Елена Прудникова - Ленин — Сталин. Технология невозможного
Боевая подготовка войск
Главнейшими недостатками в подготовке войск являются:
1) низкая подготовка среднего командного состава в звене рота — взвод и особенно слабая подготовка младшего начальствующего состава;
2) слабая тактическая подготовка во всех видах боя и разведки, особенно мелких подразделений;
3) неудовлетворительная практическая полевая выучка и неумение выполнять то, что требуется в условиях боевой обстановки.
4) крайне слабая выучка родов войск по взаимодействию на поле боя…
7) в войсках не отработано управление огнём…»[40]
Дальше идут такие же разгромные отчеты по родам войск. Единственный оазис здесь — конница, только ее подготовка признана удовлетворительной. Как говорится, честь и слава Семену Михайловичу Будённому! А остальные?
И это — за полгода до войны с самой сильной армией мира!
Что должны были испытывать те, кто знакомился с этим документом, предоставляю вообразить читателю. Как должен отреагировать новый нарком — тоже. Что-то можно было успеть, конечно, но в целом картина ясная.
А вот как должен был отреагировать Сталин — если, конечно, всего этого не знал раньше?[41]
Известно, чего он не сделал — он не применил никаких оргвыводов к Ворошилову. Не за что было. Ворошилов сумел главное: в самые опасные годы он обеспечил лояльность армии режиму — не дал ей сдетрнировать в 1930 году, когда приходилось бросать бойцов против восставших крестьян, не дал сорваться в военный переворот в 1937-м. Что же касается прочего — то он работал, как мог. Во многом обвиняли Ворошилова, но в халатности — никогда. И не факт, что кто-то другой смог бы сделать намного больше, ибо объективные обстоятельства есть объективные обстоятельства.
А они таковы. Кроме вышеприведенных организационных проблем… Организационные проблемы в СССР были везде одинаковыми. Даже в своей знаменитой речи 3 июля Сталин первым пунктом того, что надо сделать, сказал:
«Прежде всего необходимо, чтобы… советские люди поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия, от беспечности, от настроений мирного строительства, вполне понятных в довоенное время, но пагубных в настоящее время».
Короче говоря: товарищи, кончайте бардак, шутки кончились!
Но кроме этого были и другие обстоятельства, объективные и непреодолимые. Например, накануне машинной войны призывник Красной Армии в среднем имел четыре класса образования и сплошь и рядом крестьянское происхождение[42]. Нет, конечно, его можно было обучить, и это делалось, — но ведь культуру обращения с техникой на курсах не привьешь, это вопрос не обучения, а среды обитания. Да, у нас имелось пятнадцать или там двадцать тысяч танков — но при этом квалификация механиков-водителей была такова, что они часто бросали машину, не в силах исправить пустяковую поломку.
Начиная с 1939 года армия бурно росла и одновременно реформировалась. Наложившиеся друг на друга трудности роста и трудности реформы привели к тому, что в ней катастрофически не хватало офицеров, а те, которые были, не имели не только боевого опыта — откуда его взять в армии мирного времени? — но и опыта службы, что уже совсем плохо. Соответственно, некому оказалось и обучать солдат. Красная Армия в начале 1941 года если и не представляла собой просто толпу людей, одетых в военную форму, то была к этому близка.
Репрессии 1937 года привели к массовым подвижкам по вертикали, когда офицеры получали новые должности раньше, чем были к тому готовы. С одной стороны, новые кадры — это хорошо, тем более что старые были товарищами весьма специфическими (опять же читайте Суворова, например «Очищение»). С другой, произошел разрыв преемственности, что плохо. Да и нарком внутренних дел Ежов, работавший на немцев[43], истреблял не самых худших. В результате испытывало проблемы и высшее звено.
Наконец, РККА была армией мирного времени. Не зря руководители государств стараются обкатать свое войско во всех возможных конфликтах. У СССР, при его масштабах, конфликтов было явно недостаточно. А если у армии нет боевого опыта — значит, его нет.
Противостояла же нам на западных границах лучшая армия мира — и не потому, что имела много танков и самолетов. У немецкой армии была высочайшая культура ведения боевых действий, возглавлялась она потомственным прусским офицерством и воевала к тому времени уже два года. Немцы брали не грубой силой, а в первую очередь феноменальной организацией, взаимодействием войск, тактическими находками. Против любой силы они выставляли мастерство — и побеждали, в точном соответствии со словами Суворова: «Бить не числом, а умением». Поэтому, несмотря на количество танков, самолетов и пр., в комплексе немецкая армия намного превосходила нашу.
Нет, конечно, был один шанс из десяти, что Красная Армия все же справится с поставленной задачей. Такой шанс всегда есть, и Сталин дал армии возможность его реализовать. Но в целом едва ли у него имелись какие-то иллюзии. Неплохо было бы сохранить их у военных, для поднятия боевого духа, и вождь делал, что мог — пользуясь своим авторитетом, говорил на приемах о наступлении, о том, что «Красная Армия всех сильней». Магия слова есть магия слова. Офицеры, конечно, имели представление о состоянии дел, но все же невольно верили — Сталин ведь говорит! — и близлежащий участок бардака уже воспринимался как «отдельный недостаток». Может быть, и Жукова поставили на пост начальника Генштаба просто потому, что это был человек-таран, который будет орать, материться, но при этом никогда не скажет: «Всё погибло!» Сейчас нужен такой, а потом заменим…
Последние часы мира
— И всё же лучше подождать, чем…
— Эх милый, я-то разве не понимаю? Это же кровь, кровь народа, наша кровь. Жизни, много жизней с обеих сторон. Разве я не знаю?
Николай Шпанов. Первый удар…И все же до самого конца оставался крохотный шанс избежать столкновения. В предыдущих кампаниях Гитлер не раз и не два отменял уже назначенное выступление.
21 июня наркоминдел Молотов виделся с послом Германии в СССР Шуленбургом. Формально — чтобы обсудить вопрос о нарушениях границы германскими самолетами, фактически — попытаться выяснить хоть что-нибудь относительно начала войны.
Из отчёта о беседе наркома иностранных дел Молотова с послом Германии в СССР Шуленбургом. 21 июня 1941 г.
«…Затем тов. Молотов говорит Шуленбургу что хотел бы спросить его об общей обстановке в советско-германских отношениях. Тов. Молотов спрашивает Шуленбурга, в чем дело, что за последнее время произошел отъезд из Москвы нескольких сотрудников германского посольства и их жен, усиленно распространяются в острой форме слухи о близкой войне между СССР и Германией, что миролюбивое сообщение ТАСС от 13 июня в Германии опубликовано не было, в чем заключается недовольство Германии в отношении СССР, если таковое имеется? Тов. Молотов спрашивает Шуленбурга, не может ли он дать объяснения этим явлениям.
Шуленбург отвечает, что все эти вопросы имеют основание, но он на них не в состоянии ответить, так как Берлин его совершенно не информирует… О слухах ему Шуленбургу, известно, но им также не может дать никакого объяснения».
Однако ещё накануне было получено донесение заместителя наркома иностранных дел Богдана Кобулова. Выглядит оно несколько странно — но это обычная практика того времени. Чтобы не информировать посторонних людей, подобные документы на машинку отдавали без указания фамилий, которые потом вписывались от руки. Судя по содержанию, речь, скорее всего, идет о том же Шуленбурге или о ком-то из его заместителей.
Из записки Б. 3. Кобулова. 20 июня 1941 г.
«16 июня с. г. _______ в Москве _______ в беседе заявил следующее:
„Я лично очень пессимистически настроен и, хотя ничего конкретного не знаю, думаю, что Гитлер затевает войну с Россией. В конце апреля месяца я виделся лично с _______ и совершенно открыто сказал ему, что его планы о войне с СССР — сплошное безумие, что сейчас не время думать о войне с СССР. Верьте мне, что я из-за этой откровенности впал у него в немилость и рискую сейчас своей карьерой и, может быть, я буду скоро в концлагере. Я не только устно высказал своё мнение _______, но и письменно доложил ему обо всём. Зная хорошо Россию, я сказал _______, что нельзя концентрировать войска у границ Советского Союза, когда я ручаюсь, что СССР не хочет войны. … Меня не послушали, и теперь я абсолютно не в курсе дел. Меня осаждают все мои коллеги — _______, _______, _______ с расспросами, что происходит в Берлине, и я никому не могу дать ответа. Я послал _______ (_______) специально в Берлин, что бы он выяснил положение и, кроме того, выяснил, как поступить нам всем здесь в посольстве в случае войны. Мое положение ведь тоже не совсем хорошее, когда вся злоба вашего народа может обратиться против меня. Может быть, через неделю меня уже не будет в живых. … Я не могу себе представить так же, как и _______ (_______) и все мои подчиненные того момента, когда начнётся война. Мы все не хотим этого“».
