Александр Латса - Мифы о России. От Грозного до Путина. Мы глазами иностранцев
Стояло жаркое лето. За окном бледнело и темнело одновременно, солнце катилось к горизонту. Я наблюдал за пассажирами. После проверки билетов они переоделись кто в шорты, а кто в пижамные штаны и уютно устроились, расстелив постели на полках. Евгения попросила меня встать и отойти в сторону, чтобы она могла подержать простыню перед нашей соседкой, которая хотела сменить кофточку, не демонстрируя всем свое белье.
Рассказываю тем, кто никогда не ездил в плацкарте: это просто спальный скотовоз с полками в два яруса, без разделения на купе, без дверей. Сколько социальных кодов, жестов, все становится на свои места без беспорядка. Я был поражен чудесами управления маленькими пространствами русских и тем фактом, что во время поездки никто никому не мешал. Поезд в России — это точная противоположность метро в Москве. В поезде все уважают личные границы и пространство соседа, а в московском метро этого просто нет. Это дисциплинированное умение жить в поездах — остатки советского прошлого?
С тех пор я показал этот поезд многим моим западным друзьям, особенно французам, с которыми ездил в Карелию. Никто из них не видел и даже представить себе не мог, что такое плацкарт, и всех совершенно очаровала жизнь во время поездки.
Вскоре после того по вагону поплыл запах жареной курицы, захлопали крышки пивных банок. Мы решили пойти купить пива в вагоне-ресторане. Это было серьезной стратегической ошибкой: большая часть наших соседей по вагону уже перекочевала туда. Я шел по территории конфронтации и общения, не зная местных правил. На мой сдержанный взгляд на колбасы, лежащие на столе, незнакомец отреагировал моментально: схватил еду и передал ее мне. Евгения сказала, что это колбаса из конины. Я попробовал кусочек, это было действительно вкусно; я первый раз столкнулся с русской щедростью по отношению к незнакомцам, иностранцам и просто чужакам: та же рука протянула мне стакан водки.
До вагона-ресторана мы так и не дошли, оставшись с этими незнакомцами. Это было началом сильного товарищества на одну ночь, откровенных разговоров и поглощения всевозможной жидкости. И конечно, это была немного сложная ситуация, так как, не говоря на русском языке, я был вынужден просить Евгению все переводить. Когда ребята немного разогрелись, один из них спросил у нее:
— А че ты иностранца-то выбрала?
— Иностранец или нет, а я сделаю из него русского, — ответила Евгения, озадачив своего собеседника.
Вечер проходил; водку начали запивать пивом. Сначала я не хотел пробовать эту гремучую смесь, но мой товарищ заверил меня, что это известный в России коктейль — «ёрш». Во Франции ни в коем случае пиво не смешивается с белым спиртом, будь это водка, джин или текила. Что касается напитков, во французских традициях очень много сложных правил, и они являются частью «образования». С мясом нужно пить красное вино, во время еды возникают бесконечные дискуссии между сторонниками вин Бордо и Бургундии. С рыбой нужно пить белое вино и слушать любителей сухих или очень сухих белых вин. Крепкие спиртные напитки — дижестивы — принято пить только после еды, после кофе, а некоторые сладкие белые вина из Эльзаса иногда подают перед едой как аперитив. Есть еще множество других дискуссий, которые могут очень долго продолжаться — о малоизвестных винодельческих регионах Франции и подобных вещах. Для того чтобы не выглядеть неучем во время делового обеда, хозяин должен правильно подобрать вино…
Я не очень хорошо помню тот вечер. Помню только то, что мы ничего не платили, ели и пили вдоволь и поднимали тосты за великую Россию и за нашу встречу. Это также одна из особенностей России, я думаю: не пытаться систематически разделить счет, даже если пили с незнакомцами.
Мы потеряли счет времени. Решив вернуться в свой вагон, я увидел, что за окном уже темно и ресторан закрыт. Думаю, что, пытаясь залезть на верхнюю полку, я наступил на соседа снизу; он, наверное, проснулся, я вежливо извинился по-французски.
Я восхищаюсь русскими, которые могут легко устроиться и спать в поездах. В любом случае, расстояния таковы, что без ночевки никуда не доедешь. Но только недавно мне удалось научиться засыпать в поезде. В ту же ночь я спал как камень — водка помогла. Пробуждение было трудным; остальные пассажиры уже были чем-то заняты. Все переодевались или одевались и завтракали чаем.
Мои ночные сотрапезники держались отчужденно, как если бы мы были едва знакомы. Во Франции люди, которые пьют вместе, на следующее утро хотя бы здороваются, особенно если внезапно поили иностранца. Но это не было важным — просто странное поведение людей, которых я, наверное, никогда больше не увижу.
Я наконец-то приехал на Русский Север!
Это место мне сразу понравилось, не знаю, почему мне так резко стало хорошо. Петрозаводск — не самый красивый город в мире, но думаю, что русская Карелия — одно из самых красивых мест на земле. Конечно, чувствуется, что это место далеко от столицы, и я ощущал себя отшельником в одном из отдаленных уголков великой России, куда приехал, чтобы что-то найти для себя.
Север России манил меня. Правление Петра Великого, по крайней мере в то время, казалось мне важнейшим историческим опытом России.
Петрозаводск, я думаю, в некотором смысле — типичный небольшой русский город. Первое, что поразило меня в Петрозаводске, — это спокойствие и полное отсутствие суеты. Я думаю, что суета в основном и отличает Россию (Москву) от Европы. Прогуливаясь по улицам этого небольшого северного города, я думал о Петре I, который построил город. Петр I был не только царем, но и первым императором России. Во время войны со шведами он построил в Петрозаводске завод для производства пушек и якорей, снабжавший армию.
По улицам Петрозаводска ходили люди: блондинки в коротких шортах и с айпадами и мужчины в военной и рыбацкой одежде. Забавно было представлять себе этих людей в допетровских кафтанах. Потом я представлял себе недовольного Петра, инкогнито уехавшего в Пруссию для изучения артиллерии, Петра, который не был заинтересован в западных монархических моделях правления того времени, а только лишь в технологиях, которые позволили бы ему модернизировать свою империю.
Онежское озеро, на берегу которого расположился город, такое огромное, что в него можно погрузить всю Корсику и останется еще свободное место. Летом город превращается почти в курорт. Шли белые ночи, и медленно истекал день над маленькой северной столицей. Карелия летом серьезно напомнила мне северную Ривьеру, без эскапад, без шумных туристов, без излишеств; огромный резервуар чистого воздуха с заповедной природой. Карелия — это огромные легкие, республика размером с треть Франции и с населением только в 700 000 жителей (столько живет в Бордо). Прогуливаясь по проспекту Ленина, центральной улице, идущей от вокзала к озеру, я глубоко и шумно дышал, набирая полные легкие свежего воздуха. Родственники Евгении удивленно и понимающе смотрели на меня: из Москвы человек приехал.
Я вернулся в Петрозаводск следующей зимой, и это было совсем другое дело. Там оказалось действительно холодно, ветрено, сыро и бессолнечно. Эта первая поездка зимой была откровением: другая сторона Петрозаводска, его зимнее лицо, ледяное, белое, безупречное, с бесконечно длинными ночами, которые длятся почти двадцать часов. Люди ездят на снегоходах; озера замерзают; в порту Петрозаводска торчат изо льда корабли, перевозящие дерево. В центре города люди как всегда спокойные и приветливые, все «запакованы» в лыжные комбинезоны. Когда я первый раз увидел Карелию зимой, то еще не знал, что меня ждет знакомство с дедом семейства, зимняя рыбалка на замерзшем озере и жизнь на заснеженной даче. Тогда я почувствовал, что такое — жить на природе.
Летом меня не познакомили с дедом, потому что теплое время года он проводил на даче, в лесу, не выезжая в город. Так что впервые мы встретились через два года, зимой, в доме родителей Евгении.
Он вошел в комнату, как волк, ища взглядом иностранца, который собирается жениться на его внучке. Он был моего роста, зеленоглазый и седоволосый, от него пахло лосьоном после бритья, и он выглядел как вожак, нашедший на своей территории чужака и решающий, что с ним сделать. Несколько секунд «дед Слава» смотрел на меня, а затем развел руки, будто желая меня обнять — что и проделал незамедлительно и весьма энергично.
Весь вечер Слава очень внимательно наблюдал за мной. Он будто пытался оценить, чего я стою и смогу ли быть хорошим мужем. Впоследствии я узнал, что «дед Слава» хотел выкрасть свою внучку из Европы, чтобы защитить ее и избавить ее от брака с французом, — а Евгения на тот момент прожила во Франции уже тринадцать лет. Об этом, как и о том, что он хотел «просто ликвидировать» меня, дед Слава рассказал мне после нескольких стаканов водки за столом, накрытым «как полагается».
