Владимир Киршин - Частная жизнь
Избушку на Матросова уже снесли, место продезинфицировали и застроили. Но доску мемориальную мы все равно там приколотим. Памятный знак установим в виде багрового кукиша на все четыре стороны.
…На прощанье ты подарила мне деревянного истуканчика с улыбкой олигофрена – подставку для карандашей. У него в голове было двенадцать дырок. Вот мой образ той эпохи: двенадцать дырок в голове и улыбка олигофрена. Кто не помер, тот выжил. Вместо дарственной надписи ты начертала одно слово у истукана на пятке: «Забудешь?» – Забыл.
1982. К ЧЕРВЯКОВУ В ГОСТИ!
Кто-то из пермского андеграунда довольствовался своим частным кайфом, а кто-то пытался легализоваться. В 1982 году компания молодых поэтов и художников сумела столковаться с комсомолом, получила у него «добро» и стала называться – клуб творческой молодежи «Эскиз». Через своих людей в газете «Молодая гвардия» клуб пробил для себя постоянную рубрику. И стала «Молодуха», оплодотворенная клубом, очень даже ничего. Отыскивала и публиковала хорошие стихи и прозу, в стенах редакции проводила выставки авангардистов и концерты бардов. В 1982 году открыла первую в области брачную контору – «Служба содействия браку».
Так что застой застоем, а жизнь, если вспомнить получше, кипела. Дыбился (анти)советский рок, впервые в жизни я записал русскоязычных исполнителей: Майка Науменко, БГ и паренька этого, с гнусавинкой, ну как его – Андрея Макаревича: «И когда мне тесно в старом доме, я сажусь у третьего окна».
Глаголом жгла сердца «лейтенантская правда о войне» Бондарева, Быкова, Бакланова, Адамовича. «Иностранка» поднимала и предъявляла нам пласты культуры «антиподов» – латиноамериканцев – то самое «зеркало» (одно из), которого нам так недоставало, чтобы увидеть себя со стороны.
В книжном у ЦУМа появились репродукции Босха (шизик, наш в доску). На дому кое-у-кого можно было посмотреть самодельные диапозитивы Сальвадора Дали, к 1982 году он стал самым модным художником в Перми. К тому времени наша сказочная жизнь уже полностью совпала с бредом Дали, и любимое словечко стало у нас – «сюр».
К слову – анекдот. Таксист ночью пристает к пассажирке, лезет к ней под подол, а она ему: «Мущина, предупреждаю: я – натурщица Сальвадора Дали», – «Ну и что?» – «А то. То, что вы ищете, находится у меня за ухом».
У народа в 1982 году «поехала крыша» – новая идиома. Актуальная тема. Вариации: «Ждите. Еду. Ваша крыша», «Серым шифером шурша, крыша едет, не спеша». Любимая песня – «Под крышей дома – никого». Через 10 лет «крыша» к нам вернется на бандитском джипе.
А тогда на сцене телестудии Останкино злобствовал пародист Александр Иванов, тоже примета времени. В его эстрадных концертах «Вокруг смеха» обнаружил себя Жванецкий, он читал монологи с листа: «Нормально, Григорий? – Отлично, Константин!». Валялись от хохота.
Да конечно, отлично, чего там. Это «у них» был застой. А «у нас» множились театральные студии. Новинка – «комнатные театры»: без сцены, актеры смешаны со зрителями – хэппенинг, по сути. Пермские киноклубы размывали пошлость настоящим искусством, в клубе работников госторговли шли шедевры Феллини, Антониони, Вайды. Низкий поклон тем подвижникам, что добывали их для нас.
Так что в 82-ом в Перми уже все можно было найти – и Кортасара, и Филонова, и Юнга – только захоти. И даже игрушечные железные дороги – немецкие, «PIKO»: рельсы, вагончики, пакгаузы, тоннели, стрелки, переезды, домики с цветниками – и все вот такусенькое, невиданной красы, и все работает. У «Детского мира» стояли взрослые дяди коллекционеры, менялись деталями.
Мужская мода-82: сабо – туфли без пятки на деревянной платформе. Престиж-82: кожаный «кейс» с кодовым замочком и еще – сауна. Это такая финская баня, там сухой жар до 120 градусов! Если кольцо не снял – ожог. На выходе из сауны – купальня и «послебанник» с суксунским самоваром, грузинским чаем, «Жигулевским» пивом, «Русской» водкой и римским развратом. В банные номера записывались за месяц, «уважаемые люди» проходили без очереди. «Шишки» строили свои сауны.
Модницы к зиме вязали «шапку-ворот» – трубу, ниспадающую с головы на плечи. Дети просили «кубик Рубика», позже – одноименную «пирамидку», «змейку».
«Адидас» путали с «Жальгирисом». Пели: «Адидас – три полоски» на мотив ВИА «Ялла» «Учкудук – три колодца». (На тот же мотив: «В кучку дуй – и колоться» – песня наркоманов, приближающихся).
Светская новость: Алла Пугачева рассталась со своим пожилым «маэстро» Раймондом Паулсом. Прима обнаружила неиссякаемую любовь к молодым дарованиям, рядом с ней взошли и прославились доселе никому не известные: Игорь Николаев, Владимир Кузьмин…
Две звезды, две светлых повести,
В своей любви – как в невесомости…
А невозмутимый Паулс нашел свое счастье с «Кукушечкой»: «Бабушка рядышком с дедушкoй». Говорят, потом его кинуло в министры – такая импровизация, зашибись. Латвийский рэгтайм.
В 82-м народ дивился на «Сан-Ремо»: Тото Кутуньо, Рикардо Фольи, «Рики э Повери», кхм – Пупо… Другая планета. Другой язык, иная манера держаться, костюмы, стили – все другое, Европа. Благополучие. Нега так и лилась с экрана в наши истерзанные сердца.
Нам зачитали Продовольственную программу в 82-м. И мы в сотый раз поняли, что на наше государство надежды никакой: программы не было. Была отписка – длинная, правильная и бесполезная – таких вокруг море, мы сами их сочиняли каждый день. А что будем кушать?
Придумали «подсобные хозяйства» – везде: на предприятиях, при школах, больницах, воинских частях. Газеты с восторгом рассказывали об овощных грядках в детсадах, о свинских сарайках позади столовых, о дачных обильных урожаях. Завод Орджоникидзе выращивал 2 сотни свиней у себя прямо на территории, под кислотным дождем. Привлечения горожан на сельхозработы приобрели зверский характер. Почитает доцент лекции студентам и – на совхозную борозду. А потом еще на собственном участке картошку копает. Остряки прозвали свои огородики – «дураково поле». Юмор горчит. «Куда собрался?» – «К Червякову в гости». Дача перестала быть символом успеха, теперь она – надежда семьи и ее проклятие.
1983. ФЕЛИЧИТА!
Это Аль Бано и Роминочка Пауэр нам пели, жмурясь от колючего невского ветра, как будто от счастья. В 1983 году по телевизору крутили их «фильм-концерт», записанный в Ленинграде с намеками на Венецию. Гранит теплел на глазах под ладошкой Роминочки, балтийские чайки перекрикивали Аль Бано, – дуэт работал – влюб-ленной пары не было. А так хотелось, надоели уже имитации, жизнь наша буквально состояла из имитаций, симуляций, туфты и лажи.
Осень, все на картошку! Школьники в восторге: не учимся! Выезжали классами, бегали по полю, кидались картошкой друг в друга, набегавшись, садились в кружок с бутербродами и термосами (Калининского завода) – закусывали, жмурясь на осеннее солнышко: «Феличита». У парней в термосах был вермут. Начиналась захва-тывающая игра в кошки-мышки с классной дамой.
Студенты-первокурсники выезжали в колхоз на месяц – была такая хорошая советская традиция, праздник поступления в вуз, праздник знакомства – медовый месяц на свежем воздухе. Деготь в бочку меда капали всякие командиры с их дурацкими сотками-сводками и еще – дожди: грязь, «копалки» не ходят, трактористы «пируют», ковыряешься вилами в грязи во имя страны, как Павка Корчагин, а девчонка-напарница, вся в полиэтилене, роет грязь руками и твои анекдоты про Андропова слышать больше не желает. Конец «феличите», распад и разложение в отряде, разговорчики в строю всякие антисоветские. На привале студенты поймали козу, привязали ей к хвосту банку из-под «Завтрака туриста», хлестнули. А она не побежала. И тут облом.
Все предприятия участвовали в ежегодной «битве за урожай», все учреждения (даже вредный обллит – их ждала морковка в районе Култаево). Городские «Икарусы» по утрам вывозили население на поля, вечером забирали обратно. Потери от тотальной мобилизации никто не считал, казалось, если горожане не помогут колхозникам – зимой наступит окончательный голод. Сейчас никто селянам не помогает – и что-то не померли, не знаю…
Чтобы не зацикливаться на бестолочи, горожане наловчились обращать насилие властей в развлечение – отвлекши внимание «стукачей» и парторгов, устраивали пикники в борозде.
А как выезжал трест ресторанов и кафе! Вместе со «стукачами» и парторгами в обнимку. У моего приятеля мать работала в смежном с рестораторами тресте завскладом-«тувароведом», она той осенью получила лестное приглашение поехать с ними «на картошку» и, не раздумывая, согласилась. «Уважаемые люди» выехали в поле со столами, понятное дело, с посудой, с баяном, с коробками «дефицита». Какая там, на фиг, картошка, какая такая «продовольственная программа»! Феличита!
Малиновки заслыша голосок,
Припомню я забытые свиданья,
В три жердочки березовый мосток
Над тихою речушкой без названья,
– струили беспричинную радость «Верасы» из магни-тофона, ресторанские тетки в золоте верещали про «час розовый», «дефицит» к ним в утробу уже не помещался, валился изо рта. А наутро приезжали трактора и зака-пывали неубранный урожай вместе с мусором в землю.
