Варлам Шаламов - Эссе
Не Пушкин и, конечно, не Лермонтов. Хотя Лермонтов и считается поэтом молодых, и все писатели и поэты, без исключения, сначала увлекаются Лермонтовым, а потом уже Пушкиным и в молодые годы считают Лермонтова ближе Пушкина (Сергеев-Ценский, Белый, пастернак, тот же Солженицын).
Лермонтов, развивавший философское начало пушкинского творчества, поэт сложный, несмотря на молодость, и начинать с него тоже нельзя. «Песня про купца Калашникова» — в значительной степени экспериментальное произведение — не спасает дела.
И к Лермонтову, и к Пушкину нельзя подходить без подготовки, без уже воспитанной любви к стихам.
Очень часто и к Пушкину, и к Лермонтову возвращаются после увлечения современными поэтами, идут к нему через Есенина, Блока.
О Тютчеве и Баратынском я говорил. Эти два поэта, особенно Тютчев — очень сложны и постижение их возможно для человека, уже имеющего вкус к поэзии, навык в поэтическом чтении.
Для неподготовленного читателя Тютчев останется книгой за семью печатями, а Баратынский покажется скучным.
В русской поэзии есть два поэта, стихи которых могут быть воспринимаемы как поэзия людьми, читающими впервые в жизни. Оба этих поэта — как бы мосты в царство русской поэзии — первая ступень начальной грамотности поэтического чувства.
Это — Некрасов со всеми его произведениями и А.К. Толстой — тоже со всеми стихами.
Вот с этих поэтов можно начинать знакомство с русской поэзией. Они научат поэтическому вкусу самых неподготовленных.
Но значит ли общедоступность эта, простота, что эти поэты выше Пушкина и Лермонтова. Так, помните, и решили в конце прошлого века, когда во время речи Достоевского, который сказал, что Некрасова можно сравнить с Пушкиным — в толпе кричали б «Выше, выше!»[80]
«Общедоступный» здесь значит великий. Это не одно и то же. И далеко не всегда, конечно, «великий» значит общепонятный.
Пушкин и Некрасов — величины несоизмеримые. Некрасов — только часть Пушкина.
Подобно Якубовичу-Мельшину[81] я отдал русских писателей на суд каторги уголовной.
Я нашел, что Достоевский — писатель чрезвычайно сюжетный, ибо динамика в художественном произведении оценивается блатным миром выше всего.
Теперь позвольте познакомить вас с некоторыми чертами литературного вкуса блатного мира.
Прежде всего это:
1. Сергей Есенин и преступный мир
2. Как тискают «романы»
3. Аполлон среди блатных[82].
[56]
Значение Дальнего Севера в моём творчестве
Среди рецензий и отзывов на оба моих сборника — «Огниво» и «Шелест листьев»[83] — было немало таких, где меня называли «певцом Дальнего Севера».
Есть и продолжение этой мысли: что, дескать, Дальний Север разбудил во мне поэта, оказал благодетельное влияние, обострив восприятие и так далее. Что, дескать, общение с северной природой и то физическое и душевное ущемление, в котором я находился много лет, способствовало рождению сил сопротивления, подобных антителам, которые возникают в человеческой крови, когда в нее попадают бактерии. Что могучая северная природа подействовала благотворнейшим образом на мое поэтическое перо.
На этот вопрос я отвечаю продумано и ясно.
Я пишу стихи с детских лет, и если не предлагал их для печати, то потому, что чувствовал, что этот момент еще не настал.
Прозу я тоже пишу с детских лет, а в юности собирался стать — и был уверен, что имею достаточно силы — Шекспиром или по крайней мере — Пушкиным…
Дальний Север уничтожил эти мои мечты, изуродовал и сузил мои поэтические интересы и возможности.
Никаких тайн искусства Дальний Север мне не открыл.
1964 г.[57]
Твардовский. «Новый мир». Так называемая «некрасовская традиция»
Среди московских журналов самый интересный поэтический отдел в журнале «Новый мир». Почему это происходит? Потому что во главе журнала стоит поэт Твардовский, считающий «от лукавого» все, что вышло не из-под его пера.
Твардовский считает себя продолжателем некрасовской традиции и берет на себя смелость рассуждать, что полезно для советского читателя, а что вредно, что советский читатель поймет и что не поймет, что чересчур интеллигентно для советского читателя и что — нет. Твардовский уверяет, что действует не по капризу, а из принципиальных соображений.
Лучшей поэмой Твардовского был «Дом у дороги». Даже «Василий Теркин» (первый) был слабее, и вот почему. Есть такой закон искусства, что мажор менее действует на человека, чем минор. Это обстоятельство подтвердит любой музыкант. В поэзии этот закон действует без исключения. «Евгений Онегин» жив для читателей не потому, что это «энциклопедия русской жизни», а потому, что там — любовь и смерть. В «Доме у дороги» тоже любовь и смерть. «За далью даль» производила странное впечатление. Ну на тысячу строк напиши меньше или больше, на две тысячи — что изменится? Для автора? Для читателя? Ровным счетом ничего. Творчески «За далью даль» была шагом назад. «Василий Теркин в аду» — доказал тысячу раз, что нельзя балагурить, касаясь некоторых вопросов нашей жизни. Видно было, что поумнел герой, поумнел сам автор, но поэтически — поэме этой цена не велика.
Неудачи эти — прямое следствие той принципиальной позиции, которую занимает Твардовский по вопросам поэзии.
Дело в том, что проповедовать некрасовскую традицию — значит сознательно обеднять советскую поэзию. Для своего времени некрасовская поэзия отличалась большой эмоцией. Именно «Эмоция» — «муза мести и печали» — и сообщала стихам Некрасова силу. И время изменилось, да и таланта такого, как у Некрасова, у Твардовского нет. Это многократно суженый Некрасов, обедненный.
Надо помнить хорошо и то, что Некрасов и для своего времени, и для русской поэзии вообще — явление, направление, течение более узкое, чем Пушкин и Лермонтов, и по тематике, и по словарю, и по технике. Это — одна из струй пушкинского потока, не главная его струя.
Настаивать на «генерализации» некрасовских традиций сейчас — значит отрицать все, что было после Некрасова — весь двадцатый век русской поэзии, которая ведь не останавливалась на Некрасове, а развивалась и развивалась блестяще. Блок, Ходасевич, Цветаева, Мандельштам, Белый, Бальмонт, Волошин, Есенин, Кузьмин, Пастернак, Северянин, Бунин — разве это поэты, пошедшие по некрасовскому пути?
Разве Тютчев, Баратынский и А. К. Толстой мало внесли находок в русскую поэзию?
Разве Хлебников, Маяковский, Ахматова, Клюев, Гумилев — маленькие поэтические имена?
Нельзя было зачеркнуть все это, довольствуясь неправильно понимаемой традицией, к тому же и искаженной, ибо сила Некрасова в обличении, его принципиальная задача иная.
Разве эти поэты мало внесли нового и великого в русскую поэзию? Разве судьбы их — Мандельштама, Цветаевой, Блока — недостаточно тревожны?
Твардовский пытается зачеркнуть двадцатый век русской поэзии, и от того-то поэтический отдел «Нового мира» так беден и бледен.
1960-е гг.[58]
О словах «творчество», «гений», «цикл» и о так называемой «книжности». Закон «все или ничего»
В словаре литературной Москвы за время моего отсутствия появилось немало новых слов, которые раньше, в 20-е годы, применялись с большой оглядкой.
Я не люблю слова «творчество». Мне кажется, что его можно применить лишь в отношении работы великих поэтов, да и то не ко всем их произведениям.
В «Знамени» я безуспешно боролся, чтобы назвать цикл стихов «Работа и судьба», а не «Творчество», как настойчиво предлагала редакция.
Я робею перед этим словом. В двадцатые годы с этим термином обращались осторожнее. Я ведь вырос в двадцатые годы.
Тогда еще это слово не было ходовым словом газетчиков, применяемым к чему угодно и к кому угодно. Газета «Советский спорт» пестрит выражениями:
«автор гола»,
«творец гола»,
«создатель голевой ситуации».
Мне приходилось читать в одном журнале самотечные рукописи.[59]
Среди многих перлов, которые там попадаются (а о «перлах» и о «законах самотека» я еще собираюсь написать статью — там много интересного), мне встретилась рукопись, с такой первой фразой:
«Девушка перечитала только что созданное ею письмо».
Лучше избегать такой ответственной терминологии
Слова «работа» достаточно.
Тем более что речь как раз идет о вещах и людях, (в большинстве случаев) очень далеко отстоящих от большого искусства
«Творчество рабочих поэтов завода «Шарикоподшипник» — это слишком, чересчур
Надо назвать сборник. «Стихи и рассказы рабочих поэтов», даже «Литературная работа молодых поэтов», но не «творчество».
Я требую уважения к слову «творчество». Предпочел бы обходиться без этого слова в ряде примеров.
