Валери Триервейлер - Благодарю за этот миг
Я удивилась, я ее не поняла: с чего это я должна плакать?
Мой отец умер в 1986 году, так и не рассказав нам о том, как его постигло это несчастье. Но во время президентской кампании Франсуа одному из журналистов «Уэст-Франс» попалась на глаза статья о том трагическом дне. Какой-то водитель нашел на обочине дороги трех мальчиков. Один из них был мертв, двое других ранены. Мой отец был без сознания. Его удалось спасти, однако ногу пришлось отнять. Там же, в придорожной канаве, он, видимо, оставил и свою жизнерадостность. В тот день, когда я прочитала эту совсем коротенькую заметку, я поняла, какую трагедию пережил мой отец. Вот тогда-то я и заплакала, сидя в одиночестве и думая о том, что ему пришлось вынести.
В школе, когда нас просили указать профессию родителей, мы писали в клеточке «отец» аббревиатуру ИВ (инвалид войны), а в клеточке «мать» — БП (без профессии). Этим мы отличались от других детей. Наши родители не работали, они все время находились дома. И мы даже мечтать не могли о том, чтобы пошататься где-нибудь после уроков. Нам давали не очень-то много свободы.
Едва вернувшись домой и съев полдник, состоявший из хлеба с джемом или пастой Nutella, мы рассаживались вокруг стола в комнате, которую именовали «общей залой». И делали уроки, а мать тем временем вязала, сидя во главе стола, и в любой момент могла заставить любого из нас рассказать наизусть стихотворение или проверить, как выучена таблица умножения.
Сама она всего лишь кончила среднюю школу, но выпускных экзаменов не сдавала и поэтому следила за нами в меру своих возможностей. Я восхищалась ею, но твердо решила не повторять ее судьбу. Она была рабой всего нашего семейства и не могла уделить себе ни минуты. А часто переносила такое, что даже представить трудно.
Но она обладала невероятной жизнестойкостью и стремлением к свободе. Так, например, она тайком от отца научилась водить машину и сдала экзамен на права. Мы были в курсе, поскольку должны были прикрывать ее отсутствие дома. И когда она получила права, отец не только согласился, чтобы она его возила, — они купили подержанный семейный «пежо-404» с тремя рядами сидений. Малыши усаживались сзади, а самый мелкий — в середине салона. И начались наши воскресные прогулки, в том числе посещения замков, куда мы могли входить бесплатно по карте «многодетной семьи».
Мать совершила еще один знаменательный поступок, все так же втайне от отца: она стала искать работу. Это было в 1982 году. Мне уже исполнилось семнадцать лет. Она узнала, что в Анже требуется кассирша на катке, и получила это место. Отец плохо воспринял этот порыв к независимости, хотя время от времени мать работала по субботам на рынке, помогая одному из моих дядьев торговать цветами. Я ужасно любила бегать к ней туда и помогать заворачивать букеты. Но в данном случае речь шла о работе со сложным расписанием, с полной занятостью даже по выходным, а в некоторые вечера и допоздна. И вот ее жизнь, как у многих наших женщин, стала беготней наперегонки со временем. А ведь у нее было шестеро детей и муж-инвалид, которого возраст и болезни делали все более и более деспотичным. Она вбегала в дом и начинала судорожно готовить обед, который даже не успевала разделить с нами. Только присаживалась на пять минут и торопливо съедала что-нибудь готовое прямо из пластиковой коробочки. Я и три мои сестры помогали ей по хозяйству. А двух наших братьев отец освободил от домашней работы, позволяя разве что выносить мусор на помойку.
Школьные успехи мальчиков отец считал более важными, чем наши. Моя мать убедила меня не повторять этот сценарий, отказаться от такого взгляда на второстепенную роль женщины. Учась в коллеже, я одновременно работала утром по воскресеньям в магазинчике «Всё на свете». Там я получала 50 франков за четыре часа работы и на собранные деньги смогла купить себе свободу, приобретя подержанный мопед.
В лицее я тоже сочетала занятия со случайными приработками. В выпускном классе я работала в качестве хостес во Дворце конгрессов. Облаченная в темно-синий с белым форменный костюм, я рассаживала в зале людей, которым повезло «попасть на спектакль». Да и сама пользовалась случаем посмотреть его.
Несправедливость… ее я испытала на себе слишком рано, когда одна из моих школьных подруг призналась, что родители не разрешили ей приглашать меня домой: я, видите ли, не живу в «хорошем» районе города. Да, я не годилась ей в подруги, во всяком случае в плане общественного положения. Я была лучшей ученицей в классе, но мой социальный статус оставлял желать лучшего. Я очень тяжело пережила эту историю, воспоминание о ней мучило меня всю жизнь. Мне ненавистны любые формы расизма, но люди слишком часто забывают о губительных последствиях социального расизма.
Дождавшись результатов выпускных экзаменов, я в тот же день покинула Анже, его северное предместье и свою семью. На следующий же день я записалась на истфак в университете Нантера[19]. Так я переходила от провинциального уклада к парижскому, от лицея в здании, считавшемся историческим памятником, к этому факультету на западной окраине столицы — очагу майской революции 1968 года; от жизни в лоне семьи к вольной жизни с возлюбленным, в каморке под крышей. Мой отец умер два года спустя.
Франсуа Олланд узнал всю эту историю довольно рано. Есть у него такое замечательное свойство — умение разговорить собеседника, тогда как на самом-то деле это я, журналистка, должна была подвигнуть его на политические признания. В те годы, когда мы общались на расстоянии, он иногда беззлобно подсмеивался надо мной, величая Золушкой. Он находил, что я отличаюсь от собратьев по перу, что я очень не уверена в себе. Я часто веду себя отчужденно, что создает мне репутацию холодной, высокомерной особы, и эта репутация прочно прилипла ко мне. В Национальном собрании или в «Пари-Матч» меня считают «буржуазкой», что меня очень забавляет: ведь я выросла в «Монплезире» — северном квартале дешевых новостроек Анже.
Однако разница между мной и другими действительно бросалась в глаза. В Анже я одевалась совсем не так, как мои сверстники. И не хотела больше выглядеть нищей, хотела выделяться из общей массы. Мы с сестренкой долго донашивали платья старших сестер. А «воскресные наряды» состояли из колючих фланелевых брюк, которые наша бабушка выкраивала из старых отцовских!
Вот самое горькое из моих воспоминаний: как-то мне пришлось идти в начальную школу в башмаках старшего брата: мои в тот день просто развалились, и мать не нашла другого выхода. Я долго отказывалась идти в школу в таком виде, но у меня не было выбора, и я всю дорогу плакала. А на перемене осталась сидеть в углу, прикрыв ноги своим ранцем.
У входа в здание Совета министров или в «четырехколонный» зал Национального собрания я вижу своих коллег в джинсах, однако сама упорно ношу костюмы. Еще в университете я ходила в юбках и пиджаках, купленных на развалах рынка Сент-Уан. Эта манера одеваться лишь упрочила мой имидж суровой, надменной молодой женщины. И мало кто из мужчин-журналистов осмеливался искать со мной дружбы.
Однако постепенно я завожу себе друзей по профессии. Некоторые из них используют меня как «приманку», по их собственному выражению. Я вхожу в группу журналистов, состоящую из одних мужчин. Мы часто приглашаем на обед политиков — мужчин и женщин. Все мы только начинаем осваивать свое ремесло и поэтому объединяем силы. Один из таких обедов преподал мне урок на всю жизнь. «Наверху» меняется расстановка сил, и один из центристов клянется нам, что никогда в жизни не войдет в правительство Миттерана. Через три дня он становится министром. Я тотчас звоню ему и говорю:
— Благодарю вас за науку, теперь я буду знать, что политикам верить нельзя!
Мне следовало бы получше запомнить это.
В 1997 году Лионель Жоспен становится премьер-министром, а Франсуа Олланд — первым секретарем Социалистической партии. Мы сближаемся все больше и больше, становимся единомышленниками. Он часто смешит меня своими шутками, я восхищаюсь его умом, живостью его характера. Он мгновенно облекает мысли в слова: едва услышав вопрос, тут же выдает ясный, четкий ответ, неизменно с ноткой юмора.
Некоторые из моих коллег подшучивают над этим привилегированным знакомством. В Национальном собрании они подсаживаются ко мне поближе, в полной уверенности, что первый секретарь обязательно поделится со мной какими-нибудь сведениями. И так оно и происходит. Ему часто случается пробраться сквозь толпу депутатов, чтобы подойти к нашей маленькой группе, под многозначительными взглядами моих товарищей.
По понедельникам, когда редакция «Пари-Матч» не работает, он часто звонит мне под тем предлогом, что мне, наверно, нужна информация, хотя я и не обращалась к нему. А по субботам днем, уезжая в Коррез, он звонит оттуда ко мне домой. Он сообщает мне важные новости, но и я время от времени подбрасываю ему полезную информацию, поскольку хорошо знаю положение дел в Социалистической партии.
