Анна Ильинская - Соловки. Документальная повесть о новомучениках
За полосой неспокойного пролива сгорбился сумрачный остров. Это Анзер, или, как его здесь называют во множественном числе, Анзеры, где, утаенная от глаз людских, восходит к небесам наша Русская Голгофа. Солнце село, над лесом плавают прощальные розовые разводы, море затягивается стремительно густеющей сизой пеленой. Темнеет быстро, неотвратимо. Я сижу на валуне и читаю молитвы за всех погибших на Анзерах.
«Страданьми вашими Церковь Русская славится, мученицы новии, сродницы наши чина и сословия всякого, за Христа от безбожных убиении, во спасение нас поющих: Избавителю Боже, благословен еси. Оружие крест и щит веру во Христа, страдания же и смерть прияли есте, во спасение нас поющих: Избавителю Боже, благословен еси.
Оскверненная делы безбожник земля кроплением кровей ваших паки благословляется. Воды же морские и речныя телеса потопляемых святых, яко священие, влагаемое в тыя, воспоияша…»
Молча смотрю на остров, полный невысказанных тайн. Их уже никто не узнает. Угрюмый, он в упор смотрит на меня, и на сей раз на берег не принятую. Испытание? Предупреждение: не рвись в пекло мученичества, не вынесешь?..
— Ты откуда здесь? — раздался над ухом чей‑то голос.
Я от неожиданности вздрагиваю. За спиной как из‑под земли вырос пожилой человек в брезентовой куртке, высоких сапогах и низко надвинутой на лоб вязаной шапочке.
— Из Кремля.
— А обратно как?
— Понятное дело, пешком, ведь машины не будет?
— Сегодня, пожалуй, нет.
— Вот видите…
— Ну, чайку на дорожку?
— Это можно.
Мы заходим в один из неказистых домиков, внутри которого, к моему удивлению, очень уютно. На раскаленной плитке пыхтит чайник. Иван Андреевич щедро насыпает полчайника заварки, заливает кипятком, достает конфетки и сухарики. Глоток, другой — по жилам побежало круто заваренное тепло, и мы начинаем болтать.
Хозяин — подлинный помор, врожденно интеллигентный, словоохотливый, открытый. Живет он в поселке, там его дом и хозяйка, а на лето устраивается береговым матросом на Ребалду. Он рассказал мне некоторые интересные вещи, живое свидетельство из первых уст.
Рыли могилу на поселковом кладбище и наткнулись на странное захоронение: десяток квадратных ящиков из неструганого дерева, внутри которых обнаружились кое‑как затолканные, пополам сложенные скелеты. Судя по всему, запихивали их наскоро, меньше всего заботясь о благообразности погребения. У одного череп был проломлен до основания, костлявые руки приложены к голове…
А в другой раз прокладывали коммуникации у госпиталя, неподалеку от Онуфриевского кладбища, и вдруг лопата ударилась о монашеский гроб. Прихлебывая чифир, Иван Андреевич восхищался работой старых мастеров, нахваливал добротность гробовых стенок, даже краска не пожухла, словно вчера на древесину нанесена. А покойник в одежде своей, крестами украшенной, волосы целые, все честь по чести…
— Нетленный! — воскликнула я.
— Еще бы, домовина‑то как сработана, ни капли воды туда не проникло.
Но разве в этом дело? Не узнанный миром подвижник лежал в соловецкой земле, даже имени не сохранилось, но Господь за праведную жизнь прославил его нетлением. Воистину святых на свете гораздо больше, чем мы предполагаем!..
Остров Анзер Иван Андреевич обследовал вдоль и поперек, причем в скитах, Троицком и Голгофском, частенько находил за стенными кирпичами пачки соловецких бонов. Эти «деньги» были напечатаны специально для лагерей особого назначения и представляли собой расчетные квитанции достоинством 3,20,50 копеек. Первый выпуск за подписью члена ОГПУ Г. Бокия, второй — Л. Когана, третий — Бермана. Кто-то копил на черный день, да не пригодились.
Воистину «не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут» (Мф. 6, 19).
***Я шагнула из рыбацкой избушки в космическую черноту мира. Над Анзерами пульсировала большая красная звезда — Марс.
— Никуда не сворачивай, — напутствует меня Иван Андреевич, и вдруг мне кажется, что он, как отец, сейчас перекрестит меня на дорожку, — Лихого человека не бойся, нету у нас таких, повывелись. Пятнадцать километров, и выйдешь прямо на аэродром.
Храбро улыбаюсь и, низко поклонившись ему на прощание, ступаю под своды сухо шелестящего леса. В темноте не видно, какой вокруг ландшафт — все слилось в громаду, по обеим сторонам дороги стоящую, пахнущую ночной свежестью, прелой листвой и еще чем‑то настороженным. На гладком, без облачка, небосводе разметалось иссиня — черное кружево сосновых крон. Между ними разбросаны драгоценные камни разной величины, от кучных созвездий до мелкой бриллиантовой пыльцы, и все это слабо цедит на землю потусторонний свет. Бегу по зеркальным лужам — во все стороны летят брызги, перемешанные со звездами и осенней жижицей. Вдоль дороги мелькают отрешенные озера, в них сверкают отраженные небеса.
Пробую поминать усопших, но в ночном лесу это страшновато, и я начинаю молиться Богоматери Одигитрии, призываю Ее, Заступницу, да путеводит нас, грешных, по морю житейскому. О здравии раба Божия Валерия, о Людмиле с Илюшей, о матушке Серафиме, о такой неожиданной в моей жизни Татьяне — Устроительнице и сыне ее Димитрии, о всех, кто вспоминается в этой ночи, чьи лица почти явственно витают на воздухе. О дорогом Батюшке Схиигумене Илии, да помилует всех нас Господь его молитвами!..
И на всем протяжении пути меня не покидало чувство, что меня сопровождает кто‑то незримый, но внутренне очень близкий и явственный. Не знаю, кто это был, но некое присутствие ощущалось отчетливо. Нет, никаких балаганных эффектов не было — ни пугающих теней, ни мерцающих огоньков, — одно направленное в сердце тепло, будто кто‑то грел его своим нечеловечески прекрасным дыханием. Временами я осязала на лице легчайшие взмахи белоснежных крыл…
Мы привыкли искать объект для любви среди подобных нам существ, облеченных плотью и кровью. Это роковая ошибка, из которой произрастают все наши разочарования. Истина проще и гениальнее: существо, достойное любви, может жить на менее плотной, более лучезарной форме проявления бытия. Здесь, как нигде, необходима воля к вере, мужество любви, доверившейся восторгу тонких касаний. Я поверила и была не одна, поэтому четырехчасовой путь через тьму — тьмущую соловецкой чащобы вспоминается как величайший дар Господень…
И вдруг я остолбенела. Ноги, казалось, приросли к земле. Благослови, Пресвятая Дева, описать виденное убогими словами, которые имеются в моем распоряжении, единственно во славу Ново — мучеников Соловецких. Не сон ли, не сказка? Небо было рассечено вертикально устремленным ввысь светоносным Столпом. Он возрос за черной громадой леса, там, где остался Анзер.
Столп не очень яркий, по нашим меркам скорее тускловатый, смутная туманность, напоминающая Млечный Путь. Но странное дело, эта рассеянная дымчатая светлота была в тысячу раз ослепительней всех преисподних огней, реклам и иллюминаций мира сего — блудного Вавилона земного. Перед лицом этой нежно вздыхающей космической измороси все сотворенные источники свечения предстают маскарадной мишурой, оскорбительной подделкой под подлинность.
Строго говоря, это был не столько свет, сколько световая субстанция, имеющая источник сияния в себе самой. Каждый атом воздуха в небесах светился собственным, неотраженным светом. И настолько деликатным и кротким было это просветление, настолько не хотело никого смущать, что при первом же движении страха было готово исчезнуть, испариться. Не покидай меня, Матерь Света! Я боюсь вздохнуть. Я застыла, чтобы неосторожным всплеском души не вспугнуть не по заслугам дарованное…
Возвратившиеся из клинической смерти рассказывают о некоем светящемся Существе. Соловецкое чудо было той же природы, только не Существом, а Столпом. Поневоле поверишь, что этот молочно мерцающий сноп неяркого света тоже имеет власть встречать душу за гранью земного пути и вступать с ней в мысленную беседу, предлагая взглянуть на свою жизнь со стороны и самому оценить ее. Этот свет не сотворен человеком, значит, не живет и не умирает, он бессмертен! Он является нам, когда ему угодно, при жизни или за гробом, или не является совсем…
Тем временем светоносный Столп раздвинул звездное небо и вдруг на глазах растаял, как бы утянулся в черную щель. Мираж? Я долго стояла, задрав голову, ждала повторения знамения. По небу чиркали падающие звезды, изредка пролетали спутники, но чудесного света больше не появилось. Я перекрестилась и пошла дальше.
Через некоторое время, обернувшись, вижу: в полнеба стоят три вертикальных луча, перистым облакам подобные, и опять исходят со стороны острова Анзер. На сей раз они были похожи на взлохмаченные перышки какой‑то притаившейся в чащобе птицы о трех крылах.
