Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6392 ( № 45 2012)
СИНИЙ ПЛАТОЧЕК
Я в пять лет понимал, что мужчине
бояться нельзя, некрасиво,
а как крикнут: "Немец идёт!" -
кидался в лопухи, а то и в крапиву,
после, услышав товарищей смех, -
резкий, злой и недетский, -
цыпки чесал, глаза отводил, объяснял:
"Я партижан. Шоветский[?]"
Все мои кореша-отчаюги
матерились и даже курили,
все рахитики: ноги - бублик,
лопатки - цыплячьи крылья,
все без кальция, без витаминов -
печи дома пообколупали и глину поели,
но с избытком в крови того,
как их фрицем пугали ещё в колыбели.
Возвращаюсь - а к маме моей
собрались на посиделки
молодые вдовицы и перестарые девки
и орут, кто с надрывом,
а кто дурачась,
песню, которую я как услышу,
так к тётке на печку прячусь:
"Синий сопливый платочек
Ганс мне принёс постирать,
а за работу -
кусочек броту
и котелок полизать[?]"
Всё казалось, что вот войдёт:
рукастый, в сизой щетине,
сапожищами громыхая, -
за платочком своим, за синим[?]
* * *
И в дверь мою стучат с рассвета,
и в окна дождь стучит-сечёт[?]
К чему стучать? Душа поэта
закрыта на переучёт.
Перебирая виновато
на счётах лет костяшки дней,
она ведёт подсчёт растраты,
невольно совершённой в ней.
Ей у разбитого корыта
опять, опять всю ночь
считать,
всплакнуть, потом чуть-чуть
поспать,
вздохнуть и выставить опять
табличку с надписью "Открыто"
и с просьбой ноги вытирать.
СЛОВАРЬ ДАЛЕЙ
Трогай!
Зима, Перевоз, Кимильтей,
Харик, Тулун, Кундулун и Азей,
Тулюшка, Шуба, Курят, Мингатуй,
Нюра, Тайшет, Камышет и Хингуй,
Худоеланская, Котик, Уда,
Ук, Нижнеудинск, Утай,
Шеберта[?]
Я не доеду к тебе никогда!
Станции стали, коптя и трубя.
Это - на первых трёхстах
километрах
От погребения в рудах и недрах
Четверо суток ещё до тебя.
Ты, разбираясь с последним
письмом,
Далей словарь почитай
перед сном.
Может, поймешь[?]
Непонятно? Беда ли[?]
Тьма и метель.
И словарь моих далей
жестью названий гремит за окном.
* * *
Слышишь, не забывай меня,
счастье неназываемое,
рыжая полонянка
рощиц яснополянских!
Крикни мне из столиц твоих:
помнится ли и длится ль
нежность ослепших листьев,
трогавших наши лица?
Перешепчи по почте
почерком удивлённым:
что тебе этой ночью
шепчет звезда над клёном?
Снова я с этим, с этим,
с этим, что отболело,
точно полоска под сердцем,
мертвенно побелело.
Светом былых галактик
светит былое чудо[?]
Запахивая халатик,
резко звякнув посудой,
ты обернись - не зовут ли? -
к окнам своим замёрзшим,
словно от боли смутной
ясный свой лоб наморщив.
Где-то в большой державе,
нас разделившей стольким,
звёзды мой лоб прижали
к чёрным морозным стёклам.
Чтоб и теперь делиться
радостью и бедою
белых незрячих листьев,
тающих под ладонью[?]
Тише, милая, тише:
туфельки спят в прихожей,
спит за стеной сынишка,
не на меня похожий.
Спит и твой муж, уставши,
ты же его разбудишь[?]
Не забывай меня, даже
если меня забудешь.
Душой повелевает ад
Душой повелевает ад
ВПЕРВЫЕ В "ЛГ"
Ия СОТНИКОВА
Выпускница Литературного института, автор четырёх поэтических сборников. Первой книжке - "Кержацкая лодка", выпущенной в 19 лет, предпослано напутственное слово Сергея Наровчатова. Живёт в Невьянске Свердловской области, последние 25 лет работает библиотекарем в школе.
* * *
Среди ветвей запел отшельник
полунощный,
Ему возврата нет - поёт
до забытья.
Хлад тонкий подступил? Иль ужас
позвоночный:
Иного зрелища, иного бытия.
Что сладкопевцу жизнь! Весь мир
во мраке тонет[?]
И, время путая, и рифмы, и слова,
Влюблённая душа гремит, звенит
и стонет
И медлит в предвкушеньи
торжества.
Ей слёзы - дивный хлеб,
ей камень в изголовье -
Нежнее, чем плеча родного плоть.
Безумствует Давид,
охваченный любовью:
"Что мне Твой ад и рай?
Ты весь во мне, Господь!"
МАМЕ
Матушка-почва, сырая земля,
Нету страшнее и проще[?]
Ты упокоилась, мама моя,
В этой берёзовой роще -
Между крестов, обелисков и трав,
Ревностным, любящим сердцем,
Без притязаний на ласковый нрав
Благостных единоверцев.
Я не предвижу среди тишины,
Лёгкого веянья мая,
Для непомерной твоей глубины
Новой тревоги, родная[?]
Первые, чистые сны бытия
В мире ином - нерушимы.
Ты исповедала, мама моя,
Этот завет негрешимо.
Милая! Столько народу вокруг,
Родственник в ряд упокоен,
Внука твоёго несчастливый друг,
Рядом - оратай и воин.
Но простираюсь в дочерней борьбе
Сквозь накатившие слёзы,
Думая, что я молюсь о тебе[?]
И отвечают - берёзы,
Что над кладбищем шумят
и шумят
Нежно, свободно, упрямо
Средь превышающих силы утрат,
Милая, добрая мама[?]
МИЛОМУ ДОМУ
Друже, прости, -
ничего не попишешь, -
Кланяюсь отчей земле,
Ныне прощаюсь
с родимою крышей,
Где мои годы прошли.
Тёплые стены, надёжная кровля,
Первый смиренный этаж[?]
Чем я воздам? - лишь тоской
и любовью,
Друже преискренний наш!
В веке промозглом сырая
квартирка -
Чем не уютнейший рай?!
Дом обжитой, дорогая бутырка,
Друже бесценный, прощай.
Всем твоим тополям
в серых шинелях
Жухнущих в августе крон,
Сору двора и детсадовским елям
Честный отвешу поклон.
Сын здесь родился и внук, и отсюда
Вынесли мать и отца[?]
Вещи и мебель, и даже посуду
Помнить хочу до конца.
Помнить часы тишины и неволи
И вдохновенную песнь
Неизречённых моих богомолий
Иль обречённых - Бог весть[?]
Весь ты из вздоха и весь ты -
из пуха
Не усыпляемых вежд.
Весь ты - из дивного нежного духа
