Никита Кузнецов - Под флагом России
Перебив одну партию, промышленники отделили от загнанного стада следующую, по очереди, и так злодействовали до конца, пока не перебили решительно всех котиков, захваченных на лежбище.
Достаточно потрудившись над хищническим истреблением дорогих животных, промышленники немного отдохнули; затем приступили к дальнейшей работе — к сдиранию шкур. Работа эта заняла время до солнечного заката, и хищникам поневоле пришлось остаться ночевать на острове, вследствие полной невозможности выбраться к шхуне через буруны в темноте.
V
В заливе Терпения, у неприветливого, пустынного сахалинского берега, тихо колышется на якоре небольшая двухмачтовая шхуна, очень схожая по конструкции со всеми хищническими американскими судами, плавающими в Охотском море. Тем не менее, несмотря даже на отсутствие флага, опытный морской глаз легко мог бы отгадать, что шхуна не принадлежит к числу хищнических. Отлично выкрашенная, чистенькая, с туго обтянутыми снастями и чисто закрепленными парусами, она глядела в высшей степени щеголевато, как только свойственно военным судам, где бы они ни плавали. Принадлежность шхуны к военному флоту также выяснялась двумя небольшими, скорострельными пушками, высматривавшими из-за низких бортов весьма внушительно и грозно. На корме суденышка красовалась скромная надпись «Крейсерок», тщательно выведенная золотом на том самом месте, на котором еще недавно бросались в глаза аляповато намалеванные масляной краской буквы названия судна, некогда игравшего видную роль среди промысловых хищнических американских шхун северной половины Тихого океана. Отчаянному хищничеству этого судна положил предел русский военный клипер «Крейсер»: захваченное последним на месте преступления, оно было конфисковано и зачислено в список судов Сибирской флотилии с тем, чтобы нести вперед тяжелую крейсерскую службу в негостеприимных водах Охотского моря. Превращение американской промысловой шхуны в русский крейсер произошло без особенных затруднений и хлопот; переменили надпись на корме, подняли военный флаг, поставили две пушчонки, да назначили двадцать человек лихих матросов под командой двух бравых лейтенантов и одного, не менее бравого, мичмана. Таким образом, по воле начальства, маленькое конфискованное суденышко сделалось вдруг грозой иноземных хищников, начинавших привыкать к бесконтрольному хозяйничанью в наших водах. Появление «Крейсерка» на страже у пресловутого Тюленьего острова произвело среди американских промышленников глубокое впечатление и своего рода сенсацию. Они воочию убедились, что их отчаянному хищничеству положен известный предел, при котором исчезли былые надежды на бесшабашную наживу. Постоянно шныряя, словно голодные волки, вблизи котикового лежбища, хищники увидели, что с появлением «Крейсерка» в Охотском море добыча дорогих котиков неожиданно обставилась почти непреодолимыми затруднениями. Им удавалось заняться выгодным промыслом только изредка, или ранней весной, когда «Крейсерок» не успевал еще прийти из отдаленного Владивостока, или поздней осенью, когда шхуне предстояла неотложная необходимость возвратиться в тот же Владивосток на зимовку. Но в последний, 1888 год, и эта надежда на возможный промысел оказалась отчасти призрачной. «Крейсерок» пришел к Тюленьему острову, вследствие теплой весны, раньше обыкновенного, а осенью — остался чуть ли не до заморозков, несмотря на страшно тяжелое, опасное осеннее плавание в Охотском море. Сторожевая шхуна простаивала у Тюленьего острова почти неотлучно и только изредка уходила, на короткое время, в залив Терпения, для пополнения необходимых запасов топлива и пресной воды... В одну из этих отлучек мы и застали шхуну стоящей на якоре, невдалеке от мрачного сахалинского берега...
Несмотря на раннее утро, на «Крейсерке» кипела энергичная деятельность; у борта стояли две шлюпки: одна — загруженная дровами, другая — налитая пресной водой. Около полутора десятка матросов перегружали дрова в трюм и накачивали брандспойтами пресную воду в небольшие цистерны. Работа кипела и спорилась без поощрительных понуканий и возгласов начальствующих лиц. Каждый матрос отлично знал, что надо кончить работу как можно скорее и вовремя возвратиться к Тюленьему острову, где наверное уже хозяйничают хищники-промышленники. С палубы шхуны спустимся по крутому, узкому трапу в небольшую, чрезвычайно тесную кают-компанию. Вокруг стола, едва втиснутого между двумя рундуками, сидели трое: командир шхуны, небольшого роста, несколько сутуловатый, с бледным, худощавым лицом лейтенант, его помощник — моряк атлетического телосложения и бравого вида, и наконец совсем еще юный мичман — длинный, худощавый, с задумчивым выражением некрасивого, но симпатичного, лица. В каюте душно и сыро, точно в погребе. Небольшой лючок хотя и полуоткрыт, но мало освежал донельзя спертую, заплесневелую атмосферу тесного офицерского помещения, сильно напоминающего собачью конуру, в которой приходилось ютиться трем начальствующим лицам днем и ночью, в течение многих месяцев тяжелого плавания по Охотскому морю.
Моряки пили чай. На столе, покрытом пожелтевшей от судовой стирки скатертью, сердито шумел и клокотал сильно помятый самовар, наполняя каюту клубами пара. Рядом с самоваром симметрично расставлены кают-компанейским вестовым Архиповым, сильно искалеченные качкой, тарелки с последними судовыми запасами: матросскими черными сухарями, вареной солониной и американскими бисквитами, измельченными чуть не в порошок, заплесневелыми и давно прогорклыми. Бисквиты эти настойчиво выставлялись на стол экономным вестовым, в течение последнего месяца, ежедневно по два раза, к утреннему и вечернему чаю, несмотря на энергичные протесты того или другого члена кают-компании. Архипову словно жаль было расстаться с этими крошками, напоминавшими о недавнем житейском довольстве.
— Ты опять подал эту дрянь?! Выбрось ее за борт! — сердито замечали Архипову чуть ли не каждый раз.
Но он не обращал внимания на эти замечания и молча прятал бисквиты до следующего чая в шкаф, заменявший буфет.
Так продолжалось целый месяц. Наконец офицерам надоело повторять одно и то же, и они стали относиться к появлению на чайном столе прогорклых бисквитов совершенно индифферентно. С этого момента Архипов усугубил свое внимание «к остаткам прежней роскоши» и начал выставлять бисквиты на самое видное место стола, предварительно терпеливо счищая ножичком с них уж слишком заметные следы постепенно нарастающей плесени. Добродушный вестовой ужасно желал услужить своим господам и все лелеял себя надеждой, что, рано или поздно, они покушают наконец их.
«Неровен час, пригодятся!» — резонно думал Архипов, бережно убирая злополучную тарелку с крошками в буфет и заставляя ее разными предметами своего обмундирования, до сапогов включительно, чтобы она не выскочила как-нибудь из шкафчика во время качки и не разлеталась вдребезги.
Архипов был в этом отношении чрезвычайно опытным вестовым, так как уже успел перебить в качку почти всю судовую посуду. Поэтому он считал священной для себя обязанностью сохранить в целости хотя последние три тарелки, испещренные трещинами и выбоинами, следами многократных падений из неловких рук и столкновений с косяками узких дверей, в которые Архипову приходилось проносить к столу и обратно съедобные предметы.
Итак, моряки пьют чай, поддерживая дружескую беседу о предстоящем возвращении во Владивосток после полугодовой тяжелой крейсерской службы. Эта тема разговора волновала каждого до нервного трепета, возбуждая сладостные ощущения близкого свидания с родными, друзьями и знакомыми. Моряков тянуло домой, они жаждали заслуженного отдыха, мечтали вырваться как можно скорей из суровой обстановки «морских волков», чтобы пожить наконец «по-человечески», предав забвению былые невзгоды, тревоги и волнения. Предвкушая восторженные моменты чудного свидания, после долгой разлуки, с близкими сердцу, моряки как бы намеренно упускали из виду, что им предстоит еще тяжелый осенний переход до отдаленного Владивостока. Они старались не думать об этом длинном пути по дурному, коварному морю. Им казалось, что они достигнут желанного пункта без задержки. Настроенное воображение рисовало радужные картины вполне благополучного, счастливого плавания.
— Слава Богу, наконец-то кончается наше мыканье по Охотскому морю! — воскликнул мичман, под дивным впечатлением скорого возвращения во Владивосток, куда манили его былые очарования.
— Вы, конечно, поспешите возвратиться на свой фрегат? — лукаво спросил помощник командира, поглядывая на молодого человека ласкающими глазами.
— Ах, Андрей Павлович, не смейтесь надо мной, — сконфузился мичман, — вам ведь хорошо известно, что я решил зазимовать во Владивостоке.
— На то существуют весьма веские причины! — как бы вскользь заметил командир, прихлебывая из стакана чай.
