Газета День Литературы - Газета День Литературы # 86 (2004 10)
Валторны
Приносят чудесные звуки.
Марши
Монаршьи
Рождают по прошлому муки.
Роли
Корольи —
История песенку спела.
Волки
Умолкли —
Едва к ним еда подоспела.
Сбиты
Копыта,
Истерлись златые попоны.
Лавры,
Литавры —
Для пленников цепи и стоны.
Мерно,
Примерно
Стучат сапоги генерала,
Жаждет
Однажды
Сломать не мечи, а орала.
МЕЧТАНИЯ
Затрону ли душевную струну,
А может, и порву, того похлеще,
Что не сбылось, то отнесу ко сну,
Увы, не праведный он был, не веший.
Мечтания давно прошедших лет
Под сенью музыки первоначальной
Развеяны, так рушится браслет,
Попав меж молотом и наковальней.
Мечты — убежище святой души,
Бываем там с лампадами, свечами,
Опустимся на землю, палаши
И палачи мелькают пред очами.
Со временем одно лишь божество
Останется нетронутым, заветным,
Не дотянуться людям до него, —
Ты, небо, символ чистоты и света.
КАК ЖАЛЬ
Как выдохнуться может
Старинное вино,
И дню, что нами прожит,
Вернуться не дано,
Как сон ведет в светлицу,
Проснешься — пустота,
Подстреленною птицей
Обрушится мечта —
Узнать тебе придется
В далекой стороне.
Как жаль, не поддается
Двойная ноша мне.
НИКТО НЕ ПОМОЖЕТ
Побросала волна, побросала
Да прибила к отвесной гряде,
Колют выступы острые — жала,
И не видно ночлега нигде.
Одинок и никто не поможет,
И спасенья ничто не сулит,
И слова не нужны, лишь "о, Боже"
С губ иссохших невнятно слетит.
Только вечная даль
Твою знает печаль,
Не уйдет больше прочь
Непроглядная ночь.
Как о празднике вспомнит былое,
А грядущего лучше не знать,
Метит молния злою стрелою,
Ветер хочет с уступа сорвать.
В кровь избился — прошел сантиметры,
Без надежды встречает рассвет.
Будто в детстве взобрался на кедры,
Но возврата оттуда уж нет.
Только вечная даль
Твою знает печаль,
Не уйдет больше прочь
Непроглядная ночь.
ПОПУГАЙ
Кто желает, подходите,
Никому не нагрублю,
Я спою, а вы дадите
Мне по рублику-рублю.
Если нету, елки-палки,
Сук еловый без гвоздей,
И бесплатно спеть не жалко
Для хороших-то людей.
ЕЩЕ ВЕРНУСЬ
Друзья мои по далям океанским
И по священной островной земле,
Уехал я, и мой бокал с шампанским
Искрится на торжественном столе.
Стояли мы за благо Сахалина,
Рассеяли опасность для Курил,
И оказались выше властелина —
Японии он их не подарил.
Спасибо всем, о прошлом не забудьте,
Открыв забрало, бился я со злом.
Обиду держит кто — не обессудьте,
По нам прошел державы перелом.
Что я принес земле многострадальной,
История — подметит все одна.
Недолго будет ждать бокал хрустальный,
Еще вернусь и осушу до дна.
8 апреля 1993 г.
День отъезда с Сахалина
Владимир Бондаренко ОН ШЕЛ НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ
Анатолий Афанасьев был одним из самых тонких лириков в нашем поколении "сорокалетних" прозаиков. Его талантливые романтичные младшие научные сотрудники влюблялись, творили, и вокруг них порхали воздушные создания, полные любви и надежды...
И вдруг всё оборвалось. Перестройка оборвала все планы и самих молодых инженеров, и ученых, и их возлюбленных. Одни пошли на панель, другие или нищенствовали, или ушли в разбой. Оборвались планы и самой науки и инженерии. Все кончилось.
Кончилось и Толино восхищение свободами, цивилизацией, правами человека. Ведь в своем первом воплощении прозаика Анатолий Афанасьев был, как никто другой из нас, близок Руслану Кирееву, Анатолию Курчаткину, Владимиру Маканину — нашим восторженным демократам.
Новый Анатолий Афанасьев возник как-то сразу. Ему настолько чуждо по духу было потребительство, чужд весь этот новый уклад безудержного воровства, предательства, отмены вечных человеческих ценностей, что он просто не мог спокойно вписывать своих былых лирических героев в новую реальность, как, к примеру, это делал его друг Юрий Поляков. Из тонкого лирика вырос беспощадный разгребатель грязи, социальный сатирик, мастер антиутопий.
То, что, к примеру, Татьяна Толстая писала десять лет — свою "Кысь", Анатолий Афанасьев с неистовством народного мстителя писал за полгода. И художественно его антиутопии были гораздо более убедительными. Но не те антиутопии он писал, чтобы быть замеченным прессой, и тем более телевидением.
Пока писатели его поколения на своих пленумах спорили: надо ли писателю идти в политику, Анатолий Афанасьев росчерком пера уже давно расстреливал всех чубайсов и гайдаров, всех ельциных и Черномырдиных. Думаю, по накалу ненависти к зарождающемуся у нас в стране криминально-феодальному строю с ним не может сравниться никто из ныне живущих писателей. Его побаивались и сторонились даже патриоты. С трудом, пригрозив выходом из редколлегии, мы — трое (Проханов, Личутин и Бондаренко) вынудили "Наш современник" опубликовать один из лучших его гротескно-сатирических романов. И хотя на этот роман положительной почты в адрес журнала пришло больше, чем на все остальные вместе взятые, хотя те же самые старики-пенсионеры, потенциальные подписчики журнала, явно одобрили бичующую прозу Анатолия Афанасьева, повторить эксперимент с прозой Афанасьева этот журнал не решился, даже в отсутствие сильной журнальной прозы. Не получилось долгого сотрудничества и с журналом "Москва".
Соединение афанасьевской лютой ненависти к существующему режиму с литературной формой социальной антиутопии или с фантастическим триллером, со сказовой формой письма, где один благородный рыцарь или же богатырь сражается со всем кощеевым войском, спасая свою возлюбленную и своих друзей, — оказалось не по зубам современному литературному процессу.
Коллеги-реалисты от Афанасьева отвернулись, не признавая его погружения в атмосферу зла, его горьких откровений о сегодняшней повседневной реальности, его неприкрытой чувственности. Коллеги-фантасты не приняли в свой круг Анатолия Афанасьева из-за явной социальности книг, из-за погружения в сегодняшнюю политику, когда за злодеями легко угадывались сегодняшние политические прототипы. В роль традиционного мастера триллеров он тоже явно не вписывался.
Ему на самом деле был в чем-то близок тот же Григорий Климов, которого он знал и ценил за его лучшие работы, был близок его ближайший друг Александр Проханов и его яркие политические романы, была близка сатира Платонова и Булгакова. Думаю, какие-то приемы поздний Проханов в своих романах "Господин Гексоген" или же "Крейсерова соната", не стесняясь, позаимствовал у Анатолия Афанасьева. Думаю, даже Владимир Личутин, постоянно споря и спотыкаясь об обнаженную эротику Афанасьева, тоже испытал некое влияние своего друга в том же романе "Миледи Ротман"...
