Олег Матвейчев - Что делать, Россия? Прорывные стратегии третьего тысячелетия
Иное дело, когда нет большинства и меньшинства, когда общество разделено на равные лагеря, когда конфликтность велика. В такой ситуации слишком большие группы людей чувствуют себя несогласными с другими большими группами. То есть реально уровень «чувства насильности» оказывается высок для каждой из сторон!
Отсюда парадоксальный, но объективный вывод: чем больше в обществе конкуренции, конфликтности, несогласия, тем больше в нем ощущается насилие! Максимально «насильное» общество то, в котором идет война всех против всех, никто друг друга ни в чем не убеждает, на насилие и отвечает насилием. В этом обществе нет идеологии, продуцирующей согласие, нет мира, нет права, каждый враг друг другу, право каждого кажется соседу узурпацией, насилием.
Это «дикое состояние» оставлено человечеством в самом начале истории, с того времени, как возникли первые государства – продукты общественного консенсуса.
Государство есть не система насилия, это, наоборот, по своему генезису и функциям система антинасилияу система консенсуса. Гегель называл государство образом Бога на Земле, а Ницше говорил, что вокруг Бога все становится миром. Функция государства в продуцировании мира, консенсуса и права.
Согласно нашей логике, одинаково отвратительны и майданщики с перекошенными лицами, и милиционеры с резиновыми дубинками, преследующие инакомыслящих. Правды нет ни у тех, ни у других. Наличие такого противостояния свидетельствует о том, что потенциал аргументов у каждой из сторон недостаточен. Такое противостояние – симптом болезни, означающей, что во-первых, надо совершенствовать идеологию, которая бы накрывала и перевербовывала противника, во-вторых, надо менять информационные потоки на те, которые бы позволили достигнуть глаз, ушей и мозгов противоположной стороны.
Как температура свидетельствует о болезни, о воспалительном процессе в организме, так насилие служит сигналом: не все в порядке в гуманитарной, идеологической области. Здесь зависимость прямая, в отличие от экономической зависимости, которая не прослеживается. Есть примеры, когда власть падала во время экономического спада и стабилизировалась во время экономического подъема. Но можно привести сотни исторических примеров, когда власть падала во время экономического подъема и стабильности и, наоборот, держалась прочно во время упадка и голода.
Пора расставаться с догмами об экономическом базисе и надстройке. Базисом всего и вся является дух. И если с ним проблемы, это будет проявляться и в экономике, и в политике.
Если верно утверждение, что человеку свойственно стремиться от войны к миру, то он должен стремиться от конфликтных обществ, пронизанных насилием, к обществам консенсусным, пронизанным идеальным.
Но, к сожалению, «дикое состояние» периодически воспроизводится теми, кто путает конкретную, не убеждающую его лично идеологию с идеальным вообще, и поэтому разрушает идеальное.
Дикое состояние воспроизводится теми, кто путает «режим» с государством, а Родину с «начальством», и борется не с начальством, а с Родиной, не с режимом, а с Отечеством и государством. Всякий раз, когда для того, чтобы снести конкретный режим, сносили государство вообще, ущерб от подобных действий превышал ущерб, наносимый «плохим режимом», в десятки раз! Потому что плохой мир лучше доброй ссоры.
Однако на призыв не путать «недостатки власти» с «государством вообще» и с Родиной, оппозиционеры возражают: это, дескать, уловка власти, способ избежать критики. Всегда бюрократ говорил, что «не меня конкретного бюрократа ругают, а всю Родину», значит, тот, кто ругает, чуть ли не предатель.
Всем понятно, что Родина и начальство – не одно и то же, тем более, если начальство плохое. Но реально как тогда в политике действовать? Как провести грань между нанесением ущерба государству как таковому или некому режиму? Как сделать, чтобы не выплеснуть с водой ребенка или не «попасть в Россию, целя в коммунизм»?
Вывод прост: критика вообще не конструктивна. Ни критика власти со стороны оппозиции, ни критика оппозиции со стороны власти. Конкурентоспособность, суверенность, право на легитимную власть возникает только из предложений позитива, из предложения нового мира, новых моделей консенсуса, общества, из новых планов и идеологий, а не из негатива или критики. Критикуя, ты не убеждаешь, а только заставляешь оппонента радикализовываться в своем мнении, вызываешь эскалацию ответной критики.
Простой пример из жизни. Молодой человек решил издать сборник интервью современных российских ученых и отправил им письма. Один из них отвечает: «Я не буду в этом участвовать, потому что мне не нравится тот образ науки, который вы создаете». Позвольте, но ведь именно вам и предложили повлиять на создание этого образа. Если вы откажетесь, другой, третий, согласный с вами, то действительно останутся только те, кто вам не нравится, и получится ровно тот образ науки, который вы и не хотели! После этого вы раскритикуете этот образ, а противоположная сторона ответит тем же. Что за привычка шарахаться от того, что на первый взгляд не нравится, вместо того, чтобы наоборот, попытаться включиться и изменить это в приемлемую сторону? Что за привычка сразу ставить крест на ком-то, с кем даже минимально не согласен? Что за неверие в изменчивость человеческой природы, ведь тот, кто вам не нравится, может изменить взгляды? Что за неверие в свои силы убедить кого-то, повлиять на него? Что за привычка формировать жесткие критерии для общения? Некое прокрустово ложе принципов, которое скорее свидетельствует о закостенелости и неспособности меняться и развиваться у того, кто эти принципы формулирует.
Скажу радикальную вещь: если бы в 1930-е годы в Германии все либералы, демократы, социалисты, христианские демократы, христианские консерваторы, центристы вступили бы в НСДАП, то… не было бы никакого холокоста, а возможно и Второй мировой войны. Все эти люди создали бы такой балласт гитлеровскому кораблю, что он бы далеко не заплыл, даже при самом попутном ветре. Но все эти «рафинированные интеллигенты» предпочли сбежать с корабля как крысы. Они эмигрировали, критиковали режим, чем вызвали ответный огонь критики, радикализацию нацистского движения и репрессии против тех, кто остался в Германии.
По сути М. Хайдеггер был одним из немногих интеллектуалов, кто пытался воздействовать на ситуацию. В «Ректорской речи» он заявил, что «сущность фюрерства в том, что ведущий ведом теми, кого он ведет», то есть фюрер не может радикально менять курс и, наоборот, ведомые имеют власть над фюрером. Хайдеггер пытался воздействовать на нацистскую идеологию, очистить ее от биологизма и антисемитизма. В своих лекциях он неустанно полемизирует с вульгарным нацизмом и учит молодежь (которая придет к власти через годы) более глубокому пониманию истории, чем это делает официальная пропаганда.
И за это же его после войны обвинили в сотрудничестве с нацизмом! И кто обвинил? Диссиденты-критики, которые отсиживались по заграницам и превращали своей критикой Гитлера в зверя, дразня его. Они сами оставили с Гитлером только тупых исполнителей и по сути дали ему свободу, потому что тупые исполнители ни на что не влияли, а могли только поддерживать любое безумное начинание. А надо было не критиковать, а душить в объятиях!
В этом смысле радикально отличалась от немецкой ситуации ситуация в России. Огромное количество царских спецов перешло к большевикам. И они не только изменили образ партии, но сумели расправиться с революционными радикалами-троцкистами. У нас привыкли видеть в СССР некий единый проект. Но различия между ленинско-троцкистским этапом и сталинским громадно. Троцкисты писали, например:
Я предлагаю Минина расплавить,
Пожарского… Зачем им пьедестал?
Довольно нам двух лавочников славить,
Их за прилавками б октябрь застал!
Напрасно им мы не свернули шею,
Я знаю, это было бы под стать.
Подумаешь: они спасли Рассею!
А может, лучше было не спасать?
Вот таких авторов, таких «шариковых» и удалось повернуть вспять, заставить через 15 лет снимать патриотические фильмы про Минина, Пожарского, Невского, Суворова, Кутузова. И лишь тех, кто не понял новых веяний, репрессировали. Их было абсолютное меньшинство даже в среде наиболее щепетильной интеллигенции.
Шолохов, Булгаков, Горький, Толстой и многие другие были принципиальными «антитроцкистами», они и Сталина превращали в антитроцкиста. Он, например, обожал Булгакова. И это чистое недоразумение, когда «Собачье сердце» рассматривают как антисоветское произведение. Это антитроцкистская и сталинистская книга. Как, в значительной степени, и «Мастер и Маргарита», книга, которая до сих пор не понята нашей интеллигенцией.
Те же, кто сбежал за рубеж, по сути занимались вредительством. Например, Сталин, бывший семинарист, лояльно относился к Православию, что особенно проявилось в конце жизни. Но он не мог развернуть корабль на 90 градусов, потому что атеистическая закваска масс в 1930-е была еще сильна.
