Газета День Литературы - Газета День Литературы # 130 (2007 6)
Самым удивительным для пришельцев было то обстоятельство, что посреди каменного хаоса, рядом с остатками постамента, стоявшего некогда в центре этого сооружения, лежал почти неповреждённый бюст мужчины с широкой курчавой головой и вьющимися волосами. Небольшие выщерблены там и тут покрывали лицо: столетия под дождями и солнцем сделали свое дело. Возможно, что и вода, поднимаясь во время приливов, доходила досюда, внося свой вклад в разрушение. Мраморные глаза божества, не замечая людей, глядели вверх, в трепещущую ткань неба. Было удивительно, как вообще сохранилась эта скульптура, не рассыпавшись в прах.
– Что это? – в восхищении спросил Хорхе. – Это ведь какой-то древний языческий бог? Правда Хенаро?
– Да, – он кивнул, задумчиво разглядывая каменное лицо. – Я думаю, это Аол. Бог змей, музыки и моря у эуров.
Хорхе порывисто вскинул глаза, видимо всё происшедшее с ними начало складываться в его голове в единую картинку. Хенаро меж тем продолжал:
– Очень давно, тысячу с лишним лет назад, здесь жили эуры – древний народ. Они были искусными мореходами, музыкантами и, кроме того, владели утерянным ныне искусством заклинания змей. В те времена здесь было святилище Аола, где всегда курились благовония, играли музыканты и пелись гимны, прославлявшие красоту моря. Считалось, что бог живёт в его пучине, ездит на дельфинах, трубит в раковину и управляет погодой.
Потом древний народ исчез: истребили его орды кочевников, вымер ли он от чумы или просто растворился среди других народов – про это не дошло никаких известий. Храмы разграбили и разрушили завоеватели и землетрясения, а музыка почему-то осталась здесь, в море, рядом со своим поверженным божеством. Может она просто привыкла к этому месту… Не знаю. Но только именно её мы и слышали, когда купались.
– А разве так бывает?
– Ты ведь сам всё слышал, что ж ты спрашиваешь?
Хорхе счастливо улыбнулся.
– Теперь мне тоже всё ясно.
Они с трудом установили лежащее изображение божества на постамент, обвитый каменными змеями, и побежали мимо своей одежды к морю, где в глубине, среди зеленоватого прозрачного света играла музыка и мелькали синие спины дельфинов.
Мраморные глаза Аола смотрели в морскую даль, туда, где небо сливается с морем.
Павел Крусанов РАЗГОВОРЫ. (Фрагмент нового романа)
– 1 –
– Видишь пятно?
– Где?
– Вон там, маленькое, на стене. Ну вон же, под бордюром. Чуть левее шкафа. – Настя то выпрастывала ногу из-под простыни, указуя, то вновь набрасывала простыню на ногу.
– Не вижу, – не видел пятна Егор. – А что?
– Оно такое… На крестик кривой похоже. Ну как же ты не видишь?
– Не вижу. Там много пятен.
– Нет, не узор, а будто брызнул кто-то. Видишь?
– Никто там не брызгал. Нет там ничего.
– Да вон же, как крестик могильный… Слепой, что ли?
– Не слепой. Просто… Из детства смерть не заметна, как твой могильный крестик на стене.
– Мой крестик? Типун на язык! Это твой крестик. Мой, видишь ли, крестик… И стена тоже твоя.
– Ладно. Он ничей. Из детства смерть не заметна, как маленький крестик на далёкой стене.
– Ну вот, то-то же. – Настя опять выпростала белую ногу и свечкой выставила в потолок. – Скажи, что тебя сильнее всего… задело или впечатлило за последние… допустим, месяц? Ну, пусть даже два?
– Месяц?
– Или два.
– Так сразу и не… – Брови Егора задумчиво поднялись на лоб.
– Тогда, давай, сначала я. Не поверишь, я тут прочитала, что птенец малиновки съедает за день три с половиной метра дождевых червей. Представляешь? И чёрный ящик самолёта на самом деле не чёрный, а оранжевый. И ещё я прочитала, что сердце кита бьётся всего девять раз в минуту, а у тигра полосатый не только мех, но и кожа под мехом. Здорово, правда? Или вот, скажем, ты знаешь, что акула ненасытна настолько, что даже мёртвая продолжает переваривать пищу, но в этом случае она уже переваривает и саму себя. Нет, ты только представь! – толкнула Настя Егора бедром. – Представил?
– Не надо о рыбах. Ну их.
– Почему?
– А ты приглядись к ним – чешуя залита слизью, бока обросли тиной, глаза не умеют моргать… Рыба живёт на полпути к смерти. Она посередине между человеком и небытием. Поэтому и молчит.
– Скажешь тоже… Рыбы красивые. А сиг и сёмга вообще из чистого серебра, как водосточные трубы. – Нога, постояв белой свечкой, опять оказалась под простынёй. – Или вот, помню, как-то утром бортковского "Идиота" смотрела… Кофе пью и думаю. Знаешь что?
– Что?
– Вот ведь, думаю, Достоевский, какой человечище – его даже телевизором не убить!
– Смотри-ка, мимо тебя ни малиновке, ни Достоевскому не прошмыгнуть.
– Точно. Потому что я – человек интересующийся. Ну так что? Будешь говорить?
– О чём?
– Ну, про сильное впечатление. Живёшь, что ли, и не удивляешься?
– Надо вспомнить.
– Вспоминай.
– Вспомнил. В тот день, когда мы с тобой встретились… или накануне… В общем, перед тем, как мы встретились, там, на поминках, у меня зазвонила трубка. Номер незнакомый, я к уху подношу, а там: "Привет, это Любовь".
– Какая любовь?
– Не знаю.
– Что значит, не знаю? Что это было?
– Ничего. Ошиблись номером.
– 2 –
– Разваристая… – говорил Тарарам и дёргал чеку на банке со шпротами. – Тело Ромы картошкой прирастать будет.
– Я так счастлива, Ромка! Кто бы знал… – Катенька с ужимками, прикусывая губу и закатывая очи, накладывала в две тарелки пускающий кудельки пара отварной картофель. Солнце в окне тарарамовой кухни медленно падало за жестяные крыши – куда-то недалеко, примерно в устье Большой Невы.
– Так и положено. Дети непременно должны быть счастливы, потому что детство – самая чудесная пора. Вся остальная жизнь – только расплата за это недолгое блаженство.
– Прикалываешься, да?
– Ничуть.
– Ну, прикалывайся, прикалывайся, старый селадон.
– Вот, значит, как? Мы вам – внимание, а вы нас виском седым попрекаете?
– А ты что думал? – Глаза Катеньки, густо подведённые ваксой, шевелили ресницами, как жуки лапами. – Мы, Офелии, такие – нас шпилькой не ковырни, мы и не пахнем.
– Офелии?
– Ну, не Офелии, так бесприданницы – Ларисы, знаешь ли, Дмитриевны…
– Ха! Да ты, должно быть, в пустоголовой юности мечтала стать актриской. Колись – хотела? Отвечай! В глаза смотреть! Любишь театр, как люблю его я?
– Люблю. Я даже в театральный поступала, но туры не прошла.
– Переживала?
– Сначала в Фонтанку головой хотела. А потом просто с парапета плюнула. Да и предки сказали, мол, давай, дружочек, без иллюзий – у тебя, кажется, в седьмом классе по биологии была пятёрка, вот и дуй в ботаники.
– В целом, правильно. Не тот случай, чтобы в Фонтанку головой. Зачем нам театральный? Мы с тобой устроим такой театр, что Станиславский ужаснётся. А что твои друзья-подружки? Настя? Кто там ещё? Давайте вместе где-нибудь сойдёмся – мне интересно посмотреть на твой порочный круг.
– Давай. А где сойдёмся?
– Так. Для начала определимся со сторонами света. Вот компас. – Тарарам поднялся со стула и, дважды пройдя мимо зеркала со своим отражением, положил компас на стол. – Его, как известно, в древности изобрели китайцы. С тех пор они не то чтоб провоняли, но испортились, и компасы мастачить разучились. Однажды в магазине я попросил принести пять китайских компасов, чтобы выбрать достойный. Представь себе – все они показывали север в разных направлениях! Поэтому я купил русский компас, самый лучший, который не врёт. Итак, смотри: вот там у нас север, здесь, стало быть, юг, тут – восток, а там – запад. Теперь будем думать, где встретиться.
– Нет, так не пойдёт.
– Что такое?
– А почему солнце заходит на севере?
– Это вопрос к солнцу.
– 3 –
