Глеб Павловский - Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля
Вот пример усиления слабых. Силу создавали «из ничего» — из запросанасилу. Но если не удовлетворить запрос, он превратится в проклятие и сломит героя: Он слаб! Итак, дело не в сильном человеке, а в сильной концепции действий.
Говоря об авторитете Путина, Медведев счел уместным сослаться на его более высокий рейтинг. Но если бы Ельцин и Путин ждали силы от рейтинга, им не видать Кремля. Сам Дмитрий Медведев, отказавшись от президентства, обвалил и свой рейтинг, и заодно путинский авторитет.
Сегодня все обличают слабость и глупость системы. А власть не слаба и не глупа. В ней ожил полтергейст табуретки Корнилова — решения то приняты, то нет, и неясно, кто их проводит. Но все больше и больше сильных слов и великих проектов.
Страх
В нашем государстве насилие играет колоссальную, не всегда уловимую роль. Отстаивая на него монополию, власть странно уживается со многими видами негосударственного — рассеянного насилия в своем кругу. В теле государственности вечно есть причины для страха, и именно они почему-то дороги власти. Но зачем ей, монополисту, младший партнер в таком важном деле, как страх, боль и смерть? Это реликт или это политика? Шрамы прошлого или современный артефакт с видом на будущее? Это политический рынок, на котором Государственность продает сама себя.
ЛАНДШАФТ насилия — паралич воли
Человек в России погружен в среду рассеянного, якобы частного, насилия, где все ждут атаки. Власть дружески намекает ему: я-то тебя защищаю, но погляди — вокруг одни отморозки! Кто знает… Что в этом важно? Что неопознанность страхов превратила насилие из эксцесса в ландшафт.
Властям и гражданам хорошо известно, что в отделениях полиции пытают. Описаны и орудия пытки, часто более изощренные, чем в сталинском НКВД. При том, что пытки чаще всего бесцельны (рядовой мент зверствует лишь ради отчетности), власть никогда не предпринимала резких усилий к их отмене. Страх подвергнуться истязанию составляет, видимо, важный, хотя и фоновый фактор ее капитала. Не пользуясь авторитетом, власть использует как его заменитель диффузный страх, испаряемый основой системы.
Власть скрытно сожительствует с частным насилием — оно ценно тем, что мультиплицирует страхи. Добывая из памяти и активизируя опыт прошлых насилий, страх подкармливает неуверенность — от которой страхует власть.
Гражданин всегда в обороне — зато власть в авангарде. Хотя истинно важные вещи не спрятаны и не сокрыты, фокус внимания перенацелен в прошлое, где все уже позади, а ты все равно должен бояться. Во всякий момент нашей новой истории мы найдем страх, готовый к употреблению. Гражданам положено бояться то «красно-коричневых», то «олигархов», то, еще комичнее, — миллиардера Прохорова. Факты объявляют угрозами, когда их уже нельзя изменить. Например, угроза «голода и гражданской войны» — эффективный жупел реформаторов 1991 года — артефакт еще сталинской пропаганды, широко ею использованный в 1930-х годах.
В крайнем случае станицы Кущевской это легко разглядеть. Полезные для работы рынка сделки здесь форсируются бандитскими методами — но без противостояния с государством. Региональные кланы-насильники не оспаривают монополии центра на власть. Напротив, оснащая ее добавочным насилием, кланы кущевского типа форсируют рынок, выступая институтами развития на местах. Но где государство на этой картинке?
АБСОЛЮТНАЯ сила — власть через рынок
Рынок опасен для его участников. От неопределенности здесь не уйти, но можно застраховаться — на рынке же, известными инструментами. Но использование рынка российской властью — это ботокс неучтенного страха, впрыснутый внутрь нормального риска.
Власть рынка открыла слабому государству шанс обновить власть над человеком — подорванную перестройкой и прямо запрещенную Конституцией РФ. Рынок — среда абсолютная. Правда, он абсолютизирует лишь власть законных сделок свободных агентов рынка.
Но что если выпустить на рынок две группы агентов, практикующих насилие, — «незаконных» частных и «законных» правоохранителей? Вторые станут «бороться» с первыми, получая «право» вторжения в любые сделки.
Силы рынка превратятся в ловушки для частного лица. А слабая власть, столкнув следователей, нотариусов и бандитов, станет всеохватна, подобно рынку. Эта всеохватность власти, лишая всех, кто ею охвачен, надежды на беспристрастность, не является ни правовой средой, ни идеократией советского типа. Это — пространство вольной охоты.
Государство превращается в ловчий ландшафт, ландшафт зла с глазками. Закон не предопределяет пределов отводимого тебе насилия, и рэкетир вдруг превращается в бизнес-ангела. Тогда государство разводит руками — сам виноват! «Убийство связывают с коммерческой деятельностью покойного»…
Государство продается на РЫНКЕ СТРАХОВ
Все, чем занято трудовое население — бизнес, работа, рыночная активность, изображают как полууголовное дело в СМИ, вещающих на это же население. Возникает вопрос: кому выгодна неестественная атмосфера вины?
Выгодно продавать страх. Но не тем, у кого есть деньги купить защиту, а миллионам, которые не могут ее купить. В едином пакете со страхом продается Государственность, которую иначе не купили бы из-за бесполезности ее услуг. На суверенном рынке «Государственность» сбывают как акцизный товар массового потребления. Рынок обслуживает власть, а та вмешивается в него, создавая угрозы.
Рядом с рынком в России находится власть-диджей, ритмично поигрывающий его опасностями. Рыночные угрозы он микширует с нерыночными и использует этот скрэтч то ради модернизации, то против тебя лично.
Страховка
Роль федеральных выборов в безальтернативной системе показывает, что Конституция остается важной для высших этажей истеблишмента. Она — регламент для высших классов, это их священный язык. Не получив минимальной выборной легитимности, они обрушат активы России — и свои собственные.
Путин выстроил власть на императиве удовлетворения массовых запросов глубоко безразличными к ним «элитами». Эта концепция получила имя политики путинского большинства, то есть обеспечения массовых интересов теми, кто их презирает. Обеспечив их, господа смогут заняться собственным бизнесом, попутно благоустраивая жизнь населения в меру своей личной выгоды.
Но при объявлении Медведевым конца «нежизнеспособной системы» © встал вопрос — что будет с массовыми интересами, обеспеченными бюджетом, Путиным и всей практикой государства? Кто обустроит регион, если не мэр-застройщик и не его жена-банкир?
Человек массы не любит идти ва-банк. Его интерес — страховать то, что у него уже есть. Женщины России не рискуют тем, что имеют, ради лучшего или высокого. (Оттого и в контексте выборов верней говорить не о массовом человеке-бюджетнике, а о «массовой женщине», или бюдженщине.)
Путин распалял массовые аппетиты. Накачивал путинское большинство зарплатой и трепетом, эмоциональным переживанием суверенитета России как семейного родства. Его индексации пенсий, мюнхенская речь, его футбольно-спортивная магия орущих арен — куда отпускать мужа все ж не так страшно, как на митинг или на забастовку… Все это создавало ощущение застрахованности.
В Америке задолго до краха иные догадались, что крах не в том, что все якобы перестанут платить. Сигналом к краху станет пустяк, заминка — замедление роста. И едва прекратился взрывной рост рынка ипотек, действительно разразился кризис. А те, кто к нему готовился, играя против рынка, стали миллиардерами.
Нашу «заминку» обозначил тандем. Вид президента и премьера, топчущихся на пустом месте президентской кандидатуры, напугал инвестора, и начался бешеный вывоз капиталов. Стали видны люди, берущие дефолтные свопы на крах власти — но это не Путин. В случае опрокидывания системы Путин сам окажется внизу, среди рядовых держателей его субстандартных государственных обязательств. У Путина и у путинского большинства деньги — в одном и том же банке под названием «Путинская Россия». Глобальная экономика охотно этот банк кредитует. Но не страхует.
Пистолет нашелся
Создав тандем, кремлевская команда считала, что застрахована до 2012 года. Но в конце тандема горизонт власти сжат страхом-2012. Все плавные, поэтапные, консервативные сценарии сожжены убежденными консерваторами Путиным и Медведевым. Ни тому ни другому нет больше хода вперед. Описывать Москву 2011 года с позиций вечности нельзя — она описывается всплесками страхов у борющихся сил. Иные описания бесполезны.
