Василий Ирзабеков - Святая сила слова. Не предать родной язык
А есть ещё надменное: «Я никому ничего не должен!», которое – увы – слышится всё чаще и чаще. Это как же получается – неужто никому? Вспомним одну из самых любимых книг детства о Робинзоне Крузо: несчастный человек, в одночасье оказавшийся на необитаемом острове, строит себе жилище, разводит огонь, охотится из лука, шьёт одежду, мастерит зонтик и даже выращивает пшеницу. Один! Но один ли? Разве ж не стоит за плечами неудачливого мореплавателя многовековой опыт всего человечества?! Мудрая книга, глубокая, совсем не случайно автор её, талантливейший писатель Даниэль Дефо, явился ещё и создателем службы внешней разведки Великобритании.
Начальники и негодяи
«Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак»… Когда появилась эта, признаемся, не лучшая из русских поговорок? Кто обиженный, униженный, недовольный, затаившийся в оскорблённости своей придумал её в недобрый час? А в том, что она имеет конкретное авторство, у меня сомнений нет. Так называемые народные песни, сказки, пословицы и поговорки названы так лишь потому, что средой их бытования является, прежде всего, народная речь. Но это никак не обозначение авторства, как пытались порой уверить нас ещё несколько десятилетий назад. Автор всегда один: и у притчи, и у песни, и у анекдота, которым поначалу в России называли просто занятные истории. И если плод его творчества удачен, он принимается народом и потихоньку шлифуется, превращаясь из алмаза в бриллиант, передаваясь из уст в уста. Но изначально необходим тот самый алмаз! Добыть его опять же под силу лишь талантливым, одарённым людям. Не случайно Сергей Есенин любил говаривать о том, что если бы он не был грамотен, стихи его наверняка стали бы считать народными.
Так вот, привычное слово начальник, как оказалось, значило поначалу вовсе не то, что теперь. И было оно наполнено высоким смыслом. Вспомним, начальником был прежде тот, кто шёл впереди войска, когда оно вступало в битву, принимая на себя самые сокрушительные удары противника. И никогда не тот, кто, привычно прячась за спинами своих подчинённых, списывает на них все неудачи общего дела. Не забывая при случае отметить собственные «выдающиеся достоинства». Для автора этих строк удивительными русскими начальниками на все времена были и остаются прежде святые благоверные князья Александр Невский и Димитрий Донской. Вспомним, князь Димитрий, герой великой Куликовской битвы, находился в авангарде своего войска и получил множество тяжёлых ранений. А потому по прошествии восьми с небольшим лет и отошёл к Богу, будучи ещё молодым человеком, по причине всё тех же тяжёлых ран, полученных им в кровавой сече при Непрядве.
Подлинные русские начальники, которых мы называем военачальниками, – это Александр Васильевич Суворов, Михаил Илларионович Кутузов, адмиралы Павел Нахимов и Фёдор Ушаков, прославленный ныне Церковью, Барклай де Толли и князь Багратион и многие, многие другие, известные нам по истории или неизвестные (что случается чаще), но хорошо известные Господу. А ещё при упоминании слова начальник всё чаще вспоминается этот эпизод Святого Евангелия, помните: «Когда вошёл Иисус в Капернаум, к Нему подошёл сотник и просил Его: Господи! Слуга мой лежит дома в расслаблении и жестоко страдает» (Мф. 8, 5–6). Как много проблем, порой тяжёлых и казалось бы неразрешимых у каждого из нас. Наверняка были они и у этого римского воинского начальника. Но он предпочёл отчего-то попросить не за себя, а за слугу своего, человека, подчинённого ему. Наверняка потому что был настоящим начальником. Автор этих строк глубоко чтит одного русского начальника, служившего некогда генерал-губернатором Москвы, великого князя Александра Николаевича, много сделавшего за свою небольшую жизнь для нашей столицы и так безвременно погибшего от бомбы, брошенной в него террористом Каляевым, настолько мощной, что сердце его было найдено на кровле одного из близлежащих домов. Приснопоминаемого благороднейшего супруга великой княгини, пришедшей в тюремную камеру к убийце мужа и простившей (!) его, прославленной ныне русской святой, преподобномученицы Елисаветы, заживо погребённой большевиками в шахте под Алапаевском. Да, он был генерал-губернатор, градоначальник, а не мэр, как это принято именовать сейчас!
А теперь заново прочтите поговорку, с которой мы начали этот разговор. Противно, не правда ли?
Да и само слово правитель – как разительно отличается оно коренным своим смыслом от всевозможных лидеров, генеральных секретарей, президентов и премьер-министров. Только вслушаемся, правитель – это ведь тот, кто призван вести вверенный ему Богом народ по правому, сиречь спасительному пути, дабы восстал он, когда прейдут времена и наступят сроки, справа – одесную Престола Божия. А потому и в Акафисте преподобному Сергию, игумену Радонежскому, поём: « Радуйся, добрый стада своего иночествующих настав-ниче и правителю» (Икос 9). И как же печально сознавать, что в каждом новом руководителе бесконечно терпеливый народ наш всё чает узреть истинного правителя, тогда как унылой вереницей всё тянутся и тянутся в основном кривители.
А им бы заглянуть – хотя б разок – в Канон Ангелу Хранителю и замереть, прочитав молитвенное обращение к нему: «руководителю мой».
А ещё – в свете сказанного – автор этих строк горячо советовал бы людям, несущим службу в милиции, всерьёз задуматься над словом правопорядок. Не раз приходилось слышать, как именуют их в Церкви, а именно воинами правопорядка.
Негодяями же и негодниками на Руси испокон называли тех, кто не годился для самого почётного для мужчины занятия – службы в армии в силу каких-то причин. Почему? Возможно и потому, что изоляция в юные годы от здорового мужского коллектива способствовала развитию в этих молодых людях не лучших черт, не годных для мужчины вообще. Да и ныне, когда попадаются на глаза стены вагонов метро и автобусные остановки, пестрящие объявлениями типа: «Поможем откосить от армии», из уст невольно срывается: «Ну и негодяи!»
«А в этом огне…»
Сегодня, когда лучшая, неравнодушная (или на церковном языке, не теплохладная) часть российского общества стремится к обретению своих подлинных духовных и исторических корней, нередко возникает желание – возможно, оправданное – пересмотреть некие штампы, доставшиеся нам от недавнего ещё прошлого. Как-то довелось услышать в проповеди одного известного священника слова о том, что Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата, других наших героев есть языческий символ, с которым надлежит покончить в самом близком будущем. И что единственно правильной формой памяти о павших на Руси всегда были поклонные кресты.
Так кто ж спорит?! И в самом деле, когда едешь по России, нельзя не заметить, что крестов этих становится всё больше и больше, и это не может не радовать сердце. Только вот подумалось: а что если эти категоричные слова услышит кто-нибудь из ветеранов Великой Отечественной? Для них, которых осталось ныне так мало, что сердце сжимается в каждый очередной День Победы, и о милосердном отношении к которым все мы так часто любим рассуждать, для них эти слова – милосердны? Никогда не поверю, что когда подходят они к Вечному огню, что в Александровском саду или на Мамаевом Кургане, чтобы помянуть своих однополчан, друзей, юность свою давнюю вспомнить, то сознательно отдают дань какому-то языческому божку Господи, помилуй.
Если б всё было так просто. Просто же в России не бывает никогда. Вечный огонь воспет в десятках стихов и поэм, запечатлён в документальном и художественном кино. А ещё в памяти миллионов людей, в том числе и моего поколения. Не знаю, как вы, мои дорогие читатели, но у меня всякий раз, когда оказываюсь перед Вечным огнём какого-нибудь русского (или не русского) города, в памяти неизменно всплывают ставшие классическими в самом высоком смысле этого слова строки Владимира Семёновича Высоцкого. Помните?
…А в этом огне
Виден гибнущий танк ,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск ,
И горящий рейхстаг ,
Горящее сердце солдата.
С этим-то как прикажете быть? Может, наконец-то научимся – всем миром – жалеть (а по-русски это часто значит любить) тех, кто так в этом нуждается и кого с каждым годом становится всё меньше и меньше, и не будем надмеваться перед этими дорогими стариками и старушками своей воцерковлённостью? Постараемся не походить на того сына, что, как в известной поговорке, «ради красного словца не пожалеет и отца».
Урна или домовина?
Коль скоро речь зашла о физической смерти, не могу не упомянуть в этой связи и о том, как правильно, как ёмко называлось раньше на Руси то, что ныне называется гробом и в названии чего как бы слышится нам прежде сама форма (горб). А ведь это – домовина. Вслушайтесь: ничего пугающего нет в этом слове, а только ещё одно напоминание русскому человеку о том, что блуждание его в бренном мире есть состояние временное и – рано или поздно – телу его надлежит возлечь в истинном доме. И как непохожа основательная домовина на урну с прахом, ведь сосуд в парке для пачек от сигарет и обёрток от мороженого, любого мелкого мусора тоже называется урной. Понимаю, что слово урна в эдаком звучании попало в язык наш в период увлечения классицизмом. Да и у Пушкина в «Евгении Онегине», если вспомним слова поэта Ленского о деве, что придёт «пролить слезу над ранней урной». Конечно, так. И всё же, всё же…
