Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6388 ( № 41 2012)
Сердце встало[?] Опять пошло[?]
Мы лишь тихие гости из мёртвых царств.
Нам в кромешной ночи светло.
Спирт - ты знаешь - основа любых лекарств.
Снова встало[?] Опять пошло[?]
* * *
Не удержавшись в стылой пустоте,
звезда в твоих увязла волосах.
Неярко плоть светилась в темноте,
а мрамор полнолунья - в небесах.
Не разомкнув объятий, на заре
уснуть.
Сентябрь в проулок завернул.
Чуть позже стон качелей во дворе
прощальным всхлипом лето зачеркнул...
...И, прикоснувшись грудью и плечом,
хранить молчанье, встав не с той ноги.
Как будто камень бросили в зрачок,
в сознании расходятся круги.
...И, поискав глазами горизонт
под стадом туч, налившихся свинцом,
смотреть, как грустно гадит на газон
осенний пёс с заплаканным лицом.
* * *
"Жигулёвское" в кружке, "Памир" да солёные сушки[?]
Скромный опыт житейский задёшево я обретал.
Что ж, изящным манерам мы все обучались в пивнушках -
и с тех пор, господа, я изящней в манерах не стал.
Облетели любови, увяли, как сад, приключенья,
в небесах Нострадамуса месяц свинцовый плывёт,
но зато стали правом и правилом все исключенья,
и с тех пор эта песенка рядом со мною живёт.
Я спускался на дно общежитий и книжных хранилищ,
зрел из этих глубин, как вонзаются в небо мольбы[?]
Гильденстерн с Розенкранцем тусуются в барах чистилищ.
Я там тоже напьюсь после этой нелёгкой судьбы.
Мне швыряли объедки, мне плакали дамы в жилетку,
и не счесть мне каменьев, что брошены в мой огород.
То, чего мне хотелось, случалось случайно и редко,
но зато эта песенка рядом со мною живёт.
Сентябрём захлебнётся навзрыд анонимная скрипка.
Пусть, дрожа на краю, никогда не попасть мне в струю,
пусть похожа на выкидыш эта больная улыбка -
равновесие сумерек душу излечит мою.
Посижу не спеша, покурю над рекою туманной,
долюблю, что положено - пусть это будешь не ты[?]
Воссияет священный закат над водою безымянной,
и печальному лету в лицо рассмеются цветы.
* * *
Истлела за окном январская заря.
Откупорен коньяк, а люди января
не любят зла, но и добра не помнят.
И, вспомнив про года, растраченные зря,
как древний таракан в кусочке янтаря,
я замер в тверди освещённых комнат.
Мой взгляд остановил вращенье потолка.
Вот лёгкие шелка, вот гибкая рука
хозяйки милой, что в углу зевает.
Покуда гости их валяли дурака,
хозяин этот дом построил на века.
Здесь сквознячков случайных не бывает.
За шторою Луна - как юбилейный рубль.
Средь взглядов, промеж слов, меж бёдрами подруг -
холодные, бездомные потёмки.
Приходят времена прощаний и разлук,
но тесная зима стаканы сдвинет в круг
и зазвенит гитарою негромкой.
Январская зима - как грудка снегиря.
Откупорен коньяк, и люди января
смеются, их закручивает в омут.
И свечечки коптят, и ёлочки горят[?]
Как древний таракан в кусочке янтаря,
я замер в тверди освещённых комнат.
ПСИХЕЯ
Колесо повернётся. Всему свой черёд.
Май, конечно, придёт. Боль, возможно, пройдёт.
Серебрятся дерев опушённые ветки,
и Психея дрожит, обнажённая, в клетке.
Ох, душа моя, в свете ущербной Луны
сновиденья уснувшей природы темны,
и немного тепла на заблудшей планете,
где Психея бессонная слушает ветер.
Переулками бродит, смеясь, сатана.
Пожелтев, как медяк, убывает Луна,
и вверху, над промёрзшей искрящейся твердью,
тает тихая музыка роста и смерти[?]
ПЯТИКНИЖИЕ
ПЯТИКНИЖИЕ
Александр Трапезников.
Новые истории московских улиц . - М.: ИПО "У Никитских ворот", 2012. - 368 с. - 2000 экз.
"Человек вышел за хлебом и пропал". Так начинается один из рассказов Александра Трапезникова - и подобным образом могли бы начаться многие из них. Основной приём, которым пользуется писатель, - резкий слом привычного порядка вещей. Топография Москвы в его прозе - это полуправда-полувымысел, с исчезающей, тающей гранью между ними. Именно в таких декорациях могут разворачиваться иррациональные события, которые до поры до времени кажутся даже вполне вероятными. Это фантастика, но так прочно сплетённая корнями с реальностью, что героям сочувствуешь, представляя себя на их месте. К тому же Трапезников не стремится создавать фантастические ситуации, он просто живёт в мире, основы которого поколеблены. С грустью мы узнаём в этом мире нашу страну - Россию, в которой теперь всё возможно. Некоторые сюжеты Трапезникова заканчиваются счастливо, однако даже и тогда оставляют ощущение случайности, лотерейности такого конца.
Маргарита Шувалова.
Точка сближения. Стихи. - Нижний Новгород: издательство "Книги", 2012. - 84 с. - 500 экз.
Нижегородская поэтесса Маргарита Шувалова выпустила в свет книгу стихов "Точка сближения". И это название точно отражает суть книги. Сближение прошлого и будущего, близкого и далёкого, известного и неизвестного, простого и сложного естественно для пространства этой тонкой лирической книги.
Не сетуй на меня, родимая,
Что для тебя я не смогла
Найти слова необходимые -
Глаголом жгущие слова, -
обращается поэтесса к России, и понимаешь, что эти строки продиктованы любовью и скромностью автора. Конечно, Маргарита Шувалова от первой до последней строки в этой книге - лирическая поэтесса, и это определяет круг её тем. Родина, любовь, родная природа[?]"Вновь с заботой сентябрь птицам выдаст билеты Вдаль к чужим берегам, где им будет теплей. Пусть летят, пусть и там, в царстве вечного лета, Разнесётся их крик песней русских полей ".
Всё вроде бы традиционно, и однако всё это волнует и заставляет сопереживать вместе с автором.
Орест Миллер.
Славянство и Европа. - М.: Институт русской цивилизации, 2012. - 880 с. - Тираж не указан.
Орест Фёдорович Миллер был известным русским фольклористом, литературоведом и мыслителем-славянофилом. Эта книга - первое после 1917 года издание его трудов, и оно даёт разностороннее представление об этом выдающемся человеке. В сборнике рассматривается история славянофильского учения в России, осмысливается деятельность Петра I и М.В. Ломоносова, а также реформы Александра II; большое внимание уделено сопоставлению славянского мира и Европы. Особый раздел посвящён участию Русской православной церкви в жизни и обучении русского народа, причём в этом вопросе, как и в других вышеупомянутых, позиция автора не является догматической: его славянофильство - обоснованная мировоззренческая система, а не священная корова. Весьма интересны главы, посвящённые литературе: "Слову о полку Игореве", патриотизму у Грибоедова, "задушевнейшим идеалам" Салтыкова-Щедрина, толстовскому учению о нравственности. Книгу дополняют биографические заметки о самом О.Ф. Миллере.
Сандрин Филипетти.
Стендаль. - М.: Молодая гвардия, серия "ЖЗЛ", 2012. - 282 с. - 5000 экз.
С портрета Стендаля, что сделан за два года до смерти, на нас смотрит человек с живыми, внимательными, немного печальными глазами и узкими, поджатыми, скрывающими усмешку губами. Вероятно, это хороший портрет - он очень соответствует тому образу, что выступает из книги Сандрин Филипетти. Противоречивость натуры Стендаля была выдающейся: он ненавидел лицемерие - и не только старательно учился лицемерить, но и учил этому сестру, полагая, что таковы законы жизни для тех, кто "не похож на большинство". Он терпеть не мог опеку родственников и регулярно прибегал к их помощи, был весьма влюбчив, но любовь считал болезнью, которая непременно проходит, - счастлив тот, кто излечивается первым. В 1812 году, среди тягот наполеоновского похода на Россию, он писал: "Стоило покинуть Париж ради такого предприятия: здесь я столько всего увидел, сколько литератор, сидящий в своём кабинете, не узнал бы и за тысячу лет". А ведь в то время Анри Бейль и не был литератором Стендалем: натура его вполне сложилась, но всё ещё было впереди.
