Лев Шейнин - Проклятое клеймо
Зорге: Они, правда, истязали заключенных и отличались жестокостью, но до меня им было далеко!..
…Защитник: Отвечая на вопрос прокурора, вы сказали, что у вас было прозвище «Железный Густав». Вы гордились этим прозвищем или испытывали стыд за него?
Зорге: Нет, конечно, я гордился этим прозвищем.
Защитник: Почему вы гордились этим? Получали ли вы от своих начальников какие-либо льготы?
Зорге: Так точно. При повышении в должности мне всегда отдавали предпочтение.
Защитник: Правильно ли я вас понял, что вам всегда отдавали предпочтение и что вы получили все перечисленные прокурором награды только потому, что были жестоки, даже чрезвычайно жестоки?
Зорге: Так точно, это соответствует фактам».
А вот показания «Пистолетного Шуберта», которые он дал на том же судебном процессе о злодеяниях, совершенных в концентрационном лагере Саксенхаузен, и которые мы тоже приводим по официальной судебной стенограмме:
«Прокурор: Вы избивали заключенных?
Шуберт: Для меня это было само собой разумеющимся делом!
Прокурор: Вы истязали заключенных?
Шуберт: Так точно, я делал это!
Прокурор: Обливали вы их зимой на морозе холодной водой и оставляли под открытым небом до тех пор, пока они не замерзали?
Шуберт: Так точно, и это я делал!
Прокурор: Помните ли вы случай с шапками, которым вы спровоцировали расстрел поляков?
Шуберт: Так точно. Старший рабочий послал ко мне ленивых заключенных, не желавших работать. Я подвел этих заключенных совсем близко к цепи охранных постов, сорвал шапку с головы одного заключенного, бросил ее за линию охранных постов и приказал заключенному принести шапку обратно. Таким образом, я расстрелял четырех заключенных под видом пресечения попытки к бегству.
Прокурор: Приказывали вы в марте 1940 г. одному из заключенных поляков самому повеситься?
Шуберт: Так точно. В 1940 г. я приказал одному польскому заключенному повеситься, для чего я дал ему веревку, молоток и гвоздь, запер его в маленькую комнату и сказал ему, что буду самым ужасным образом мучить его, если он сам не повесится.
Прокурор: Он повесился?
Шуберт: Повесился в течение получаса.
Прокурор: Помните ли вы, как в августе 1941 г. вы сами утопили двух заключенных?
Шуберт: В августе 1941 г. я лично утопил двух заключенных. Я запер их в душевой, наполнил водой ванну для ног и затем утопил их поодиночке.
Прокурор: В какие годы вы принимали участие в расстрелах?
Шуберт: С 1939 по 1942 г.
Прокурор: Сколько человек вы расстреляли?
Шуберт: С 1939 по 1942 г. я расстрелял 30 немецких граждан.
Прокурор: А других?
Шуберт: 9 ноября 1940 г. я принимал участие в расстреле 33 поляков.
Прокурор: Сколько было расстреляно русских пленных?
Шуберт: Насколько я знаю, в 1941 г. были расстреляны 13 000 русских военнопленных.
Прокурор: Вы принимали участие в этих расстрелах?
Шуберт: Разумеется, принимал.
Прокурор: Участвовал в них Фикер?
Шуберт: Так точно, надзиратель Фикер также участвовал в этом.
Прокурор: В чем заключалось это участие?
Шуберт: Участие заключалось вот в чем: я видел, как Фикер приводил из лагеря заключенных, был в помещении блока, где проводились расстрелы, находился в приемной и в комнате, замаскированной под кабинет врача, я видел его также в комнате, откуда производились выстрелы.
Прокурор: А кто направлял заключенных в так называемый кабинет врача?
Шуберт: 5000 я направил лично.
Прокурор: Следовательно, что касается 5000, то вы лично участвовали?
Шуберт: Так точно, в этом я лично участвовал.
Прокурор: И вы выполняли функции врача?
Шуберт: Так точно, я был переодет врачом.
Прокурор: Чем занимались вы в кабинете врача, переодевшись в белый халат?
Шуберт: В правой руке у меня был шпахтель[1], а в левой— кусок мела. Если у военнопленного были золотые зубы или какие-нибудь другие искусственные зубы, я мелом ставил ему на груди крест.
Прокурор: Сами вы тоже стреляли?
Шуберт: Так точно. 636 русских военнопленных я убил своими собственными руками.
Прокурор: Когда это было?
Шуберт: В период с сентября по ноябрь 1941 г.
Прокурор: Кто еще из надзирателей принимал участие в массовом уничтожении людей? Участвовал в этом Фикер?
Шуберт: Так точно, он тоже участвовал.
Прокурор: А Книттлер?
Шуберт: Для Книттлера это было само собой разумеющееся дело!
Прокурор: Просил Книттлер разрешения принимать участие в расстрелах?
Шуберт: Книттлер однажды сам предложил свои услуги, сказав, что он хотел бы пострелять, а затем и действительно занялся этим.
Прокурор: Какие награды вы, подсудимый Шуберт, получили за вашу чудовищную жестокость?
Шуберт: Я получил «крест за военные заслуги» второго класса, с мечами!».
Читая эти страшные судебные документы, нельзя не содрогнуться. Но, когда думаешь о том, что эти кровавые изверги не только освобождены из тюрьмы, но еще и получают пенсии в Западной Германии, хочется спросить канцлера Аденауэра, уже очень немолодого человека, умеющего читать и писать, прожившего большую жизнь и не сбежавшего из дома умалишенных: неужели ему не ясно, что освобождать из тюрем этих гитлеровских убийц и назначать им пенсии могут только безумцы, клятвопреступники и люди, пренебрегающие общепринятыми нормами морали и права? Неужели ему не ясно, что даже дикари никогда не простили бы таких злодеяний и никогда не позволили бы таким злодеям находиться в своем обществе? Неужели ему не ясно, что, поступая таким образом, боннское правительство совершает акты неслыханного кощунства, которого никогда не простит совесть человечества и его история?
Неужели ему не ясно, наконец, что, проводя такую политику, он, немец по рождению и крови, любящий так много и пышно говорить о немецком народе и его будущем, наносит огромный вред этому народу и по существу оплевывает его будущее?!
О взяточничестве и разврате Штрауса и других заправил боннской республики писать противно. О пенсиях и наградах гитлеровским палачам писать страшно.
Страшно, но необходимо. Противно, но неизбежно. Этого требует совесть мира. Этого требует священная память миллионов жертв фашизма. Этого требует память многих миллионов, павших на полях сражений второй мировой войны, развязанной германским фашизмом. Этого требует прошлое и будущее, все, что было вчера, и все, что будет завтра.
Вот почему, господин Аденауэр, вам давно пора задуматься над вопросами, которые задает вам весь мир. Задуматься над прошлым Германии и над ее настоящим. Над судьбами своего народа, который вы готовите к новой войне. Над своими внуками, которых вы снова хотите превратить в убийц. Над судьбою Гитлера, которая все еще ничему вас не научила.
Вам много лет, но они не дают вам права забыть о том, чего забывать нельзя. Вы можете прикинуться забывчивым, но в это никто не поверит. Вы путаетесь, прикидываясь миролюбцем, но все видят, что это не так. Все видят, что вы делаете все против мира, готовя войну. Что вы кричите о величии Германии, обрекая ее на новый позор. Что отрекаясь на словах от Гитлера, вы на деле идете по его пути. Что декламируя о единстве Германии, вы делаете все для ее раскола.
Можно обмануть одного человека, но нельзя обмануть целый народ. Можно сбить с толку несколько молокососов, но нельзя перехитрить нацию. Самые засекреченные тайны неизбежно становятся явными. Самые массивные стальные сейфы бессильны перед историей.
Мир не обманешь, историю не оттолкнешь, будущее не остановишь.
Но дело не только в вас, господин Аденауэр. Вы не посмели бы, конечно, так кощунственно оскорбить совесть человечества, если бы не имели поддержки своих западных и заокеанских покровителей. Это не оправдание для вас, но лишнее обвинение для них.
Приговоры, вынесенные в свое время американскими, британскими, французскими военными судами, приговоры, вступившие в законную силу, основанные на неопровержимых фактах и доказательствах, растоптаны, сломаны, сведены на нет даже без попытки хоть как-либо это юридически оформить или логически объяснить. Это неслыханно с точки зрения самой элементарной человеческой морали. Это безумие с точки зрения элементарной логики и здравого смысла. Это преступно и чудовищно с точки зрения любого человека, если ой только человек.
