Русская жизнь-цитаты - Русская жизнь-цитаты- ноябрь-декабрь 2016
Если в позднесоветские годы популярна была песня на слова Евтушенко “Хотят ли русские войны”, то теперь многие с радостью скажут: да, хотят войны, мы хотим войны. Вопрос в том, почему народ, в последние 15 лет вкусивший более-менее спокойной, зажиточной жизни, вдруг возжаждал смертельной битвы, в которой ему не выжить, как, впрочем, и другим народам, если речь идет о ядерной войне.
А сейчас непонятно, для чего побеждать и что мы можем дать миру, даже его завоевав. Уже видно: когда побеждает Россия, в покоренных странах все приходит в упадок, в запустение. Всюду дух мертвящего гнета, все живое оказывается под подозрением. Выходит, победа ничего не принесет и никаких проблем не решит, а нужна месть, чтобы другие не смели жить ярче, свободнее нас. Смысл не в том, чтобы победить, а в том, чтобы погрузить во мрак весь этот праздничный, нарядный, богатый, жизнелюбивый и бесконечно чуждый западный мир. Мы готовы уйти в небытие, но при этом все равно заберем вас с собой, даже если вы разрушите нашу страну… Об этой системе автоматической мести “мертвая рука” любят говорить российские записные публицисты в зомбоящике. Труднообъяснимый комплекс нелюбви к жизни, недоверия к жизни, непонимания жизни.
“Бобок” — так называется рассказ Достоевского, где действие происходит на кладбище. Еще не совсем разложившиеся мертвецы рассказывают о своей жизни — о самом мерзком, чего они раньше стыдились. “Бобок” — бессмысленный звук, издаваемый обитателями кладбища, как будто лопается пузырь. Все растворяется в вонючей смертной жиже, люди духовно обнажаются, исчезает разница между одетым и голым. Это страшное состояние последних пузырей, оставляемых уходящими в топь, в небытие.
В России, где сначала резко отталкивались от постмодерна, обличали его как “западный плюрализм”, вдруг необыкновенно ловко стали им пользоваться — но в совершенно других целях, не всеразличия, а всесмешения. Ах, если все симулякр, давайте откажемся от различия правды и лжи, от различия науки и пропаганды, истории и мифа.
Существуют еще огромные геополитические тела, которые называются государствами, и у них своя судьба. Самое трагическое в том, что хорошие, одаренные люди оказываются вброшенными в государственное пространство, которое сводит на нет их дары и стремления, рассеивает их энергию. Неужели Россия обречена быть Рассеей, силой рассеяния, а не собирания творческой энергии? На протяжении последнего столетия государство упорно уничтожало своих подданных, питаясь их же энтузиазмом, их верой и надеждой, превращая все в труху, а их самих — в трупы. Вряд ли какое-либо другое государство уничтожило так много людей по всему миру, если учитывать его ответственность за создание коммунистических режимов в других странах. И вот морок, который, казалось, был навсегда развеян чудесной, мирной революцией конца 1980-х — начала 1990-х годов, опять навалился на страну, особенно в последние три года.
Если мы разложим историческую траекторию развития страны на составляющие, то увидим, что окончание 1980-х и 1990-е годы — это был период надежды. Казалось, что морок имеет свой конец: вот перевернется вся эта система, и мы окажемся на солнечной стороне истории, в здоровой стране, которая начнет заниматься не расширением своей внутренней пустоты на другие территории, а конструктивным, созидательным заполнением своих больших пробелов. Какая-то последняя надежда была еще жива. Но силы танатоса, пользуясь фрейдовской терминологией, начинают одерживать верх над силами эроса. Любовь к жизни так и не зародилась в масштабе всего общества — любовь к заполнению внутренней пустоты чем-то позитивным: городами, деревнями, дорогами, заводами, открытиями, изобретениями. Не случилось, не сработало. И только когда раздались воинственные кличи — “на Киев”, “на Европу”, “на Америку” и так далее, — тогда почувствовался какой-то эмоциональный заряд, интерес к тому, чтобы дальше расширять это пространство, внутри себя достаточно разреженное. Россия — одна из самых малонаселенных стран, а Сибирь — вообще наименее обитаемое место на Земле. И всюду, куда приходит это пространство, будь то Абхазия или Восточная Украина, занятые места оказываются столь же призрачными, выморочными! Ничто там не радуется жизни, все приходит в запустение. Так же было, когда Советский Союз раздвигал свои пределы на Запад, на Прибалтику, на Восточную Европу. Наверно, теперь уже обозначились последние границы возможной экспансии таких просторов, иначе они не вынесут центробежной тяги и сами взорвутся от разрывающей их пустоты.
Сейчас — тотальный отказ от будущего, все лучшее в прошлом, туда обращена острейшая ностальгия, не только в XIX, XVIII веках, но и в допетровскую Русь: закрыть окно в Европу. Вместо чаемого географического расширения в “Новороссию” получается историческое сужение в “Новую Московию”, азиатскую страну, отгородившуюся от мира, как в XVI–XVII вв. Появление этой “Новомосковии”, то есть изоляция, автаркия — и есть проявление инстинкта смерти: страна забивается в свою историческую утробу. Такую “обратную” биологию общественного организма — стремление свернуться в эмбрион — глубоко раскрыл Платонов в “Котловане” и “Чевенгуре”, а еще раньше — Гоголь в “Мертвых душах”, Чехов в “Человеке в футляре”. Это тема смерти, футлярности, пещерности, общей могилы. Народ копает котлован, чтобы себя в нем похоронить. Притом что люди — живые, теплые, но они упорно выбирают себе государство, которое становится их котлованом.
Очень больно, когда люди — осколки этой культуры, разбросанные по всему миру, — пытаются ее спасти, а сама она под тяжестью государства идет ко дну. Об этом еще Мережковский замечательно писал: есть три смерти, которые необходимо преодолеть России, чтобы выжить. Это сила мертвого, механического, деспотического государства; косность омертвевшей церковной иерархии, ставшей частью государства и утратившей связь с жизнью духа; и власть тьмы, народного невежества, покорности, забитости, рабства. Крайне был пессимистический взгляд накануне революции 1917 года. Но у Мережковского все-таки прорывалась надежда на эсхатологическую революцию, на революцию духа. Кончилось все это октябрем 1917 года, Лениным и Сталиным.
Там, где культура становится инструментом государственной политики, она сама мертвеет и превращается в идеологию, пропаганду. Культура на службе государства — это еще страшнее, чем простодушное бескультурье. И сейчас это видно на примере госпропаганды, в которой нет ни искорки светлой радости, никакого просвета в будущее. Единственное, что она может вызвать, — это панфобию, более всеобъемлющую и разрушительную, чем в советские годы, когда у ненависти был точечный адресат: то была классовая ненависть, партийная ненависть. А сейчас ненависть обращена практически на весь живой мир, на все страны, на все, что свободно дышит и развивается
http://www.svoboda.org/a/28178789.html
Анна Качкаева:”Только что в эфире “Царьград” г-жа Ольга Ускова, президент группы Cognitive Technologies: “ У нас есть генетическая подпорченная прослойка, которая вечно недовольна всем… Они нам не нужны…” Философский пароход” — это ужасно, конечно… Но я бы сейчас финансово поучаствовала, чтобы оплатить этим людям, кто хочет эмигрировать, билет в один конец. И чтобы паспорт сдали на границе…”. В общем, цельный имперский канал для настоящих имперцев, ура-патриотов, националистов и охранителей. В современной упаковке
https://www.facebook.com/kachkaeva/posts/10202477666298671
Александр Морозов:”эти выборы для либералов все больше напоминают выборы в самоуправление варшавского гетто и погружают неплохих в целом и ответственных людей в дикую двусмысленность и портят им остатки репутаций. А скоро ведь уже и умирать.)
https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=10207782095814833&id=1367268883
Александр Аузан:”Это называется переход к постматериалистическим ценностям. Проблему дефицита, не для всех, конечно, но для большинства людей в стране — решили. Захотелось вернуться к тому все-таки, чем люди живы. У людей на Болотной площади и проспекте Сахарова была постматериалистические ценности — свобода и справедливость. У власти были другие ценности, но тоже постматериалистические — великое государство. Восприняли ли люди эту ценность? Да! И очень всерьез. За постматериалистическую ценность «великое государство» люди готовы вполне серьезно платить. Посмотрите, реальные доходы населения с 2014 года снизились уже процентов на пятнадцать. В 90-е годы уже бы был бунт, люди бы уже митинговали на площади и требовали голову премьера как минимум. Но посмотрите на результаты социологических опросов. Консолидация вокруг главы государства держится на очень высоком уровне. Люди жертвуют своими материальными благами ради того, чтобы ощущать себя частью военной супердержавы.
https://takiedela.ru/2016/12/glavnoe-verit-chto-voyna-vozmozhna/
