Сергей Кремлёв - Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну
Как знать! Если бы царь договорился с кайзером, то даже англо-германский союз мог означать всего лишь изоляцию Франции. Россия имела бы выгоду от упрочения отношений с немцами и от роли «третейского судьи», потому что, «отстранившись» от Франции, Россия оказывалась бы в положении естественного арбитра — регулятора европейской ситуации. Россия могла бы стать той «осью», на которой висело бы коромысло европейского равновесия, где колебались германская и английская «чаши весов».
Иными словами, любой союз, скрепленный российско-германским рукопожатием, означал бы европейский мир, умаление Франции, ограничение инициативы Англии и гегемонию Германии в Европе. А почему бы и нет? Германия этого заслуживала, а России это не вредило бы. Наоборот, ей это было бы только выгодно!
Неестественные, но могучие силы кажущегося прогресса сопротивлялись такому возможному будущему и сознательно, и инстинктивно. И их сопротивление было тем успешнее, чем больше разногласий возникало между великими европейскими народами.
Англо-германские противоречия были, конечно, налицо. Если раньше «мастерской мира» считалась Англия, то теперь это определение подходило уже скорее Германии. Германский экспорт рос так быстро, что к концу XIX века удивление англичан, смешанное с досадой, сменилось, по их собственному признанию, паникой. Англичане мешали немцам в Турции, а немцы им — в Южной Африке.
И такие конфликтные точки множились: Дальний Восток, Китай, Стамбул и Багдад. Расстояния на земном шаре оставались прежними, но резко выросли скорости перемещения людей, грузов, оружия и информации. Конфликт между двумя соседями мог возникнуть за тысячи миль от них и стать известным в столицах враждующих сторон не позднее чем через сутки. И раз уж Британская империя была всемирной, а Германский рейх стремился к тому же, то и сталкивались они лбами постоянно.
Пангерманский союз был настроен решительно антианглийски (он, правда, вообще был настроен «анти-…» по отношению к любой стране, кроме собственной), а лондонская «Сатердей ревью» не менее категорично утверждала: «Германия должна быть уничтожена»…
Всё это так. Однако объективно главным империалистическим конкурентом и Англии, и Германии оставались все-таки Соединенные Штаты. Конечно, Англия могла попытаться решительно ослабить Германию, столкнув ее с Францией, но тогда она оказалась бы один на один с Америкой, надежно защищенной океаном от военного нападения.
Конечно, Германия могла утверждать себя в Европе и далее силой меча. Но в конце концов она проигрывала бы той же далекой Америке, не растрачивающей силы в истощающей лихорадке войны.
Америка была за океаном. Германия же и Англия находились друг от друга на расстоянии почти вытянутой руки. Их конфликт мог легко перерасти во взаимное уничтожение. Вариант не самый разумный с любой точки зрения.
Увы, как раз разума {даже не гуманистического, а практического, дальновидного) у англичан и немцев не хватило, хотя они не раз вступали в переговоры и даже заключали временные соглашения. 29 марта 1898 года переговоры Джозефа Чемберлена с германским послом графом Паулем фон Гатцфельдом проходили в… лондонском доме банкира Ротшильда. Но это ничего не меняло в главном.
А Ротшильд в роли миротворца? Ничего удивительного и противоречивого не было и тут, если понимать, что дело было исключительно в тактике, а не в стратегии извлечения при былей.
Ротшильды — это южно-африканская золотая и алмазная промышленность. Крупный бирмингемский промышленник Джозеф Чемберлен — второе лицо в кабинете после премьера Солсбери, был также связан с нею. Значит волей-неволей и с теми же Ротшильдами.
Лорд (лорд, читатель!) Ротшильд стал покровителем безжалостного энтузиаста «империи желудка» Сесиля Родса и одним из основателей Британской южно-африканской компании. Это было чуть ли не государство со своим знаменем, гербом, почтовыми марками. Но коммерческой «империи» Ротшильда мешала независимость бурских республик. На Трансвааль и его бурского президента Крюгера давили политически и оружием.
У Германии же на Африку был собственный расчет, и кайзер Вильгельм II поддерживал буров. Его приветственная телеграмма Крюгеру после неудачного набега англичан на Трансвааль наделала в Европе много шума. «Нация никогда не забудет этой телеграммы», — восклицала английская «Morning Post», словно Вильгельм поздравлял не людей, отстоявших свою свободу, а поработителей.
Но в тот момент Ротшильду нужно было срочно договориться с немцами, и его компаньон-министр Чемберлен оказывался отличным вариантом, тем более что дело заключалось не в одной лишь Африке. Интересы акционера «Королевской компании Нигера» Чемберлена конфликтовали и с французскими колонизаторами, мешавшими и немцам. А кроме того ближайшего союзника в кабинете Чемберлена — герцога Девонширского — обеспокоило состояние дел в Китае, потому что на китайском рынке оперировали текстильщики Ланкашира, а в этот текстиль вложил свои капиталы герцог. Положение же Германии в Китае было очень прочным.
При таком переплетении корыстных интересов временные союзы стали неизбежными, и такие «высокие государственные соображения» не могли не быть приняты во внимание министрами то ли Его Величества короля, то ли Его могущества капитала. Подобные перипетии придавали «высокой политике» и «высшим государственным интересам» дополнительную многозначность и противоречивость.
Так, в начале XX века Родс и Ротшильды решили-таки провести и провели победоносную войну с бурами. Германия отнеслась к ней спокойно. Почему? Да потому, что «в обмен» английские финансовые воротилы не возражали против планов «Дойче банк» и германского правительства построить Багдадскую железную дорогу и усилить германское влияние в Турции.
Немец Сименс едет в Константинополь с дочерью, а за компанию с ними и дочь Джозефа Чемберлена. 10 марта 1899годав Берлин приезжает злейший враг буров Сесиль Родс, а кайзер Вильгельм благосклонно его принимает…
Ничего особенно нового здесь не происходило. Эгоистичность верхов была от них неотделима испокон веку. Но масштабы возможностей были теперь так по-новому велики, что изменяли общество неузнаваемо. Стратегическая цель не менялась: постоянная и максимальная выгода. Тактические средства тоже оставались прежними — временные союзы. А вот стратегическое средство вырисовывалось ранее небывалое: мировая война. И достаточно скоро.
15 декабря 1887 года Энгельс написал в Лондоне слова, на званные Лениным через тридцать лет пророческими: «Для Пруссии—Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы война невиданного ранее размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, — сжатое на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите, крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, — крах такой, что короны дюжинами валяются на мостовой. Такова перспектива, если доведенная до крайности система конкуренции в военных вооружениях принесет, наконец, свои неизбежные плоды. Вот куда, господа короли и государственные мужи привела ваша мудрость старую Европу».
Это вам не наивные причины Дебидура — «честолюбие какой-либо династии или необдуманный порыв народа», а проникновение в суть. И проникновение тем более выдающееся, что серьезный англичанин Генри Ноэл Брейлсфорд даже в марте 1914 года в книге «Война стали и золота» ошибся, написав: «Эпоха завоеваний в Европе закончилась; и если не считать Балкан и, может быть, окраин Австрийской и Российской империй, то можно с максимально возможной в политике достоверностью сказать, что границы наших современных национальных государств установлены окончательно. Лично я полагаю, что между шестью великими державами не будет больше войн».
Что же, «ура» Энгельсу? Безусловно, но… Но Энгельс был несправедлив к Германии — никакая война, кроме всемирной, была уже невозможна и для Англии, Франции, а особенно для Америки. Более того — не Германия стремилась к войне в первую очередь. Неумно лезла в мировую свару и царская Россия, но она лишь дополняла общую картину. Хотя у России была только ей присущая особенность — она заведомо рассматривалась как «серая скотинка» для «убоя». А старались для этого многие.
Скажем, в российской исторической традиции Витте считают фигурой крупной и патриотической. Ссылаются и на мнение Ленина, хотя оценка Лениным деятельности Сергея Юльевича такова: «Блестящий бюджет Россия уже видала (при Витте). Тоже была „свободная наличность“, тоже было хвастовство перед Европой, тоже усиленное получение займов от европейской буржуазии. А в результате? Крах».
