Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6526 ( № 38 2015)
К слову, из «адского заповедника» обновлёнными выходят все. Третий глаз открылся у всех. Сумасшедший в начале романа доктор Лейбе становится любимым в народе бескорыстным целителем Сибири. Художник, передавший секреты мастерства в живописи сыну Зулейхи, исчезает, а потом шлёт ему поздравительную открытку из заветного Парижа. Игнатов, пусть и поздно, но прозревает (не тем богам ОГПУ служил). Будущий диссидент и борец с режимом готов. Остальные тоже как-то здоровеют душой и телом. Даже если умирают. Ведь смерть облегчает жизнь, разве не так? И в какой-то степени тоже является освобождением из земного ада. Счастливы все, кроме подлого нового коменданта-уголовника. О главной героине и говорить нечего – это уже не сломленная забитая роднёй и национальными предрассудками женщина, а просто-таки сам алеющий победительный Восток во всей его красоте и силе. Вот всем бы теперь уехать в Париж, где непременно рано или поздно окажется сын Зулейхи, оставив этот кромешный ад Стране Советов.
По сути, это роман о свободе. Но исключительно «свободе от» (liberty). Вот почему его так приветствует Людмила Улицкая. За такую свободу и бьются все либералы, на ней и настаивают. А что касается «свободы для» – freedom, – то есть её подлинного смысла и цели, то тут либералы-писатели умолкают, считая, что лучше вообще не искать для неё никакого применения. Это, дескать, вопрос частного выбора, который не является политической или идеологической ценностью. Каждый волен верить во что угодно, считать себя и других кем угодно, декларировать что угодно. Священно только материальное – частная собственность, деньги и личные свободы без норм и морали. Вот почему сейчас в мире – в высшей стадии развития либерализма – не осталось уже никаких ограничений в области духа, но при этом полностью отсутствуют какие-либо ориентиры и вехи.
Надо отдать должное Гузель Яхиной. Она написала действительно неплохой «читабельный» кинематографически стройный роман, с глубоким знанием национальных особенностей, быта, обычаев. Под знаменем либеральной «свободы от». Но встать «влёгкую» в один ряд с плеядой двукультурных писателей, таких как Анатолий Ким, Чингиз Айтматов или Юрий Рытхеу, достичь их уровня ни она, никто другой из современных молодых национальных литераторов, увы, пока не сумел. Под таким знаменем это трудно сделать. Ведь их предшественники писали с любовью к России, несмотря ни на что. И не со «свободой от неё», а «для». Так что поспешные авансы и кредиты раздавать рано.
Короткая морская жизнь
Короткая морская жизнь
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Замшев Максим
Теги: Александр Матвеев , Дочь из прошлого
Александр Матвеев. Дочь из прошлого. – М.: У Никитских ворот, 2015. – 1000 экз.
Интересно всё же устроена наша литературная жизнь. Одну группу писателей нам пытаются навязать как единственную, всячески намекая на её избранность. Другая группа пытается всеми силами это оспорить и, несмотря на сопротивление культуртрегеров от власти, частично в этом преуспевает. А есть литераторы, ни в чём таком не участвующие, живущие отдалённо от идеологических, стилистических и эстетических баталий. Любопытно, что пишут они от этого не хуже, суета схваток не смущает их творческий объектив, они свободны в выборе тем и форматов, а их намеренное нестяжание славы спасительно. Александр Матвеев – из таких авторов. Книга его прозы «Дочь из прошлого» – яркое тому подтверждение.
Открывающая книгу повесть «Такая короткая жизнь» уносит нас во времена Великой Отечественной войны. После всего, что написано о войне, решиться на военную прозу – шаг почти отчаянный и, вне всякого сомнения, достойный уважения. Матвеев справляется с задачей. Действие происходит на оккупированной фашистами территории. Автор создаёт целую галерею персонажей, героизм которых в том, что они живут в то время, в какое им выпало, и пытаются сохранять человечность. «Война и Бог – два полюса жизни, между ними, теми полюсами, – пустота сердец. У деревенских девочек сердца, как у ваньки-встаньки, цепкие до жизни». Эта цитата – квинтэссенция повести. Ведь она о победе, но не о ратной, а о победе человека над самим собой, человека, оставшимся верным не идеологическим догмам, а вечным патриархальным ценностям, способным скрепить личность даже перед самыми страшными угрозами.
Повесть «Один день и вся жизнь» возвращает нас к уже забытым традициям отечественной маринистики. Это произведение о флоте, о буднях моряков, о мужской романтике, о чести и долге. Одним словом, тот текст, который можно создать только на опыте. И этот опыт у Матвеева есть. Он профессиональный моряк, много лет отдавший службе на гражданском флоте. Пользуясь фактурой путешествий, автор позволяет себе описать разные страны, пропустив диковинные пейзажи чрез психологию молодого, охочего до впечатлений человека. «В дивных, нежных лепестках японцы ищут ответы на множество житейских вопросов, любуются ими часами в молчаливом одиночестве, погружаясь в себя и природу ». Так бережно и со вкусом описывает Матвеев Японию. Повесть изобилует запоминающимися деталями, а гибкий и динамичный сюжет не ограничен только флотской тематикой.
В «Хронике «Мёртвого дела», продолжающего книгу, Матвеев отдаёт дань жёсткой современной жизни. Он не понаслышке знает жизнь флота не только в его корабельной части, но, увы, и в баталиях криминального характера. Сюжет у повести детективный, читатель с головой погружается во все перипетии рейдерских захватов, чёрных схем и прочего.
Венчают книгу рассказы. В них Матвеев предстаёт зрелым мастером, прекрасно владеющим жанром и справляющимся с любой литературной ситуацией. Лично мне представляется очень значительным рассказ «Раннее утро старика Каведецкого». Здесь писатель достигает высот отменного лаконизма. От точен в каждом психологическом жесте. «Приехали с сыном в обед и нашли деда сидящим за столом. Рука подпирала голову. Подумали, что уснул, а он уже холодный. Одет был во всё праздничное. Перед ним стояла полная рюмка самогонки, покрытая ломтиком ржаного хлеба»
Максим ЗАМШЕВ
Боль правды
Боль правды
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Теги: Александр Орлов , Кравотынь
Александр Орлов. Кравотынь. – М.: Российский институт стратегических исследований, 2015. – 122 стр. – 500 экз.
Сколько раз на памяти каждого из нас менялись оценки различных периодов российской истории ХХ века? Сколько раз каждая новая «правда» вынуждала свергать вчерашних кумиров и презирать самих себя за доверчивость?
«Мы ненавидели Ленина за революцию, Сталина за репрессии, Хрущёва за оттепель и продажных шестидесятников, Брежнева за застой, Горбачёва за перестройку, но больше всех, сильнее, чем самих себя, мы ненавидели Ельцина за развал СССР. Он был последним, кто уничтожил смысл нашего существования…» – это признание из книги Александра Орлова «Кравотынь», из её заключительной публицистической главы, задевает, бередит душу каждого честного человека, думающего по-русски и оказавшегося вдруг не гражданином мощной страны, а обитателем одного из её обломков.
Но возможно ли преодолеть эти преграды ненависти? Да, возможно: через признание всей правды, трагичной и героической. Через поиск и воссоздание подлинных фактов жизни, от очевидных до самых потаённых.
Именно такому поиску и такому воссозданию посвящена книга Александра Орлова «Кравотынь».
Читать прозу Александра Орлова – занятие трудоёмкое, восприятие осложняет наслоение на малом текстовом пространстве пластов исторической памяти. Однако острое ощущение духа времени позволяет всего несколькими штрихами вписать героев в эпоху, укоренить их в ней.
Точные детали ушедшего быта говорят о вдумчивости и наблюдательности автора:
«А мыла… мыла-то вообще не было, был каустик, вот им и стирали. Он едкий, правда, но в воду положишь – и ничего. А вшей сколько! Вши были повсюду» («Юродивые дни»); «Многому я в то время научилась: выкапывала обломки бомб, выгребала стекольные осколки, строгала и пилила тёс, ямки вручную копала, а в июльскую сушь за водой на Волгу ходила. Ведра три завсегда притаскивала, вот грыжа у меня и образовалась» («Плодоносный большак»); «…мы всем городом взвыли, когда из икон кормушки для скота мастерили, а сколько ликов святых на собачьи будки пошло. Прости, Господи! Помню запах тех костров, странный он был, ладан напоминал, а дымовая завеса возносилась в небо и пахла смирной» («Свинцовые косы»).
