Бен Чу - Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда!
Сложившееся у нас представление о китайцах как о нации, зажатой в железных тисках древней истории и застывшей культурной традиции, содержит в себе горькую иронию. Нетрудно понять, почему сама компартия неустанно пропагандирует идею культурного единообразия Китая. Убеждая окружающий мир, что Китай представляет собой не совокупность территорий со своими проблемами, а является монокультурным государством, режим таким образом укрепляет собственную легитимность в глазах международного сообщества. Именно по этой причине, отказавшись от своей прежней антиконфуцианской политики, партия теперь раскручивает идею «гармонии». Режим прежде всего заинтересован в сохранении собственной монополии на власть, для него это намного важнее, чем чистота марксистской идеологии. Партия видит прямую выгоду в пропаганде культурного релятивизма, поэтому ее глашатаи в откровенно своекорыстной манере заявляют, что демократия и права человека являются для страны чужеродными концепциями и не могут привиться на китайской почве.
Понимают ли те из нас, кто с готовностью повторяет мантру о монолитности и статичности китайской культуры, что таким образом они невольно помогают коммунистическому режиму в укреплении позиций? Не принимая во внимание специфической самобытности культуры последователей Далай-ламы в Тибете или мусульман провинции Синьцзян на крайнем западе страны, мы невольно признаем право пекинских властей на принесение в жертву сепаратистских амбиций этих районов на алтарь национального единства Китая. А провозглашая культурную уникальность Китая, мы подписываемся под рассчитанной на дешевый эффект трескотней о неприемлемости для этой страны демократии.
Мы с насмешкой вспоминаем теперь тех европейских интеллектуалов, «полезных идиотов», по определению Ленина, кто наивно воспевал перед Второй мировой войной большевистский режим в России. Но можно ли считать тех из нас, кто сегодня преувеличивает культурное единство Китая, менее полезными для репрессивного режима этой страны?
Новый Китай
Бессмысленно оспаривать существование самобытной китайской культуры, проявляющейся в повседневной жизни людей на обширной территории страны. Несмотря на возрастающую вестернизацию городской жизни, такие реалии, как философия фэншуй, связанные с цифрами суеверия или поклонение духам предков живы и поныне. Во многих зданиях в Китае четвертый этаж не обозначен табличкой, поскольку слова «четыре» и «смерть» звучат похоже. Моя тетка в Гуанчжоу отличается жестким практицизмом в руководстве своим пиар-бизнесом, что не помешало ей нанять консультанта по фэншуй для планировки нового офиса. Когда я уезжаю от своих китайских родственников, они зажигают ритуальные палочки на своем универсальном домашнем алтаре и молятся о моем благополучном возвращении домой.
Верно и то, что китайская письменность является мощным культурным и национальным скрепляющим фактором. Если даже многие люди из разных уголков обширной империи не в состоянии понять диалекты, на которых говорят их соседи, они, как правило, могут читать одни и те же газеты и следить по субтитрам за происходящим на экранах телевизоров. Попытки унификации литературного языка относятся еще ко времени первого цинского императора; Мао ввел обязательное изучение путунхуа, или «стандартного китайского языка», в школах. Если возможно привести в пример единственный довод в пользу теории о неразрывности китайской культуры, это будет, конечно, единая письменность.
Объединяет нацию и подлинная гордость за историю и достижения страны. Сунь Ятсен и Мао никогда не забывали подчеркнуть силу китайских традиций, даже если их следующим шагом было уничтожение этих традиций. Мао презрительно отзывался о «феодальных» императорах, но при этом стремился воссоздать помпезность времен императорского правления. Сунь утверждал, что древнекитайская философия в действительности сходна с принципами западной демократии. Его бывший протеже Чан Кайши, возглавивший после смерти Суня национальное правительство, основал в 1920‑х «Движение за новую жизнь» с целью возрождения традиционных китайских ценностей. Нападки радикальной интеллигенции на отсталость некоторых аспектов китайской культуры всегда вызывали возражения со стороны другой части интеллигенции, указывавшей на ее большую философскую ценность.
Исторический ревизионизм всегда имеет свои пределы. Как справедливо утверждали сторонники реформ, в разные периоды консервативная политическая культура Китая приводила к удушению прогресса. Вслед за первопроходческими морскими походами Чжэн Хэ минские императоры прекратили контакты страны с внешним миром, решив более не снаряжать военно-морских экспедиций на дальние расстояния и даже специальным указом запретив торговлю со своим ближайшим соседом — Японией. В XIX веке цинские правители, каковы бы ни были на то внутриполитические причины, отказались от культурных контактов с Европой. Показательно, что до 1861 года в Пекине не было министерства иностранных дел, а запрет на миграцию был снят только в 1893 году. Императоры позднего периода также отличались самодовольством и высокомерием. Это умонастроение сыграло с ними жестокую шутку, когда в 1895 году китайские войска потерпели поражение от японцев, нации, на которую китайский правящий класс до того момента самонадеянно смотрел сверху вниз, считая ее низшей во всех отношениях.
Сторонники проведения реформ эпохи поздней империи наталкивались на яростное противодействие со стороны значительной части элиты, вызванное ее почти религиозной приверженностью традиции. Реформаторы пытались подсластить призывы к модернизации лозунгами вроде: «Китайское учение в основе, западное учение для решения прикладных задач». Другие не принадлежащие к западному миру империи XIX века, такие как Османская империя на восточных рубежах Европы, сумели добиться модернизации с гораздо меньшими усилиями. Япония с ее Реставрацией Мэйдзи также продемонстрировала способность восточного общества к реформированию.
Несмотря на все вышесказанное, не стоит обманываться скоропалительными выводами об обособленности «китайского менталитета», основанными на истории политического консерватизма элиты. На рубеже XX века, в период направленного против иностранцев и поддержанного императрицей Цыси боксерского восстания, десятки тысяч китайских бедняков, таких как мой прапрадед Чау Касам, эмигрировали в Северную и Южную Америку и страны Карибского бассейна в поисках работы. Империя уже не в состоянии была удерживать их взаперти, и они воспользовались открывшейся возможностью. Обыкновенные китайцы были открыты внешнему миру, пусть даже этого нельзя было сказать об их правителях в Пекине.
Необходимо также заметить, что письменность, этот оплот китайской культуры, значительно упростилась в наше время. Теперь изучение языка дети начинают с пиньинь, системы передачи звуков китайского языка с помощью букв латинского алфавита. Китайцы также используют пиньинь как вспомогательное средство для набора иероглифов при отправке сообщений на мобильные телефоны и печатании на компьютерах. В 1950‑х годах традиционная иероглифика была упрощена за счет сокращения количества составляющих иероглиф элементов. Несмотря на выражаемое некоторыми сожаление о прерванной этим упрощением культурной традиции, мало кто из китайцев, пользующихся новой системой письменности в повседневной жизни, желал бы вернуться к прошлому.
Японцы также внесли свою лепту в формирование языка, и довольно значительную, как бы яростно ни отрицали этот факт многие современные китайские националисты. В период после Реставрации Мэйдзи японские ученые заимствовали множество выражений из классического китайского языка и использовали их для обозначения таких современных западных понятий, как «общество», «экономика» и «окружающая среда». В конце XIX века, когда китайцы стали ездить в Японию, чтобы изучать там новые научные дисциплины, они вывезли эти термины обратно в Китай. Современные китайские диалекты, кроме того, обильно пересыпаны английскими словами[6].
Итак, мы видим, что вопреки легенде китайская культура вовсе не произросла в уже полностью сформировавшемся виде на берегах Хуанхэ, на протяжении столетий она подвергалась влияниям извне. Она менялась исторически иногда путем адаптации различных элементов, иногда — вследствие революционных изменений в обществе. Современный национализм в сегодняшнем Китае является столь же мощной силой, как конфуцианство в древности. Лекции Сунь Ятсена «Три народных принципа» (кстати сказать, вдохновленные Геттисбергской речью Авраама Линкольна) сейчас являются частью китайской политической культуры ничуть не в меньшей степени, чем «Суждения и беседы» Конфуция. Китайская культура к тому же гораздо разнороднее, чем принято думать. Население различных частей этой громадной и разноликой страны имеет часто резко противоречащие друг другу традиции и мировоззрение. Таким образом, справедливее было бы говорить о множестве взаимодействующих культур Китая, нежели о единственной доминирующей системе ценностей или едином образе жизни.
