Михаил Меньшиков - ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ
Россия гибнет от слишком заметного возобладания в ней типа самодовольной, оптимистической бюрократии. Сидит себе в Северной Пальмире раззолоченный сановник, принимает доклады на слоновой бумаге, наслаждается раболепием толпы подведомственных чинов и в самом деле думает, что он маленький «царь и бог», как любят величать себя даже захолустные исправники. Никакой политики, кроме благополучной, он не признает, никаких глубоких и сложных процессов народного быта, а главное – никакой драмы. В тиши роскошного казенного кабинета его превосходительству искренне кажется, что ни в природе нет никаких океанов и ураганов, ни в государстве никакой политики дальше тридцати верст от городов. Так как ведь над каждым изнеженным сановником есть другой, еще более престарелый и нуждающийся в покое сановник, то каждая ступень табели о рангах старается дополнить собой лестницу общего благополучия, по крайней мере – «отчетного». Именно отсюда идет пагубная привычка петербургских сфер никак не реагировать на острые явления жизни и прятать их под сукно, как страусы в пустыне при виде неприятеля прячут голову под крыло. Именно этой пагубной привычке мы обязаны чудовищным разрастанием таких явлений, которые своевременно могли бы быть погашены легко и быстро. У нас многими десятилетиями не хотели признавать финляндское брожение – и дожили до поголовного обращения Финляндии в вооруженный против России лагерь, в авангард для шведо-германского десанта. Долгими десятилетиями игнорировали сепаратизм прибалтийских народностей – и дожили до «латышской революции», которую пришлось усмирять уже карательными отрядами. Долгими десятилетиями смотрели сквозь пальцы на «какой-то» бунд еврейский, на «какую-то» социал-демократию среди петербургских рабочих, на «какие-то бредни о земле среди крестьян», на «какой-то» задор кавказских инородцев – и дожили до еврейского мятежа, до крестьянской пугачевщины, до столичных выступлений двухсоттысячной рабочей армии забастовщиков, до московских баррикад, до кавказских свирепых бунтов. На моей памяти десятки лет все хорошо знали о революционной пропаганде во флоте – и благополучно дождались до «Потемкина», до севастопольского, кронштадтского, свеаборгского, владивостокского восстаний. И так далее, и так далее. Скажите, где петербургские оптимисты не промедлили, где они не опоздали? Nous arrivons toujours trop tard, как поет полиция в одной оперетке. То же самое гибельное промедление, то же опоздание замечается и в громадном мазепинском движении, значение которого давно и превосходно замечено не в Петербурге… а в Вене и Берлине.
Последние телеграммы говорят о борьбе киевского губернатора г-на Суковкина с местной патриотической организацией, только что удостоившейся Всемилостивейшей телеграммы Государя Императора. Я совершенно незнаком с партией «Двуглавого Орла», не видал ни одного номера этой газеты, совсем не знаю г-на Голубева и потому не имею определенного суждения о действиях этого кружка. Знаю только по газетам, что это нечто ультрапатриотическое, вроде «Тройного» одеколона, близкого к чистому спирту. A priori признаю, что г-н Суковкин имеет право и долг подавлять во вверенной ему губернии всякие беспорядки, и даже патриотические, если бы они возникли. Меня только озадачивает повышенное рвение наших провинциальных господ Суковкиных преимущественно в одну сторону – в сторону патриотических выступлений. Жиды, поляки, кавказцы, мазепинцы устраивают бесконечно более злокачественные и преступные, хоть и несколько более прикровенные демонстрации. Жиды и их прихвостни поют «Заповiт», говорят зажигательные речи на банкетах, кричат кое-где: «Долой Россию и да здравствует Австрия!» – и им это сходит с рук без больших потерь и убытков. Такая повадка отнюдь не у одного г-на Суковкина, а почти сплошь у нашей либеральной бюрократии, особенно кадетствующей. Помните, еврей убил главу правительства в Киеве. Первым чисто рефлективным движением сердца следующего по власти министра В. Н. Коковцова было вызвать по телеграфу войска для защиты евреев. Никто не нападал на них, и даже проекта никакого погрома не было, а русская власть уже манифестировала своей предусмотрительностью к соплеменникам Мордки Богрова. Манифестация оказалась не только напрасной, но вдвойне обидной, ибо одновременно всякое проявление справедливого возмущения чувств народных против государственного злодейства евреев было запрещено, как якобы провокация к погрому. Но позвольте же, наконец: в каком государстве мы обитаем – в чужом или в собственном? Ведь даже в чужом государстве были бы допущены те митинги негодования, те лекции и доклады, которыми пытались реагировать киевские националисты на еврейский террор. Ах, заявляет администрация, против евреев этого нельзя: это возбуждает страсти! Ах, против мазепинцев – нельзя: это вносит раздор между двумя частями населения!
На это хочется сказать со всею почтительностью: неправда, не «это» вносит раздор, а, может быть, отсутствие «этого». Раздор уже давно существует, как вы проглядели его – это удивительно! Но раздор, подобно поджогу, существует, может быть, потому, что его не гасят и не дают гасить. Революция 1905 года всем памятна. Жиды очень долго творили невообразимые бесчинства, рвали портреты Государя и публично пускали по улице собак с короной на голове, пока не лопнуло терпение простого народа. Не местных властей, которые, увы, только и сумели, что оказаться бессильными предотвратить беспорядки, а уличного простонародья. Даже уличное простонародье в памятную осень 1905 года оказалось по государственным и национальным своим инстинктам несравненно более надежным, нежели иные губернаторы, шествовавшие в процессиях с красными знаменами. Разве этого не было? Или разве это было сто лет назад?
Мне кажется, русское патриотическое общество вправе умолять власть и даже настаивать на том, что необходимо проснуться в отношении разгорающегося мазепинского бунта и принять неотложные и крайне решительные меры. Эти меры должны быть двоякого рода: государственные и общественные. Государство само должно бороться доступными ему средствами, парализуя измену в ее зачатии, и не должно мешать обществу вести ту же борьбу всеми культурными способами. Слишком утонченные и выхоленные, наши бюрократы напоминают ту французскую аристократию, которая до такой степени изнежила себя, что в эпоху великой революции не сумела отстоять ни короля, ни трона, ни наследственных замков, ни прав. Плачевная растерянность чиновной знати в эпоху попа Гапона и лейтенанта Шмита дает грустное предсказание для будущего. «Неделание и непротивление» – вот что повергает нашу государственность в паралич. До того дошли, что и правительство, и общество боятся наказывать преступников, если они чуть покрупнее. «Ах, зачем создавать мучеников! Зачем тяжелой карой делать ореол вокруг имени какого-нибудь ничтожного негодяя!» – вот, между прочим, какою фразой прикрывается иногда бездействие прокуратуры и суда. Но позвольте, господа: едва ли вы вправе рассуждать, нужно или не нужно привлекать преступников к суду. Вы обязаны это сделать, если преступление обозначилось, и никто не давал вам разрешения миловать злодеев. Священный долг судебной власти – преследовать зло и карать его – заложен в самом основании государства. Отказываясь бороться со столь тяжкими видами преступлений, какова государственная и национальная измена, вы обрекаете народ на беспомощное состояние. Какая же выгода иметь государственность недействующую? Это хуже, чем иметь в Москве Царь-колокол, который не звонит, и Царь-пушку, которая не стреляет. Ведь если не наказывать преступников из опасения, что банда их товарищей сочтет их мучениками, то пришлось бы отказаться от борьбы и с мазуриками и хулиганами. Покойный профессор Сергеевский, пламенный патриот, так охарактеризовал скрытый лозунг ослабевшей демократии: «Ешь меня, собака!» Грустно то, что этот лозунг проводится от лица России и за народный счет.
Народ вовсе не так сентиментален, как изнеженные канцеляристы. Народ довольно здраво судит о преступлениях: «Дурная трава – из поля вон», «Паршивая овца все стадо портит». В качестве неорганизованной массы народ не может иначе расправляться с лиходеями, как путем стихийного самосуда, но даже эта варварская форма суда все-таки представляет какой ни на есть суд, а не отсутствие суда. Неужели для кого-нибудь полезно доводить народ до отчаяния, до гражданской войны? А между тем взгляните объективно: что же такое эти уличные драки монархистов с жидами и мазепинцами, как не вспышки гражданской войны? Если уже теперь по нескольку раз в год приходится и в столице, и в крупных городах высылать на улицы усиленные наряды полиции и казаков, дабы сдерживать инородческие и революционные выступления и оберегать одну часть населения от разгрома со стороны другой, то не ясно ли, что эпохе оптимистического бездействия следует положить конец? Что значат ваши общего характера циркуляры местным властям и бумажные внушения азбучных истин? Необходимы действия, а не слова.
