Мадлен Риффо - Больница как она есть
«Марта, сбегайте в камеру хранения крови!» Дорога мне известна. Я поняла, что в этом лабиринте коридоров надо следовать по красной линии, начертанной на линолеуме. Лучше бы катить на велосипеде или роллере. Если б у меня был под халатом счетчик километров... Во время этих пеших прогулок совершаю неприятные открытия. «Лифты-помойки», как их называет Франсуаза, служат для всех видов перевозок: больные, посетители, персонал, тележки с пищей рядом с тележками, переполненными грязным бельем. Хлопья пыли по углам коридоров, фанерная обшивка отстала, краска облупилась. Это совсем новое заведение должно было бы сверкать чистотой. Увы! Уборка поручена частной компании, которая использует необученных низкооплачиваемых рабочих и заботится больше о своих барышах, чем о гигиене. Больницу нельзя убирать, как вокзал, ею нельзя управлять, как заводом. Натертый пол — что за богатая среда для бактерий...
Все быстро приходит в упадок в этой «образцовой» больнице, с которой ни одному частному лечебному учреждению никогда не сравняться.
■Работать с ними нелегко. Когда вы думаете, что теперь можно задать вопрос, вам не отвечают. Времени на объяснения у них нет. Они говорят на варварском языке, состоящем из цифр и непереводимых для профана сокращений. Двадцать раз я оставляла попытку хоть что-то о них рассказать, из страха, что ошибусь, перевру, предам их, опасаясь также «патрона» — бога-громовержца, ценимого ими на вес золота («Не поздоровится, — говаривал Пауло, — если он заметит какой-нибудь промах».)
Когда во время работы они говорят по радиопередатчику (основная пуповина, связующая медицинских диспетчеров с SAMU[7]) — у них кодированный военный язык.
— ARS-2[8], здесь ARS-2, ARS-2 вызывает SAMU-X. Вы меня слышите?
— Здесь SAMU-X, ARS-2, говорите — вас понял,
Следует серия цифр, технических терминов, соответствующих симптомам состояния больного, которого надлежит транспортировать. Я уловила лишь одно определение — «кома».
Сердце SAMU — коммутатор, принимающий сигналы от врачей, полиции, пожарных. Здесь сортируют эти вызовы и руководят спасательной бригадой, выехавшей с неотложной помощью.
В оборудованной медаппаратурой машине врач анестезиолог-реаниматор суммирует все данные, ставит диагноз и действует без секунды промедления, применяя ту же аппаратуру, что и в реанимационно-хирургической больнице. Диалог на расстоянии с врачом-диспетчером не оставляет не учтенным ни один симптом. Завязывается ожесточенная битва: участок боя, прибытие бригады, схватка; точность выверенных жестов, дисциплина, сноровка и интуиция соединяются с тем, что людская наука изобрела наиболее революционного против давнишнего своего врага, чьи уловки ей хорошо известны. Ремесло парней SAMU — спасение жизни.
Я сижу рядом с шофером. Через стекло, находящееся позади меня, мне виден кузов машины, похожий на маленькую операционную. Больница приблизилась к умирающему — в данном случае — женщине, сшибленной на пешеходной дорожке. В этой машине «скорой помощи» она уже госпитализирована. Несчастный случай произошел полчаса тому назад. Спасательная бригада состоит из врача-специалиста и фельдшера анестезиолога-реаниматора.
Парень за рулем — тоже лицо не второстепенное. Он важное звено бригады. Всякий толчок, которого он не сумел избежать, отзывается вспышкой на электрокардиограмме больного. И шоферы испытывают точно такой же стресс, что и врач. Я вижу, как дергаются у них лица, словно бы дело касалось их собственных сердец...
Доктор Ксавье объясняет мне:
— Это и есть общественная служба в том виде, в каком она должна существовать. Работа здесь меняет людей, возвышает их в собственных глазах. Полицейские, действующие вместе с нами, тоже становятся нашими сотоварищами. Каждый раз, когда они вовремя нас вызывают, чтобы кого-то спасти, каждый раз, когда они вместе с нами трудятся, мы посылаем письмо их начальнику, чтоб они тоже знали, чем закончилась совместная операция по спасению жизни. Они заразились нашим энтузиазмом... В этом пригороде, благодаря общим усилиям, мы переживаем что-то вроде вступления к будущему, каким оно должно стать...
Можно бы многое рассказать о трудностях при создании этих немногочисленных бригад, эффективность и необходимость которых — неоспоримы. Следует заметить, что врачи и фельдшеры — анестезиологи-реаниматоры, чье количество ничтожно в сравнении с потребностью в них, буквально убиваются на работе, спасая ежедневно человеческие жизни (SAMU спасает, SAMU изнашивается), так как зачастую сражаются в одиночку. И, разумеется, не во имя денег.
В SAMU директор отделения и его заместитель даже не числятся на этих должностях по штатному расписанию. За все про все они получают только зарплату, полагающуюся дежурному: за дежурство — 12 — 15 часов беспрерывной работы — 80 франков студенту и 200 франков врачу. Они — саперы на войне за человеческую жизнь. Человеколюбие несется на всех парусах и здесь, как в больнице Жюстины...
Машины наемные. Вертолеты принадлежат парижской авиабазе или полиции. Это — работа на износ, безграничная человеческая самоотверженность, начиная с медиков самой высокой квалификации и до сестер, шоферов, пилотов.
Когда я написала «80 франков за дежурство», я забыла уточнить, что и тут сверхурочные часы, так называемые «возмещаемые», никогда не оплачиваются.
Габи, фельдшер анестезиолог-реаниматор, накопил за десять месяцев 123 «возмещаемых» часа; капитан пожарной службы, пилотирующий «Жаворонок-3», побил все рекорды, скопив 5 «возмещаемых» месяцев за то время, что он работает в бригаде SAMU. Даже один выходной в неделю не всегда дается. Официальные лица выработали определенную манеру обращения: «У нас нет никого... Ребенок попал под машину при выходе из школы...»
— Как откажешь? — говорит Габи. — После этого не решишься сам на себя посмотреть в зеркало...
■На площадке возле провинциальной больницы стоит группа людей и наблюдает за нашей посадкой. Ходячие больные толпятся у окон. Ура! Медицина прибывает с небес. Женщина с заплаканными глазами цепляется за рукав доктора Ксавье. Для нее он — господь бог. Он прибыл, чтобы спасти ее мужа. Он — всемогущ. «Ведь вы спасете его, доктор, спасете?» Свидетельницей подобных сцен я становлюсь всякий раз, прибывая на вертолете с бригадой «скорой помощи». Почтительно сопровождаемые на расстоянии, мы проникаем в больницу, внося в нее нашу реанимационную аппаратуру, заключенную в таинственные железные ящики. Поджидая нас, капитан поглаживает свой вертолет: «Хоть и не молод, но еще молодец».
— Нам совсем ни к чему, если тебя узнают, — говорит мне доктор, — подавай мне инструменты и помалкивай.
Мы с ним знакомы всего два дня, но в этой суматохе — на войне, как на войне, — все на «ты»: и полицейские, и пожарные, и медицинский персонал.
Я понимаю без слов, что мы прибыли сюда издалека, чтобы переправить раненого из одного отделения хирургической реанимации в другое. Здешнее, по всей видимости, новехонькое и снабжено той же дорогостоящей аппаратурой, что и парижское. Разница в том, что тут палаты пусты. И единственные, кого мы здесь увидели в белых халатах, — это врач и его помощник.
Завязывается диалог между Ксавье и его коллегой. Больного даже не подготовили к перевозке. Это «мы» должны поместить его в кислородную палатку, подключить к нашим электронным установкам, вставить катетеры в вены.
Кровь течет у него из ушей, из носа, из уголков рта, из раздавленного глаза. Удар пришелся прямо по голове человека. Когда Ксавье начинает его подключать к аппаратам, раненый слабо сопротивляется. Я пытаюсь помочь, одной рукой поддерживая раздробленную голову, другой — подсовывая под подбородок салфетку. Пока Ксавье вставляет электронные катетеры в вены больного, того рвет прямо мне в руку.
Раненый — в глубокой коме. Пульс едва прощупывается... Нелегко будет доставить его до Парижа «живым»: такая перевозка носит название «высокого риска». Доктор «моего» SAMU так прямо и заявляет своему коллеге. Я чувствую в их взаимоотношениях натянутость, причина которой мне не ясна. Наконец мы переносим больного и ящики в вертолет. Поднимаемся.
«Здесь военная зона. «Жаворонок-3» гражданской службы, вам запрещается взлет, повторяю...»
Два военных самолета на взлетном поле. Наш капитан взбешен, тем более что метеосводка далеко не из лучших, только что объявили: «Ожидается внезапный туман в районе Парижа». Капитан ворчит:
— Банда негодяев — эти военные, — и в микрофон: — Речи не может быть об отсрочке взлета, я выполняю неотложную санитарную перевозку. В Орли я первоочередник...
Туман обогнал нас, застлав своим белым покровом огни деревень и лучи фар. Полет не из легких, но он на совести капитана, доктор не думает ни о чем, кроме раненого, пока не доставит его в больницу. Для него имеют значение только эти носилки, этот человек с раздробленным черепом, удерживаемый на грани жизни и смерти лишь с помощью аппаратов. «Этого мало, что к больному подключены аппараты, — повторяет все время патрон, — ты тоже, ты сам оставайся к нему «подключенным». Слова, которые следует запечатлеть на мраморе.
