Николай Страхов - Заметки летописца
Приговоръ тяжелый, и притомъ отличающійся тою тонкой отчетливостію, которой такъ много у Ренана. Что же возражаетъ противъ него «Заграничный Вѣстникъ»? Для того, чтобы опровергнуть Ренана, слѣдовало бы доказать, напримѣръ, что Вольтеръ образовалъ школу, что отъ него идетъ рядъ трудовъ и изысканій, или же то, что онъ понималъ или Библію, или греческое искусство, или древнія религіи, или христіанство, или средніе вѣка. Иначе, что же это за историкъ? Но «Заграничный Вѣстникъ» и не думаетъ объ этомъ и, слѣдовательно, оставляетъ въ полной силѣ обвиненіе Ренана. А возражаетъ онъ такъ:
«Это возмутительная несправедливость относительно одного изъ славнѣйшихъ французскихъ дѣятелей. Мы совершенно оставляемъ въ сторонѣ жизненное и публицистическое вліяніе Вольтера, его борьбу съ суевѣріемъ и невѣжествомъ, длившуюся всю жизнь. Это достоинство признается за Вольтеромъ всѣми мыслящими людьми; оно признается и Ренаномъ. Сказавъ о немъ: „nous vivons de ce qu'il а fondé“ (мы живемъ тѣмъ, что имъ основано), Ренанъ самъ опровергъ уже частію то, что сказалъ впослѣдствіи: будто Вольтеръ не оставилъ послѣ себя школы. (Да вѣдь Ренанъ говоритъ объ области мысли, о настоящей школѣ, а по „Заграничному Вѣстнику“ выходитъ, что какіе нибудь иновѣрцы, пользующіеся, положимъ по милости Вольтера, терпимостію во Франціи, составляютъ школу Вольтера!). Но мы говоримъ именно о той сферѣ, которая составляетъ исключительный предметъ изслѣдованій Ренана — объ исторіи. Ни въ одной сферѣ своихъ твореній Вольтеръ не оставилъ такихъ неизгладимыхъ слѣдовъ, какъ именно здѣсь. Онъ первый взглянулъ на исторію, какъ на жизнь человѣчества, подчиненную естественнымъ законамъ, — какъ на жизнь массъ, въ которыхъ личности государей, министровъ, полководцевъ исчезаютъ какъ незамѣтныя единицы, а битвы и торжества составляютъ ничтожныя явленія въ общей картинѣ. Онъ выбросилъ миѳъ изъ исторіи, потрясъ авторитетъ древнихъ разсказчиковъ, внесъ въ исторію критику, которая очистила мѣсто для возсозданія исторіи въ XIX вѣкѣ. Онъ явился предшественникомъ Нибура въ римской-исторіи (жаль, что Нибуръ ничего объ этомъ не зналъ?), однимъ изъ самыхъ свѣтлыхъ дѣятелей въ очищеніи исторіи семитическаго востока отъ хлама, ее загромождавшаго, и, безъ него, самые труды Ренана на его спеціальномъ поприщѣ были бы невозможны».
Вотъ похвала, которая, что называется, хуже порицанія. Внимательный читатель, прочитавши ее, сейчасъ скажетъ: теперь ясно, что Ренанъ правъ; какъ видно, Вольтеръ дѣйствительно не понималъ ни Библіи, ни Гомера, ни греческаго искусства, ни христіанства, ни среднихъ вѣковъ. Въ самомъ дѣлѣ, онъ видѣлъ въ миѳахъ какой-то хламъ и занимался тѣмъ, что выбрасывалъ этотъ хламъ за окошко, чтобы хорошенько расчиститъ мѣсто. Понятно, что съ такими пріемами далеко уйдти нельзя, и что Гомеръ, напримѣръ, такъ цѣликомъ и долженъ былъ отправиться въ помойную яму. Точно такъ же, взглядъ, что личности исчезаютъ въ массахъ какъ незамѣтныя единицы, есть, очевидно, взглядъ глубоко анти-историческій, съ которымъ трудно что нибудь понять въ исторіи.
«Заграничный Вѣстникъ» не ограничился собственными похвалами; для подтвержденія ихъ онъ счелъ весьма полезнымъ опереться на могущественный авторитетъ, на Бокля. Странно! Если Вольтеръ самъ не можетъ спастись, то почему думать, что Бокль его спасетъ? Вотъ эта ссылка:
«Если можетъ быть и слишкомъ сильно выраженіе Бокля, что Вольтеръ „величайшій изъ историковъ, которыхъ произвела Европа“, то едва ли кто яснѣе Бокля понялъ значеніе Вольтера, какъ историка. Мы совѣтуемъ читателю для лучшаго пониманія ошибочности мнѣнія Ренана прочетъ снова стр. 593–611 перваго тома Бокля (въ перев. Бестужева-Рюмина)».
Плохая ссылка! Уже самая восторженность отзыва Бокля о Вольтерѣ невольно наводить на подозрѣнія. По этому отзыву, даже не читая Бокля, можно заключить, что этотъ писатель должно быть точно также не понималъ ни Библіи, ни Гомера, ни греческаго искусства, ни древнихъ религій, ни христіанства, ни среднихъ вѣковъ. Тогда не мудрено, что Вольтеръ показался ему величайшимъ изъ историковъ Европы.
И это въ самомъ дѣлѣ такъ. Вотъ, напримѣръ, какъ хвалитъ Бокль взглядъ Вольтера на средніе вѣка.
«Въ сочиненіи его средніе вѣка впервые представлены тѣмъ, чѣмъ они дѣйствительно были: періодомъ невѣжества, звѣрства и разврата; періодомъ, когда оскорбленія оставались не вознаграждаемыми, преступленія не наказываемыми и суевѣрія не порицаемыми». (Бокль, т. I, стр. 605).
Не забудьте, что это полная характеристика, что она приписывается Вольтеру, какъ его созданіе, и вмѣняется ему въ честь. Не ясно ли, однакоже, что подобная характеристика ровно ничего не характеризуетъ? Развѣ не во всѣ времена случалось, что оскорбленія остаются не вознаграждаемыми, преступленія не наказываемыми и суевѣрія не порицаемыми? Положимъ, что средніе вѣка были въ этомъ отношеніи очень темнымъ временемъ; но внутренней жизни ихъ, той силы, которая двигала тогда человѣчествомъ, очевидно, Вольтеръ не понималъ, а Бокль ни чѣмъ инымъ не восхищается, какъ этимъ непониманіемъ.
Вообще, изложеніе дѣятельности Вольтера, какъ историка, у Бокля очень слабо. Изъ этого изложенія ясно видно, что у Вольтера не было плодотворныхъ мыслей, не было взгляда и метода, который бы могъ породить рядъ изысканій и трудовъ. Если теперь у Вольтера являются какъ будто запоздалые продолжатели, напр., Бокль, то это ничего не значитъ. Это значитъ только то, что Бокль отыскалъ себѣ въ прошедшемъ единомышленника, а вовсе не то, что Вольтеръ породилъ себѣ въ настоящее время послѣдователя. Les beaux esprits se rencontrent.
Повторяю, очень странно, что противъ Ренана выставляется Бокль. Любопытно было бы знать, что сказалъ бы о Боклѣ самъ Ренанъ? Вѣроятно, его отзывъ очень бы походилъ на то, что онъ говоритъ о Маколеѣ. А о Маколеѣ онъ говоритъ такъ:
«Однажды я вздумалъ читать Маколея. Эти рѣзкіе приговоры, эта манера не любить своихъ враговъ, эти явно признаваемые предразсудки, этотъ недостатокъ безпристрастія, это отсутствіе способности понимать противныя вещи, этотъ либерализмъ, не составляющій широты ума, это христіанство, столь мало христіанское, — все это возмутило меня. Таковъ бѣдный родъ человѣческій, что для него нужны узкіе умы».
Опять тяжелый и, въ то же время, тонко очерченный приговоръ. Противъ него «Заграничный Вѣстникъ» также вооружается, впрочемъ, въ общихъ словахъ. Эти слова стоятъ полнаго вниманія:
«Если Ренанъ», — говоритъ «З. В.», — «привыкъ наиболѣе обращаться съ исторіей эпохъ столь отдаленныхъ, что къ нимъ изслѣдователь не можетъ относиться иначе, какъ равнодушно, то совсѣмъ другія условія существуютъ для исторіи ближайшаго времени. Здѣсь безучастіе къ борьбѣ партій невозможно, и все, чего можно требовать отъ историка, это — стать въ ряды передовой партіи и справедливо относиться къ ея врагамъ».
Предписаніе весьма строгое и положительное. И такъ, исторія бываетъ двухъ родовъ: исторія эпохъ отдаленныхъ и исторія эпохъ ближайшихъ. Въ первой историкъ можетъ быть совершенно равнодушенъ въ предмету, о которомъ говоритъ; даже болѣе, сказано, что онъ и не можетъ къ нему относиться иначе какъ равнодушно. Во второй исторіи равнодушіе воспрещается: историкъ обязанъ быть парціаленъ, именно долженъ стать въ ряды передовой партіи.
Бѣдные историки! Что если случится, что иной изъ нихъ не остается равнодушнымъ въ отдаленнымъ эпохамъ? Что если, наоборотъ, онъ почувствуетъ нѣкоторое равнодушіе въ передовой партіи, въ которую ему приказывается стать? И то еще вопросъ, какъ онъ найдетъ передовую партію? Нужно наводить хорошія справки, а не то очень легко попасть въ просакъ; въ самомъ дѣлѣ, мало ли людей воображаютъ, что идутъ впередъ, тогда какъ въ сущности они тянутъ назадъ? Конечно, всего-бы лучше было руководиться своимъ умомъ и сердцемъ, воспитывать въ себѣ безпристрастіе, которое вовсе не есть равнодушіе, которое не исключаетъ страсти, а исключаетъ только пристрастія… Но все это запрещено, строжайше запрещено!
Смѣлое мнѣніе о «Космосѣ» Гумбольдта
Кстати объ авторитетахъ. Въ настоящую минуту выходитъ переводъ натурфилософіи Гегеля на французскій языкъ (Philosophie de la nature de Hegel, traduite pour la première fois et accompagnée d'une introduction et d'un commentaire perpétuel, par A. Véra). Вышелъ только первый томъ. Переводчикъ итальянецъ, профессоръ философіи въ Неаполитанскомъ университетѣ, послѣдователь Гегеля, написавшій въ его духѣ многія сочиненія на латинскомъ, англійскомъ, французскомъ и итальянскомъ языкахъ. Нѣсколько лѣтъ назадъ онъ перевелъ на французскій языкъ также «Логику» Гегеля. Въ большомъ введеніи къ своему новому переводу, онъ, между прочимъ, весьма рѣзко высказываетъ свое мнѣніе о «Космосѣ» Гумбольдта. Это мнѣніе, надѣюсь, поинтересуетъ читателя, если не по причинѣ Гегеля, о значеніи котораго идетъ у автора дѣло, то по причинѣ Гумбольдта, авторитетъ котораго неизмѣримъ.
