Борис Соколов - Оккупация. Правда и мифы
У группы Казанцева был еще один объект для охоты — Кабан. Под этим псевдонимом скрывался в документах НКВД и партизан глава Русской освободительной армии (РОА) генерал Андрей Андреевич Власов. Покушение готовилось на тот случай, если Власов приедет в Минск. Кроме того, люди Казанцева старались завербовать находившихся в городе офицеров РОА, чтобы потом с их помощью осуществить теракт против генерала в Берлине. В отчете Пономаренко, составленном в Минске 2 августа 1944 года, Казанцев сообщал, что они завербовали
«подполковника Соболенко Д. А., псевдоним «Ветлугин», командира группы пропагандистов РОА в Минске… Подполковник Соболенко Дмитрий Аврамович (см. его дело) нами завербован в основном для того, чтобы завершить дело по «Кабану». Обработка Соболенко, псевдоним «Ветлугин», стоила большого труда.
Через него мы хотели наладить работу на Берлин и переслать туда письма к генералам из «Русского Комитета» (с предложением уничтожить Власова и тем искупить свою вину перед родиной. — Б. С), инструкцию нашей агентуре и яд для «Кабана». Все это было передано своевременно с подробными указаниями, но 7.4.44 г. его арестовало минское СД (гестапо), как выяснилось теперь через его жену, по связям группы Градова, с которым он также работал, скрывая это от нас. Имеются предположения, что наши письма и яд он сумел переслать в Берлин до своего ареста. Об этом нам сообщила его жена, проживающая в данное время в Минске на Московской улице, д. 4, кв. 2… Возможно по имеющемуся у меня письму связаться с начальником канцелярии «Кабана» — Калугиным Михаилом Алексеевичем и рядом других русских офицеров, находящихся на территории Германии, обработанных нами или намеченных к обработке…»
Дмитрий Аврамович Соболенко (судя по отсылке Казанцева к его личному делу, Соболенко — настоящая фамилия подполковника-власовца) был личностью примечательной, и менять фамилии ему приходилось неоднократно. Скорее всего, Дмитрий Аврамович вел с майором Казанцевым двойную игру. Дело в том, что всего через семь месяцев после своего исчезновения из Минска он возглавил под именем Н. В. Тензорова управление безопасности образованного Власовым с санкции немцев Комитета освобождения народов России (КОНР). Ясно, что СД никогда бы не допустило назначения на такой пост человека, заподозренного в связях с советским подпольем в Минске. Очевидно, легенда об аресте понадобилась для того, чтобы объяснить внезапное исчезновение Соболенко-Ветлугина-Тензорова из белорусской столицы.
То, что он так и не стал советским агентом, доказывает поведение Дмитрия Абрамовича в последние дни существования КОНР и власовской армии. Вместо того чтобы помочь советским представителям обнаружить и захватить Власова, как по логике должен был поступить человек, завербованный НКГБ, Соболенко-Тензоров предпочел скрыться с помощью американского капитана Донахью уже после того, как Власов оказался в распоряжении сотрудников СМЕРШа. А перед этим настойчиво уговаривал генерала переодеться в штатское платье и бежать в Южную Германию. В итоге Соболенко стал одним из немногих высокопоставленных сотрудников КОНР и РОА, благополучно избежавшим выдачи Советам и мирно окончившим свои дни в эмиграции. А с группой Казанцева, как и ранее с группой подпольщика Градова, он вступил в контакт лишь затем, чтобы выведать, какими агентами располагают чекисты во власовском окружении. Скорее всего, те лица, письма к которым передал Казанцев через Соболенко, были арестованы гестапо и контрразведкой РОА.
После убийства Кубе группа Казанцева готовила покушение на его преемника — группенфюрера СС Карла Готтберга, прославившегося жестокими карательными экспедициями против партизан и мирного населения. Но здесь партизан ждала неудача. Был разработан детальный план покушения. Завербованному людьми Казанцева электромонтеру театра Игорю Рыдзевскому следовало провести снайпера, снабженного бесшумной винтовкой с оптическим прицелом, в свою мастерскую, окна которой выходили на фасад здания генерального комиссариата. Один из работавших там агентов, по кличке ИЁанов, должен был подать сигнал в тот момент, когда Готтберг будет приближаться к зданию, и тогда снайперу М. И. Макаревичу предстояло поразить группенфюрера с 200 метров отравленными пулями, а затем вместе с Рыдзевским скрыться на конспиративную квартиру.
Уже назначили дату акции — 15 октября 1943 года. Однако в этот день Готтберг отсутствовал в городе, а несколько дней спустя Иванов был арестован, и связь с Рыдзевским прервалась. Макаревич так и остался в одном из партизанских отрядов под Минском. Запасные же варианты покушения на Готтберга претворить в жизнь не удалось — с марта 1944-го партизанская зона под Минском оказалась в плотной блокаде и Казанцев со своей группой больше не сумел проникнуть в город. Поэтому Готтбергу была предоставлена возможность самостоятельно покончить с собой в мае 1945-го, сразу после поражения Германии. Но прежде люди Казанцева попытались завербовать нескольких сотрудников генерального комиссариата. Справка об одном из них, приведенная в отчете Казанцева, читается как короткий анекдот:
«Обрабатывался Кандыбович, бывший управделами Совнаркома БССР. Обработка его успехом не увенчалась. Слишком он был предан немцам».
Советские партизаны: взгляд из Берлина
Уже с 1942 года партизаны стали представлять для вермахта и оккупационной администрации на Востоке серьезную проблему. Если сперва, как утверждалось в первом отчете начальника Тайной полевой полиции (ГФП) при Главном командовании германских сухопутных сил, «сельские жители видели в немецких солдатах освободителей от большевистского ига и ожидали от них ликвидации колхозного хозяйства и справедливого раздела земли», то в дальнейшем «все сильнее стало замечаться известное изменение настроения. Так, например, обещанная… отмена коллективных хозяйств заставляла себя ждать, и крестьяне сами приступили к разделу колхозов, но по приказу немецких органов это было приостановлено. Так как крестьяне не видели причин к этому, то с этих пор они встречали немецкие обещания с недоверием…
К этому присоединялось то, что положение крестьян становилось все тяжелее. Конфискация лошадей и повозок немецкими войсками и отсутствие сельскохозяйственных машин крайне отрицательно сказывались на обработке полей. Поголовье скота в результате усиленного убоя, незаконной реквизиции и недостатка молодняка настолько уменьшилось, что сельское население сейчас частично может выполнить план поставок только с большими трудностями. Возникшее поэюму и подогреваемое большевистскими агитаторами недовольство выражалось фразой: «Сталин оставлял в нашем хлеву по крайней мере одну корову, а немцы отнимают у нас и эту». Дружественно настроенные по отношению к немцам бургомистры заявляют по поводу реквизиций: «Насильственно и незаконно забранная у крестьянина корова означает двумя партизанами больше в лесу».
Положение русских рабочих является еще более безнадежным. Повысившиеся рыночные цены стоят в столь резком противоречии с выплачиваемой зарплатой, что недельного заработка не хватает, чтобы удовлетворить хотя бы минимальные жизненные потребности. Если сам рабочий и получает для себя небольшое дополнительное количество пищи, то его семья должна в буквальном смысле слова голодать; собираются последние остатки белья и домашней утвари, чтобы обменять их на продукты. Следствием этого является недовольство работой и, наконец, отказ от нее. Это положение и толкает многих рабочих, особенно молодых и холостых, в ряды партизан.
Еще хуже, однако, обстоит дело с беженцами из районов боевых действий. Они часто питаются своеобразным хлебом, состоящим из гнилой прошлогодней картошки, смешанной со мхом и различным мусором. Во время операций против партизан у обочины дорог неоднократно находили трупы умерших от голода беженок. В этих обстоятельствах неудивительно, что многие беженцы присоединяются к партизанам или, поодиночке и небольшими группами грабя и воруя, передвигаются по окрестностям…»
Партизаны использовали недовольство населения для привлечения новых бойцов, применяя порой несколько необычные методы набора. В отчете начальника ГФП отмечалось: «В районе Мстиславля один отпущенный из плена лейтенант Красной Армии переходил под видом бродячего музыканта из деревни в деревню и вербовал среди жителей участников и помощников партизанских отрядов. При его аресте он назвал еще трех действовавших подобным же образом бывших политруков и одного высокопоставленного партийного работника, которые после этого также были задержаны.
Если вначале большая часть населения держала себя по отношению к партизанским вербовщикам пассивно, то устная пропаганда, положение на фронте и не в последнюю очередь многочисленные большевистские листовки, которыми были просто засыпаны отдельные районы и которые, в случае отказа бороться с немцами, угрожали смертью, дали вскоре сильный толчок развитию партизанского движения…
