Алексей Стражевский - От Белого моря до Черного
— Вот он, Карл Иваныч!
Навстречу нам едет на велосипеде человек в темно-сером костюме.
— Здравствуйте… Мы уже с вами встречались!
Бригадир снимает кепку, вытирает вспотевший лоб, неестественно белый в своей верхней, спрятанной от загара части, протягивает широкую корявую крестьянскую ладонь.
Мой спутник на автомашине продолжал путь к дому юных колхозниц, а мы с Карлом Ивановичем пошли пешком вдоль улицы.
— Говорят, это ваших рук дело, — сказал я, показав на дорогу.
— Почему моих, колхозники делали, — возразил Карл Иванович. — Что настаивал, это действительно так…
Он пришел со своей большой семьей в Оксово полтора года назад, вместе со многими другими семьями из недальнего селения, прибывшими на укрупнение колхоза. На деревню наступало болото, Оксово тонуло в непролазной грязи. А между тем Онега была совсем рядом, и спустить в нее воду из болота было не таким уж сложным делом. Карл Иванович убедил колхозников, поднял их на дренажные работы, и в деревне стало сухо и чисто.
У дома Карла Ивановича — такого же, как все остальные, — кроме образцовых грядок лука, капусты, репы и моркови, я увидел небольшую раскрытую сейчас теплицу. В ней росли огурцы, помидоры и даже арбузы и тыквы. А рядом с теплицей стоял в открытом грунте частично укутанный в рогожу высокий куст виноградной лозы!
— Да вы колдун, Карл Иванович!
Бригадир машет рукой:
— Что вы… Тут можно действительно чудеса творить, особенно в такое лето, как нынче, да некогда этим заниматься. Колхозных дел по горло. В гору идем! Раньше приходилось туго. Колхоз и колхозники сидели по уши в долгах. А теперь трудодень стоит восемь рублей, не считая натуральных выдач. Все больше даем городу молока, масла, мяса. И это только начало. На естественных лугах накашиваем по две с половиной тонны сена с гектара. Если же выращивать высокопродуктивные кормовые культуры, в несколько раз можно увеличить стадо. А площади найдутся, если осушить заболоченные земли, освоить целину…
— А народу достаточно, чтобы все это поднять?
— Да ведь как вам сказать… Когда человек видит прок от своего труда, он начинает работать за двоих и за четверых… Большие надежды у нас на молодежь. Правда, некоторым молодым людям внушили мысль, что все на свете делается для них, а от них ничего не требуется… Но труд — превосходный воспитатель. Молодой колхозник, когда он почувствовал себя создателем колхозного благополучия, — это богатырь. Да, богатырь!
Карл Иванович как будто растроган. Может быть, говоря так, он с тайной гордостью думает о своих детях — двух сыновьях и дочери, которые работают, все трое, в колхозе трактористами. Карлу Ивановичу пятьдесят шесть лет, жизнь его не баловала, и здоровье начинает понемногу сдавать. Но он продолжает работать, а работать для него — значит быть на ногах, быть в самой гуще: на покосе, на севе, на уборке, на скотном дворе, в мастерских — с раннего утра и до ночи.
— Буду работать, пока есть силы, — говорит колхозный бригадир. — А сил не станет — ну что ж, я вырастил себе смену, никто меня не попрекнет…
Мы долго трясем друг другу руки… Потом иду проститься с девушками. Юных жниц мой спутник уже доставил к месту работы на машине — ох, баловство! Граня на молочном пункте. Она выходит помахать нам рукой.
Вдоль Онеги-реки
Прежде чем уехать из Оксова, мы решили завести знакомство с Онегой. Она совсем рядом, но берега крутые и высокие и даже в пятидесяти метрах от нее воды не видно.
Сбегаем по крутому откосу. Быстрое течение гонит бревна, много бревен валяется на узенькой отлогой полоске светло-бурого известкового ила. На противоположном берегу тоже стоит деревня, туда направляется большая лодка с пассажирами, а оттуда молодой крестьянин переправляет вплавь двух лошадей — на одной он сидит, а другую держит за недоуздок. Ребятишки резвятся в теплой воде, но далеко не заплывают: опасно купаться в глубокой реке с быстрым течением, водоворотами и плавучими бревнами. Мы же, на зависть юному поколению, плывем до середины в коричневатой воде, прикосновение которой удивительно ласково…
Эх, остаться, что ли? Почему бы в самом деле не отдохнуть в Оксове денек-другой? Здесь живут просторно, народ приветливый, магазин есть, молока сколько хочешь… Мой спутник находит подозрительно много доводов в пользу того, чтобы остаться. Да и сам я, признаться… Нет, нет! Не будем об этом говорить. Впереди еще столько работы.
Снова выбрались на Ленинградский тракт, едем дальше на юг. По сторонам то довольно рослый, здоровый хвойный лес с примесью лиственных пород, то заболоченный лесок, то волнистые долины речушек с полями золотистой ржи. На недавних вырубках растет береза и сосна. У дороги то и дело попадаются копны свеженакошенного сена, вывезенного с лесных полян. Остановившись отдохнуть, мы подсели к старику, который разжег костер, поджидая, когда за его сеном придет машина.
— Много ли тут зверя, папаша?
— Как не много, оченно даже много, и лося, и медведя, и протчего зверя… Третьего дни кошу, выбег на меня медведь-дак, молодой еще, да шибко так бежал, видать, что испугал его кто, и от меня опять же шарахнулся, дальше побег. Вот так-то… Есть у нас зверя всякого, зверя хватает-дак…
Постепенно местность становится все более песчаной, в лесу уже господствует сосна, а затем мы вдруг замечаем, что едем по какой-то узкой возвышенности, справа и слева лес как бы спадает пологом вниз, расширяя горизонт. Это знаменитая «Грива», высокая и длинная моренная гряда из песка и глины со щебнем и валунами.
Вот «Грива» становится совсем узкой, каких-нибудь 30—40 метров по вершине, и мы вылезаем из машины, чтобы осмотреться. Направо гряда падает крутым засушливым склоном, редко поросшим березой и сосной. У подножия расстилается заболоченная долинка ручья, настолько плоская, что местами ручеек вовсе прекращает свое течение. Болотце оконтурено причудливо извивающейся опушкой ельника, оно образует уютные закоулки, чередующиеся с выступами леса. А дальше до самого горизонта дымчато синеют лесные пространства с матовыми плешинами болот…
Перешли на другую сторону, обращенную к востоку и юго-востоку, и здесь, как пишут авторы путевых впечатлений, нашим взорам предстала величественная панорама.
На многие десятки квадратных километров у наших ног расстилалась плоская низина. Вот оно, огромное, поистине необозримое северное болото, которого нам до сих пор не удавалось увидеть. Стоя здесь наверху, мы не могли ощутить ни влажности, ни зыбкости его, но ровная, как биллиардный стол, поверхность, матово-оливковый цвет травяного покрова, отсутствие на огромных протяжениях не то что полей или селений, но даже и бугорков накошенного сена — все это свидетельствовало, что перед нами мрачная пугающая топь, бесплодная и опасная для человека и для зверя. По этой шири топорщились щетиной поросли ельника, где совсем худосочного и реденького, где чуть поздоровее. Деревца стояли обиженно хмурые: быть может, лет двадцать назад они еще росли с надеждой превратиться в высокие крепкие ели, но затхлая болотная стихия беспощадно год за годом окружала, засасывала, отравляла их, беззащитных, и некому было прийти к ним на помощь…
Болота, по-видимому, продолжают наступать. А между тем не так уж трудно освоить здешние неисчерпаемые торфяные запасы, превратить эти болота в сенокосные угодья и даже плодородные поля. У северян большие резервы.
По крутому спуску съезжаем с Гривы и вскоре оказываемся у переправы на реке Моше. Через несколько километров Ленинградский тракт вплотную подходит к Онеге.
Вот она, река, которая дала имя пушкинскому герою! Для миллионов читателей во всех природных областях страны «Онегин» звучит необычайно, загадочно и романтично. И только здесь, в Прионежье, это рядовая фамилия, каких немало встретишь в колхозах и на лесопунктах.
Существует отрасль географии — топонимика, которая занимается этимологией, то есть смысловым значением географических названий, устанавливает связь этих названий с обстоятельствами жизни создавшего их народа. Говорят, что есть любители, которые занимаются географическим размещением фамилий. Действительно, занятно бывает проследить, как знакомые, но редко встречающиеся фамилии вдруг где-то запестрят густейшей массой. Так вокруг Архангельска и Холмогор очень много Гурьевых (эту фамилию носит один из старейших и славнейших родов холмогорских рез гиков по кости), Шубиных или Шубных, Лыжиных, а также немало фамилий, происхождение которых связано с былым засильем монастырско-поповской верхушки, третировавшей простой народ: Негодяевы, Врагобесовы и тому подобное. А в Воронеже, который свято чтит память своих знаменитых земляков А. В. Кольцова и И. С. Никитина, тысячи живых Никитиных и Кольцовых трудятся у своих станков.
