Славой Жижек - Год невозможного. Искусство мечтать опасно
Вот почему само именование переговоров на Ближнем Востоке «мирным процессом» является мистификацией: настоящая проблема заключается не в установлении мира, но в освобождении палестинцев, т. е. в том, каким образом палестинцы могут вернуть отнятые у них земли и установить полную политическую автономию. Иначе говоря, проблема здесь не в заключении мира. Колониальные войны в Индокитае и Алжире также велись не ради установления мира между Францией и колонизированным населением. Принимая формулировку «мирный процесс», мы тем самым поддерживаем позицию тех, в чьих интересах добиваться мира на условиях существующей оккупации.
Но что если мы вступаем в новую эпоху, где нам будет навязано подобного рода новое мышление? Не следует ли Европе согласиться с тем парадоксом, что ее демократическая открытость основана на исключении: «нет свободы для врагов свободы», как когда-то давно сформулировал это Робеспьер. В принципе, это, конечно, верно, но тут нужно быть очень аккуратным. В некотором смысле Брейвик был прав в выборе своей мишени: он напал не на иностранцев, а на представителей своего собственного сообщества, которые проявляли слишком большую толерантность по отношению к назойливым иностранцам. Но проблема не в иностранцах, а в нашей собственной (европейской) идентичности. Хотя продолжающийся кризис Европейского Союза выглядит как экономический и финансовый, на самом деле в своей основе это идеологически-политический кризис: провал референдума о конституции Европейского Союза пару лет назад был ясным сигналом о том, что избиратели воспринимают его лишь как «технократическое» экономическое объединение, лишенное какого-либо мобилизирующего проекта. Вплоть до недавних протестов единственной идеологией, способной мобилизовать людей, была защита Европы от мигрантов.
Давайте тут сделаем паузу и подумаем о недавних вспышках гомофобии в посткоммунистических странах Восточной Европы. В начале 2011 года в Стамбуле прошел гей-парад, в ходе которого тысячи людей прошли мирным маршем без всякого насилия и каких-либо нарушений; на гей-парадах, имевших место в это же самое время в Сербии и Хорватии (в Белграде и Сплите), полиция не смогла обеспечить безопасность участников, яростно атакованных тысячами разъяренных христианских фундаменталистов. Именно эти фундаменталисты представляют реальную угрозу для европейского наследия, поэтому, когда ЕС фактически блокировал вступление Турции, мы вправе были задаться вопросом: как насчет применения тех же правил к Восточной Европе? (Не упоминая уже того странного факта, что основной силой в движении против гомосексуализма в Хорватии выступает католическая церковь, известная своими многочисленными педофильскими скандалами.)
Важно поместить антисемитизм в тот же контекст, в котором находятся проявления расизма, сексизма, гомофобии и т. п. В своем стремлении найти обоснование сионистской политике государство Израиль совершает катастрофическую ошибку: оно решило преуменьшить, если не откровенно проигнорировать, так называемый «старый» (традиционный европейский) антисемитизм, сконцентрировавшись вместо него на «новом» и якобы «прогрессивном» антисемитизме, замаскированном под критику сионистской политики Израиля. В соответствии с этим Бернар-Анри Леви [30] (в своей книге «Левые в темные времена») недавно заявил, что антисемитизм в двадцать первом веке будет «прогрессивным» или его не будет совсем. Доведенный до своего логического конца этот тезис заставляет нас обратиться к старой марксистской трактовке антисемитизма как мистифицированного/замещенного антикапитализма (вместо того, чтобы обвинять капиталистическую систему, весь гнев концентрируется на отдельной этнической группе, обвиняемой в подрыве системы): для Анри-Леви и его соратников современный антикапитализм является завуалированной формой антисемитизма.
Этот невыраженный, но тем не менее эффективный запрет нападать на «старый» антисемитизм появился в тот самый момент, когда «старый» антисемитизм поднимает голову по всей Европе, особенно в посткоммунистических странах Восточной Европы. Мы можем наблюдать подобный странный альянс также и в США: как могут американские христианские фундаменталисты, по самой своей природе являющиеся антисемитами, вдруг начать страстно поддерживать сионистскую политику Израиля? Есть лишь одно возможное решение этой загадки: дело не в том, что изменились американские фундаменталисты, а в том, что сам сионизм в своей ненависти к евреям, которые недостаточно идентифицируют себя с политикой Израиля, парадоксальным образом стал антисемитским, поскольку конструирует образ еврея, сомневающегося в сионистском проекте, скроенном по антисемитским лекалам. Израиль играет в очень опасную игру: новостному каналу Fox News, главному рупору американских праворадикалов и верному стороннику израильского экспансионизма, недавно пришлось понизить рейтинг своего наиболее популярного ведущего Глена Бека, чьи высказывания принимали явно антисемитский характер {34}.
Обычное сионистское возражение на критику политики Израиля состоит в следующем: конечно, как любое другое государство, Израиль можно и должно судить и даже осуждать, но критики Израиля злоупотребляют критикой политики Израиля в антисемитских целях. Когда христианские фундаменталисты — безоговорочные сторонники политики Израиля — отвергают критику Израиля левыми, не проиллюстрирована ли их скрытая линия рассуждений замечательной карикатурой, опубликованной в июле 2008 года в венской ежедневной газете Die Presse: на ней изображены два коренастых нациста, похожие на австрийцев, один из них держит в руке газету и сообщает своему приятелю: «Мы снова видим, как полностью оправданным антисемитизмом злоупотребляют ради дешевой критики Израиля!» Таковы сегодняшние союзники Израиля. Еврейская критика Израиля постоянно отвергается как ненависть евреев к самим себе. Однако не являются ли евреями, действительно ненавидящими самих себя, те, кто испытывает тайную ненависть по отношению к истинному величию еврейского народа, ведь именно сионисты заключают пакт с антисемитами? Что получается в результате этой парадоксальной ситуации?
В фильме Эрнста Любича «Ниночка» есть замечательная диалектическая шутка: герой входит в кафе и заказывает кофе без сливок, официант отвечает: «Прошу прощения, у нас закончились сливки. Могу ли я подать вам кофе без молока?» В обоих случаях клиент получает только кофе, но это «просто кофе» в каждом случае сопровождается различным отрицанием, сначала это кофе-без-сливок, потом — кофе-без-молока. Мы сталкиваемся здесь с логикой дифференциации, в которой отсутствие само по себе выступает как положительная черта — этот парадокс отлично иллюстрируется старым югославским анекдотом о черногорце (в бывшей Югославии жители Черногории считались лентяями): Почему парень из Черногории, ложась спать, ставит рядом с кроватью два стакана, один полный и один пустой? Потому что он слишком ленив, чтобы заранее подумать, захочется ли ему ночью пить… Особенность этого анекдота состоит в том, что отсутствие само по себе отмечается как нечто положительное: недостаточно иметь один полный стакан воды, ведь, если черногорец не будет испытывать жажду, он может просто проигнорировать его — этот негативный факт должен быть отмечен наличием пустого стакана, т. е. отсутствие потребности в воде материализуется в пустоте стакана.
Зачем мы тратим время на все эти диалектические анекдоты? Потому что они в чистом виде показывают нам, как работает идеология в наши якобы постидеологические времена. Для того чтобы выявить так называемые идеологические искажения, необходимо отмечать не только то, что было сказано, но сложное взаимодействие того, что было сказано, и того, о чем умолчали: что именно из несказанного проявилось в том, о чем сказали, — получили ли мы кофе без сливок или кофе без молока? Есть политическая равноценность этих рассуждений: в хорошо известном анекдоте из социалистической Польши покупатель входит в магазин и спрашивает: «Нет ли у вас случайно масла?» Ответ: «Извините, но в нашем магазине нет туалетной бумаги; вон в том магазине через дорогу нет масла!» А как насчет сцены в современной Бразилии, где во время карнавала люди из всех классов танцуют вместе на улицах, стирая свои расовые и классовые различия, — но очевидно, что это не одно и то же, когда безработный позволяет себе разрядку в свободном танце, забывая тревоги о том, как обеспечить семью, и когда богатый банкир разрешает себе идти и хорошо себя чувствовать рядом с другими людьми, забывая, что он, между прочим, является кредитором бедных рабочих? Они выглядят одинаково на улице, но рабочий танцует без молока, тогда как банкир танцует без сливок… Реклама дает нам другой поразительный пример, когда отсутствие выступает как определяющий фактор. Вспомните, как часто мы читаем на упаковке продуктов: «без добавления сахара» или «без консерваторов или пищевых добавок», — не говоря уже о «без калорий», «без сахара», «без жира» и т. д. Уловка состоит в том, что каждое «без» дает ощутить (сознательно или нет) присутствие какого-то другого «с» (кока-кола без калорий и сахара? Хорошо, но с искусственными заменителями сахара, которые создают свои риски для здоровья…).
