Павел Мельников-Печерский - Очерки поповщины
Послание, в таком духе написанное, не могло не польстить самолюбию молдовлахийского митрополита. Подкреплено оно было «великими подарунками», которые, по свидетельству Ивана Алексеева, поднес Епифаний и митрополиту и господарю.[69] Киевский эконом достиг желаемого: в ясском кафедральном соборе 22-го июля 1724 года Георгий возложил на него омофор. Получив епископский сан, Епифаний писал к львовскому и владимирскому (на Волыни) униатским епископам, прося их позволения жить в их епархиях и посвящать в попы, и затем отправился в Украйну. Здесь он познакомился с раскольниками, которые, нуждаясь в священниках, просили Епифания посвятить избранных ими лиц. Епифаний согласился, разумеется, не даром, и в продолжение какого-нибудь месяца поставил им 14 попов и дьяконов. В сентябре того же 1724 года он был схвачен людьми прежнего своего благодетеля Ванатовича и посажен под арест в Киеве.
Киевский архиепископ донес об Епифании святейшему синоду. Синод потребовал его в Петербург. Весной 1725 года Епифаний был привезен в столицу; но не до него тогда было святейшему синоду: вступление на престол Екатерины I и процесс новгородского митрополита Феодосия на некоторое время отдалили решение его дела. Сентября 3-го наконец синод лишил Епифания священства и монашества и, как мирянина, передал гражданскому суду в юстиц-коллегии. И здесь дело продолжалось немалое время: лишь в июне следующего 1726 года последовал о нем приговор «высокого сената», по которому «велено онаго Епифания для поминовения блаженныя и вечнодостойныя памяти императорского величества (Петра I),[70] по мнению юстиц-коллегии, от розыска и наказания учинить свободна; только за оныя его важныя вины на волю его не освобождать, но сослать в Соловецкий монастырь и держать тамо до смерти неисходно и употреблять в работу, в какую будет удобен».[71] Из юстиц-коллегии препроводили Епифания в синод, и через семнадцать дней после сенатского приговора синод, или, вернее, Феофан Прокопович, еще раз помиловал земляка своего: для того же поминовения Петра I велено было возвратить ему клобук и камилавку и быть по-прежнему монахом.
В Соловках прожил Епифаний почти три года, в числе монастырской братии. Не сиделось пылкому чернецу на уединенном острове Белого моря. Исполнилось пять лет, как он все сидел да сидел в заточении то в Киевской лавре, то в Петербургской крепости, то на Соловецком острове, где хотя и пользовался свободой, но ни под каким предлогом не мог съезжать на материк. Тянуло чернеца на волю, туда, на далекий юг, на берега днепровские, в Киев, где бы можно было повидаться с горячо любимыми родственниками, в Заднепровскую Украину, где бы можно было снова архиерействовать. Каждое лето, как известно, на Соловецкий остров стекается множество богомольцев на поклонение св. Зосиме и Савватию. Толпами приплывают они в монастырь на карбасах, толпами и отплывают на матерую землю. Как-то, улучив удобное время, Епифаний, в июле 1729 года, вмешался в толпу отъезжавших богомольцев и благополучно переправился на материк. В Соловках его хватились; началась тревога, послали погоню, но Епифания и след простыл. Много труда и немало лишений принял он, странствуя по архангельским пустыням, бродя окольными путями, для избежания поисков, наконец пристал к богомольцам, которые, помолясь в Соловках, шли на другой конец России поклониться святой Киево-Печерской лавре и киевским печерским угодникам. В Киеве Епифаний был тайно принят своими родными, с которыми так давно не видался, о которых изболело его сердце и в Петропавловской крепости и на Соловецком острове. Долго оставаться в Киеве ему было опасно, и опять пошел он знакомыми дорогами за рубеж, а одет был в монашеское платье и сказывался иеромонахом Софийского дома, Антонием. Пришел он на заставу и уж получил было дозволение на пропуск, но дело вдруг приняло неожиданный оборот. В то время, как Епифаний говорил с заставным офицером, в заставном доме прилучился один монах Красногорского Зазуловского монастыря,[72] который, на беду нашего странника, лично знал и Антония и самого Епифания. Зазуловский монах сказал тихонько офицеру, что прохожий его обмануть хочет, что он вовсе не Антоний, а известный Епифаний, что он взят был в Петербург и по суду заточен в Соловки. Епифания задержали на форпосте и отправили под крепким караулом в Киев. Здесь началось о беглеце новое дело. Почему-то не сочли нужным или возможным держать его под стражей в Киеве; отправили в Переяславль и посадили в тамошнем Михайловском монастыре.[73]
Здесь монастырская братия была вся знакома бывшему киевскому отцу-эконому: все друзья да приятели, помнившие хлеб-соль Епифания, когда он был во времени. Надзор за ним был слаб, больше все кутили смиренные иноки, поминаючи прежнее житье-бытье Епифания, ублажая своего «братчика» и браня, на чем свет стоит, правительство за то, что оно унижает духовенство и вздумало еще вмешиваться в управление монастырскими вотчинами, во что не только что гетманы, да и сами короли польские, за их панованье в Киеве, не вмешивались. С ведома ли, без ведома ли добрых своих приятелей Епифаний из монастыря «утик». Выбравшись благополучно из Переяславля, перешел он и рубеж, спустившись по Днепру на лодке. В Заднепровской Украйне, в вотчинах Пустынно-Николаевского монастыря,[74] начал он было уж и обедни по-архиерейски служить, но отслужил их не очень много. Его схватили и опять привезли в Киев. Дело его, по обыкновению, тянулось, и не ранее 1731 года Епифаний, по требованию святейшего синода, отправлен был в Москву, где и посажен под арест в синодальной конторе, в арестантской, по-тогдашнему названию — в «бедности» В этой «бедности» содержался Чигиринский епископ целые полтора года: с ноября 1731 до половины февраля 1733 г. В это время и познакомились с ним московские старообрядцы.
— Хочешь ли ты к нам? — спрашивали они Епифания.
— Куда?
— У нас есть монастырь в Польше. Слыхал ли? На Ветке.
— Да ведь вы раскольники?
— Мы только по старопечатным книгам последуем.
И пошли толки, и совещания, и соглашения. Все, как водится.
Задумался Епифаний. Как ни противны были ему церковные отщепенцы, но впереди ему были две дороги: в Соловецкую тюрьму, из которой уж ввек не убежать, и архиерейство, богатство и — что для него важнее всего — возможность помогать своим бедным киевским родственникам. Для них он готов был на все.
Приходили к нему старообрядцы не раз и не два и все соблазняли на переход в раскол. Епифаний, не любивший раскольников, долго колебался.
— Хорошо бы так, как говорите вы, — сказал он наконец. — Но как же тому быть? Ведь я под судом и под неволею.
— Ты только дай нам слово, что хочешь к нам, — отвечали ему, — только согласись быть нашим епископом, а уж на воле будешь. Это дело наше.[75]
Епифаний согласился и дал слово. И стали ходить к нему в «бедность» каждый день московские старообрядцы и благословения от него просили. «Он же приходящих к нему всякого чина людей благословлял и отправлял в епитрахили часы по чину священническому».[76] Старообрядцы учили непривычного киевлянина своим старым обрядам, чтобы после, когда будет священнодействовать на Ветке, не произвел он какого-нибудь соблазна никонианским своим служением.
Вместе с Епифанием содержался в московской синодальной «бедности» архимандрит Спасо-Преображенского, что в Казанском кремле, монастыря, отец Питирим.[77] Он видел и слышал все и репертовал обо всем по начальству. Это было 26 июня 1732 года. Епифания с тех пор стали держать строже, но деньги старообрядцев были, видно, сильнее доносов питиримовых и по-прежнему доставляли богатым старообрядцам доступ в «бедности» к будущему их архипастырю.
8 января 1733 года состоялось в Москве решение по делу Епифания. Вот оно: «Монаха Епифана Яковлева, учиня ему жестокое наказание плетьми, отослать в Соловецкий монастырь на его коште и тамо содержать его всегда скована, не выпуская отнюдь из монастыря, и о том из святейшаго правительствующаго синода конторы в С.-Петербург святейшему правительствующему синоду ведение того же января 9 дня сообщено».
В Петербурге взглянули на дело Епифания гораздо строже. «Февраля 22, святейший правительствующий синод, рассуждав онаго Епифания вины, и что уже за показанными к нему, как бы святейшаго правительствующаго синода милосердиями, дерзнул из онаго Соловецкаго монастыря уйти, и с немалым трудом пойман, и чтобы потому ж и ныне обыкновенной утечки учинить не мог, приказали: синодальное января 8 дня об оном монахе Епифаний определение отменить и его. Епифания, паки в Москву, в канцелярию святейшего синода возвратить; и, по возвращении, за продерзости его, монашескаго чина лишить, и с прописанием всех вин его отослать в светский суд, для ссылки на сибирские горные заводы в вечную работу, при указе, без продолжения времени». Ведение из синода послано в Москву 26 февраля, получено 5 марта. Но Епифаний в это время скакал уже на переменных, подставных лошадях в зарубежную Ветку.
