым заранее снят вопрос о том, мог бы (если забыть об идеологии) тот или иной конкретный анархист стать чем-то, кроме неудачника. История анархизма — это не имеющая аналогов история поражений и жертв; тем не менее, анархисты чтят своих убиенных предшественников с болезненным усердием, заставляющим подозревать, что для них, как и для всех остальных, хороший анархист — мертвый анархист. Революция — та, что потерпела поражение, — славное дело, но место ей в памфлетах и книгах. В этом столетии — особенно это проявилось в Испании в 1936-м и во Франции в 1968-м — революционный подъем застигал официальных, организованных анархистов врасплох и поначалу не встречал поддержки, а то и хуже. Объяснение лежит на поверхности. Не то чтобы все это идеологи лицемерили (хотя некоторые лицемерили). Скорее они просто выработали заведенный распорядок дня воинствующего анархиста, в котором подсознательно и собирались жить неопределенно долго — ведь революцию прямо здесь и сейчас на самом-то деле и представить себе нельзя. Когда события выходили за рамки риторики, они в страхе отмахивались от них.
Другими словами, если выбирать между анархизмом и анархией, большинство анархистов выберут идеологию и субкультуру анархизма — лишь бы не шагнуть в опасное неведомое, в мир безвластия и свободы. Но из-за того, что анархисты — практически единственные, кто критикует государство как таковое, — эти свободобоязненные обыватели неизбежно займут выдающееся или хотя бы видное место в любом настоящем антигосударственном восстании. Привыкшие следовать, они окажутся во главе — во главе революции, которая угрожает их привычному статусу не меньше, чем статусу собственников или политиков. Сознательно или бессознательно, анархисты будут саботировать революцию — которая без них могла бы устранить государство, — даже не заметив при этом отличной возможности еще раз обсудить старые разногласия между Бакуниным и Марксом.
По правде говоря, анархисты, называющие себя таковыми, абсолютно ничего не сделали, чтобы бросить вызов государству, — если иметь в виду не многословные, никем не читанные, наполненные жаргоном писания, но убедительный пример того, как по-новому строить отношения между людьми. Тем, как они управляют анархистской машиной, анархисты наилучшим образом опровергают собственные теории. Верно, конечно, что в Северной Америке по крайней мере тяжеленные профсоюзные «федерации» раздавлены скукой и склоками, и туда им и дорога. Однако оставшаяся неформальная социальная структура анархизма все равно насквозь пронизана иерархией. Анархисты покорно подчиняются тому, что Бакунин называл «невидимым правительством», — в данном случае редакторам (фактическим, даже если не имеющим должности) горстки более-менее крупных и долгоживущих анархистских журналов.
Журналы эти, несмотря на, казалось бы, глубокие идеологические различия, все занимают одну и ту же позицию по отношению к читателям — «папа всегда прав» — и все следуют джентльменскому соглашению не атаковать друг друга, не выпячивать внутренние противоречия и вообще не делать ничего, что подвергает опасности их классовую гегемонию над рядовыми анархистами. Как ни странно, на страницах «Пятого сословия» или «KickItOver» гораздо проще критиковать их самих, чем, скажем, «Переработанный мир». Любая организация имеет больше общего с любой другой организацией, чем с неорганизованной массой. Анархистская критика государства, если бы они удосужились это осознать, есть не более чем частный случай критики организации. И на каком-то уровне это чувствуют даже организации анархистов.
Анти-анархисты могут заключить из этого, что если уж иерархия и принуждение неизбежны, пусть они лучше будут открыты и явно обозначены. В отличие от этих деятелей (например, правых либертарианцев — так называемых минархистов), я упрямо настаиваю на противодействии государству. Но вовсе не потому, что, как часто и бездумно утверждают анархисты, государство «не нужно». Такое утверждение обычные люди считают бредом и правильно делают. В индустриальном классовом обществе, в котором мы живем, государство очевидным образом нужно. Дело же в том, что условия, при которых оно действительно нужно, государство создало само, отняв власть у частных лиц и добровольных, основанных на личных контактах ассоциаций. На более глубоком уровне основы государства (работа, мораль, промышленные технологии, иерархические организации) не только не нужны, но и прямо вредны для удовлетворения подлинных потребностей и желаний. К сожалению, анархизм в большинстве его разновидностей принимает все эти основы и останавливается только перед логическим выводом — государством.
Если бы анархистов не было, государству следовало бы их придумать. Как мы знаем, несколько раз в истории оно именно это и сделало. Нам нужны анархисты, не обремененные анархизмом. Тогда, и только тогда, мы сможем серьезно начать разжигать анархию.
НЕЛЬЗЯ ВЗОРВАТЬ СОЦИАЛЬНУЮ ИНСТИТУЦИЮ… НО КАК ИНТЕРЕСНО ПОПРОБОВАТЬ
В 1979 году четыре австралийские организации анархистов и «либертарианских социалистов» опубликовали трактат под названием «Нельзя взорвать социальную институцию», с претенциозным подзаголовком «Аргументы анархистов против терроризма» — как будто ни у кого больше нет аргументов против терроризма и как будто нет никаких аргументов за. Памфлет перепечатали несколько североамериканских анархо-пролетарских групп; по умолчанию он приобрел некоторую известность как убедительная критика терроризма и стал частью современного анархистского канона.
На самом деле памфлет — бредовый: несвязный, неточный, к тому же почти государственнический. Единственный смысл его существования — попытка приукрасить публичное лицо анархизма. Вопрос о насилии в нем запутан, и место ему — если там еще осталось место — в мусорной корзине истории, причем не с точки зрения протеррористической, но всего лишь, в данном случае, анти-антитеррористической.
Чем сия диатриба замечательна, так это тем, как по мере развития сама себя опровергает. Начав со ссылки на какие-то никому не известные акции хорватских фашистов в Австралии, авторы объясняют, что государство использует терроризм правых, чтобы оправдать подавление левых. Более того, демократические режимы «могут даже провоцировать терроризм и участвовать в заговорах, чтобы оправдать свои действия». В качестве «архетипического примера готовности полиции подставлять несогласных и фабриковать против них дела о политическом насилии» приводится «знаменитое американское дело Сакко и Ванцетти в 1920-х годах». Очевидно, дело недостаточно знаменито, поскольку авторы не заметили, что сфабрикованное для этой парочки обвинение состояло не в политическом насилии, но — как ниже сообщают сами авторы! — в банальном «грабеже и убийстве». Более точным примером было бы дело Хеймаркета — но возможно, оно недостаточно знаменито. Единственный очевидный урок, который из всего этого можно извлечь, — анархистам все равно достанется, хоть так, хоть этак.
Так же, как и анархисты Хеймаркета (кроме Луиса Линга), Сакко и Ванцетти не «брали в руки оружие» — напротив, они, как и предлагают австралийцы, «погрузились в трудную длительную работу по распространению знаний и понимания этого общества». Если учесть, чем все кончилось, — почему было не бросить парочку бомб? (Как раз то, что Линг собирался сделать перед арестом… из чего ясно, что нечто вроде Хеймаркета все равно бы произошло.)
Вот как выглядят анархисты, говорящие языком государства:
«По всему миру политики и полицейские применяют слово «терроризм» не по адресу — для того, чтобы вызвать враждебность к любой попытке сопротивляться или подготовиться к вооруженной защите против их собственных террористических действий. Отличительная черта терроризма — систематическое использование насилия в политических целях».
Слово, примененное не по адресу политиками и полицией, надо полагать, применяется по адресу предложением ниже, где его берут в свои руки анархисты. Согласно этому определению, любая насильственная революция есть терроризм — даже когда в ней участвует большинство населения. На самом деле коллективная самооборона, которую авторы в другом месте упоминают одобрительно, есть систематическое использование насилия в политических (в том числе) Целях — следовательно, терроризм. Чтобы добавить бессмыслицы, это определение терроризма не покрывает те случаи, когда отдельные индивиды действуют не систематически и в одиночку — как Леон Шолгош, убивший президента Маккинли, или Александр Беркман, ранивший промышленника Фрика — случаи, которые все — и сторонники, и противники — всегда считали актами терроризма. Наши австралийцы просто не умеют говорить по-английски — и это не спишешь на разницу диалектов.
