Фредерик Бегбедер - Я верую – Я тоже нет
Бегбедер: Хочешь меня деморализовать и скрыть тем самым собственный страх смерти! Прямо как программа «Смит» в «Матрице 3», которая вещает сардоническим тоном: «The purpose of life is to end».[23]
Ди Фалько: Моя собственная смерть меня не пугает. Я больше боюсь физических страданий. Но всего страшнее для меня смерть тех, кого я люблю. Когда мы затрагивали эту тему, я не без тревоги думал о том, что наступит час и для меня станет реальностью смерть моей матери. Я еще не знал, что буду править рукопись этой книги через неделю после ее скоропостижного ухода к Господу. Мне повезло, что у меня была такая мать – удивительно чуткая, деликатная, скромная и мужественная. Она с уважением отнеслась к моему желанию стать священником. Когда я ей об этом рассказал, она мечтала о другой судьбе для меня, но потом она была рада и гордилась мной. Жизнь ее не щадила. Мы с тобой говорили о счастье – так вот, она его не знала. Именно из-за этого мне сейчас так больно. Я бы очень хотел видеть ее счастливой в конце жизни. Смерть матери – это страница биографии, которую тяжело перевернуть каждому человеку. Этот уход оставляет огромную пустоту. Думаю, священники, монахи ощущают это сильнее, потому что связаны особыми узами с той, кто дала им жизнь.
Отец Жан Дебрюин пишет: «Смерть – стена, умереть – значит пробить в ней брешь». Моя дорогая мама жива, Господь упокоил ее, я знаю, я верю, и все же моя тоска не утихает. Должно быть, причиной тому отчасти эгоизм. Вероятно, страдаем мы в основном от того, что любимого человека нет с нами, а не от того, что его земная жизнь окончилась.
Может, стоит обратиться к психоаналитику, чтобы понять причины страха, который охватывает меня при мысли о смерти близких.
Бегбедер: Священники исповедуются у психоаналитиков – это победа Фрейда над Богом!
Ди Фалько: Знаешь, если бы мне предложили выбирать, я согласился бы испытывать боль, которую причиняет мне кончина матери, лишь бы ей не пришлось страдать из-за моей смерти. Нет большего горя для матери, чем потеря одного из детей. Хотя бы от этого горя моя мать избавлена.
Бегбедер: Я скорее материалист поневоле. Верю в видимость. Быть может, я пересмотрю свою позицию в старости, когда усилится страх, но пока что я, пожалуй, фаталист. Думаю, смерть – это остановка, конечная станция, а потом – небытие. Мой фатализм тоже продиктован страхом, который обостряет несогласие с тем, что у нас отберут все, прежде нам данное.
Ди Фалько: Мне часто приходилось навещать людей, доживающих свою жизнь, из тех, кто не имеет средств окончить дни благопристойно, стариков, которым негде умереть, кроме как в богадельне, в приюте, – позор для богатой цивилизованной страны. Я нередко от них слышал: «Я жду, жду. Видно, Бог еще не хочет меня взять, но я готов, я готова». Они уже приняли решение. Оставалось ждать решения Бога, которому они спокойно вручали свою душу.
Бегбедер: Вот еще одно слово, о котором надо договориться: «душа». Как уже было сказано, я не верю, чтобы нечто существовало до нашей жизни или продолжало бы жить после нас. Не верю и в переселение душ, которые переходят после смерти в другое тело, как считается в брахманизме. Человек – это тело: оно рождается в мир, а потом перестает существовать. Своего рода умная машина – уникальная, способная мыслить, задаваться вопросами, которая однажды перестает функционировать. По-моему, есть любовь и прочие высокие и прекрасные вещи, но души нет. Мне случалось безумно влюбляться – любить «всей душой», «от души» благодарить за то, что со мной происходило, но я не могу употребить слово «душа» иначе как в литературном, поэтическом смысле.
Ди Фалько: Опять все зависит от того, какое значение ты придаешь слову. Для христиан душа – духовное начало, основной двигатель жизни. Человек един телом и душой. Тело дают нам родители, а душа, нематериальная и бессмертная, непосредственно создана Богом. Именно благодаря душе наше материальное тело поистине человечно и живо. Дуализма нет, поскольку душа и тело составляют единую сущность. А с наступлением смерти душа не погибает. Она вновь соединится с телом при окончательном Воскресении.
Бегбедер: Для этого надо верить в Воскресение, как и во все понятия, придуманные человеком в поисках полноты. С тех пор как мыслит, он разрабатывает всевозможные гипотезы, стремясь удовлетворить жажду бессмертия, и первая из них – гипотеза о бессмертии Бога.
Значит, для тебя душа – что-то вроде двигателя тела?
Ди Фалько: Когда я преподавал катехизис детям, я искал образы, помогающие выразить идею души, дыхания Божия. Я часто приводил в пример подсолнух. Чтобы распуститься, он должен быть обращен к солнцу в открытом пространстве. Впечатляющее зрелище – целое поле подсолнухов, повернувших головы к свету. Я объяснял детям, что это растение достигает полноты развития, только когда смотрит на солнце, воспринимает лучи, которые вдыхают в него жизнь. Такие же отношения связывают людей с Богом. Только в Боге имеем мы эту полноту – и в нынешней жизни на земле, но главным образом – после смерти.
Бегбедер: Эти подсолнухи, дружно повернувшие головы к свету, напоминают мне скорее участников Всемирных дней молодежи![24]
Не знаю, убедительно ли было для детей твое доказательство, но в преподавании катехизиса у тебя случались проколы, и я – тому живое свидетельство. Тогда, может быть, я в это верил. Сегодня меня совсем не убеждает твоя концепция души, необходимой человеку при жизни и после смерти. По-моему, мы – метафизические животные, млекопитающие, которые любым способом пытаются себя успокоить – если надо, готовы хоть обкуриваться подсолнечником!
Ди Фалько: Благодаря тому, что у тебя есть душа, ты неповторим. Ты – уникальное существо перед Богом. Но откуда у нас эта потребность себя успокаивать?
Бегбедер: От страха пустоты, нежелания удовлетвориться материальными благами мира, онтологической тревоги. Если человек не может обойтись без Бога, этот факт еще не доказывает, что Бог существует. Это просто один из ответов, которые успокаивают человека, делают жизнь переносимой. Если Бога нет, это означает, говоря твоими словами, что наша жизнь с самого рождения – не что иное, как умирание, окончательное и необратимое. Ты подразумеваешь смерть на земле и продолжение жизни на том свете. А я так не думаю. Продолжения нет, умирают раз и навсегда, с чем трудно согласиться. Вот почему я люблю философов-нигилистов и вообще нигилизм – своего рода всецелый пессимизм, восходящий к Екклесиасту, то есть к Библии! Кстати, он породил довольно значительные произведения – тревожные, угрюмые, мрачные, но прекрасные: Шопенгауэра, Чорана, Селина, Буковски, Кафки, Режиса Жоффре и Пьера Меро. Я и себя причисляю к этому пессимистическому реализму, иногда ироничному, порой циничному, и непрестанно чувствую над собой дамоклов меч – смерть.
Ди Фалько: Твой пессимизм трогателен, но я его не разделяю. Для меня смерть представляет собой переход. «Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день»,[25] сказал Христос. Это переход от смерти к жизни вечной, из этого мира в мир Божий. Я живу с надеждой, что обрету однажды в Иисусе Христе, в Боге полноту, ответ на потребность в бесконечном, которую испытываем все мы…
Бегбедер: И это будет рай! Не знаю, существует ли он, но что касается ада, я уверен: это XXI век.
Ди Фалько: Думаю, ад существует на том свете, ибо верю, что Бог уважает мою свободу, в том числе и свободу Его отвергнуть. Но надеюсь, в аду не слишком многолюдно.
Бегбедер: А мне казалось, там полным-полно народу.
Ди Фалько: Нет, ведь Христос прощает грехи, исключая только один, который я уже называл, – отрицание Бога: «Я уверен, что Бог есть, и отвергаю Его».
Бегбедер: Тогда где место Гитлера – в аду или в раю?
Ди Фалько: Ответ на такой вопрос не в моей компетенции. Сие ведомо одному Богу. Но если я должен высказать свое мнение, то Гитлера я вижу скорее в аду, ибо так отрицать человека значит тем самым отрицать Бога.
Бегбедер: Другими словами, если вы добры, вы окажетесь в дивном уголке среди ангелов и возвышенных созданий, а если злы – вас будут поджаривать на вертеле в таком месте, где еще хуже, чем на земле. Опять морковка и палка!
Ди Фалько: Речь идет не о месте, а о состоянии. Не стоит представлять себе рай в виде мифического сада наслаждений – скорее это бесконечное блаженство, обретенное человеком после его воскресения в близости к Богу. То же относится к аду – забудь реалистический образ, с помощью которого люди воплощали свое представление об аде, например, в живописи. Ад – не наказание, которое Бог якобы налагает на людей. Так нам напоминают о свободе выбора, о том, что мы должны совершить над собой некие усилия, чтобы возвыситься, а не совершая их, мы теряем все, что могли бы приобрести, если бы стали лучше. Итак, не Бог отвергает нас. Речь идет о нашем самоустранении, оно и отдаляет нас от Бога.
