Артем Драбкин - Мы дрались против «Тигров». «Главное – выбить у них танки!»
Меня призвали 2 января 1943 года. Сначала хотели направить в училище, но почему-то направили в учебное подразделение первой запасной горьковской стрелковой бригады. Погрузили примерно сорок человек москвичей в телячьи вагоны, которые не отапливались, ничего, и повезли. Эшелон от Москвы до Горького шел четверо суток. Проедем 100 километров, дров нет. Бригада в лес – чурбаки в тендер. В Горьком нас и еще примерно шестьдесят человек призывников из Ярославской области разместили в Красных казармах.
Я попал в учебную батарею 45-мм пушек. Занятия шли по 12 часов в сутки – давали общевойсковую, артиллерийскую, огневую подготовку… Зима 1943 года, январь месяц. Едем через Волгу на полигон в Бор. Командиром взвода у нас был лейтенант Притуляк – боевой офицер, комиссованный после ранения. Вот он нас гонял: «Танки справа, орудия к бою!» – развернулись. – «Отбой!» – проедем немного – «Танки справа!.. Танки с тыла!.. Танки слева!» Пока доедем до полигона – умаемся. А кормили! По третьей норме – 600 грамм хлеба, баланда, ведро мерзлой картошки на 16 человек… Хлеб веревочкой делили. Все хотели горбушку… Я за один месяц похудел сразу на 13 килограмм.
Однажды я был дежурным по батарее, сменился и отдыхал. Меня вызывает дежурный по части: «Товарищ Марков, вот вам тридцать два человека штрафников, которые судом осуждены в штрафные роты. Их требуется отвезти в Моховые Горы». А там, в Моховых Горах, были землянки, где штрафников собирали в маршевые роты и направляли на фронт. А я же пацан был, я не знал, что такое конвоирование: «А как?» – «Ты возьмешь своих солдат, вот вам винтовки, вот вам патроны. И ведите их туда». А ведь эта деревня была на другой стороне Волги, и, чтобы перебраться, надо было плыть на речном трамвайчике. В общем, взял я еще троих солдат, построил штрафников, положил в сумку их дела, скомандовал: «Шагом марш!» – и мы пошли. Один солдат идет впереди, два сбоку, и я сзади. Конвоировать так конвоировать! Пришли к реке – а там народу полно: бабки приехали в Горький с той стороны Бора на базар, что-то продать, что-то купить. Я вошел на дебаркадер: «Прошу всех покинуть дебаркадер, стрелять буду!» Подошел к капитану корабля, говорю: «Куда он идет? До Бора довезет?» – «Довезет». – «У меня 32 человека штрафников». – «Сажай их в трюм». Посадил их в трюм, поставил солдат на верхней палубе, бабки расселись – и поплыли мы.
Дошли мы до места, торговки вышли. Высадили мы наших подопечных. Один говорит: «Старшой, дай нам барахло, что на нас, продать. Нас все равно переоденут. Мы сейчас на свои вещи лепешек у бабок наменяем» – «Пожалуйста, но через 15 минут чтобы все стояли здесь». Им некуда бежать – место открытое, песок везде: с одной стороны Волга, вверху на обрыве сосны стоят. Они там с бабками поторговали, поторговали, те набрали кто пиджак, кто брюки, кто рубашку – все обменяли, потому что нечего было носить, это же было дикое время. «Становись! Пошли!» И мы 3 километра шли 3 часа! «Старшой, мы поссать хотим». – «Ну, поссыте, ребята». – «Кушать хотим». – «Давайте, кушайте». Что тут скажешь, – прикладом же бить не будешь. Они все мужики опытные, с 10-го, с 15-го годов, уже были на войне. Некоторые ведь по глупости попали в эту штрафную роту. Я же посмотрел их личные дела. Отстал от поезда: суд решил – 10 лет с заменой на 3 месяца в штрафной роте. Вот так! Но были и те, кто был осужден за бандитизм, воровство и прочие преступления.
Привел я их туда, там стоит палатка, и дежурный у палатки: а остальное землянки. Пока я с дежурным разговаривал, они тут, – раз, разбежались, и нет моих солдат. Они растворились в этой массе, друзей-приятелей там встретили, – а там уже тысяча человек. «А где твои? Ну ладно, найдем…» Я отдал документы и уехал. Господи, вот наказание было!
В Горьком я познакомился с одним парнишкой из города Углич, Костей Конахистовым. Мы с ним спали на одной двухъярусной кровати. Все курсанты страдали недержанием мочи от недоедания. Поэтому менялись местами.
Из Горького, в июне месяце 1943 года, нас направили на Курскую дугу. Я попал в пехоту. В 5-й Гвардейский воздушно-десантный полк 2-й Гвардейской воздушно-десантной дивизии. Так что воевать я начал пехотинцем. А командир взвода, Притуляк, взял Костю к себе на батарею 45-мм пушек. И вот на фронте Костя был в батарее, а я рядом в пехоте: «Костя, как дела?» – «Да нормально». Потом из одного боя выхожу, у ребят спрашиваю: «А где мой брат Костя?» – «Он ранен в живот….» Я прихожу в роту, говорю: «Ребята, Костю убили. Давай помянем его, выпьем по 100 грамм». Выпили мы по 100 грамм – и вперед, на Запад. Я уже и забыл о Косте. Война закончилась, прошло 35 лет, – и вот в сентябре 1978 года совершенно случайно мы встретились… Смотрю, – он седой. Мы обнялись, заплакали. Оказывается, его ранило, он попал в госпиталь, а в 1944 году его комиссовали.
Помню ли я свой первый бой? Помню, конечно. Это был ночной бой под Курском. Мы пошли в атаку, и немец положил нас огнем. Мы залегли, темнота кругом. Командир батальона кричит: «Вперед, вперед!» Пули свистят, трассирующие пули летят. Такое состояние было… Идти на огонь никто не хочет – все лежат, закопались. А у меня не было лопаты. Хоть носом копай землю! Я решил, что, коли жив останусь, лопату себе найду. Потом в одной деревне я нашел здоровую совковую лопату. Черенок пополам сломал и первое время так и носил совковую лопату, пока не нашел нормальную малую саперную. После этого я лопату никогда не бросал, потому что это была твоя жизнь – идешь, она у тебя к вещмешку прицеплена, как только остановились, так сразу окапывайся. Это закон. Только так: у тебя должна быть лопатка, винтовка в порядке, и ты должен четко знать свою задачу, а остальное – судьба. Так вот, возвращаясь к первому бою, командир взвода говорит: «Марков, иди к командиру роты. Скажи, что мы не можем идти вперед, потому что немец накрыл нас огнем». Я ползу назад по-пластунски, смотрю – лежит солдат. В свете немецкой ракеты я вижу, что у него осколком всю грудь распороло. Он ничего не говорит, только мычит. Я его перебинтовал, а он так и лежит, ничего не говорит… Вообще, я крови боялся с детства. А в пехоте настолько привык… Там сидишь в окопе, кушаешь. Снаряд рядом разорвался, земля тебе в котелок – так ложкой откинул ее, и дальше ешь. Все грязное, руки помыть негде. Перевязываешь товарища – все в крови, сплошная антисанитария. По возможности мы, конечно, пытались содержать себя в чистоте, но не всегда удавалось….
Я выполнил задание, вернулся, и всю ночь мы пролежали под этим огнем. Кое-как окопались (мне дали лопату). Потом включилась артиллерия, побила их огневые точки, и мы пошли вперед.
Освободили Орел, Белгород, Курск, а потом вошли на Украину. В 43-м году воевать уже умели. Прежде чем послать пехоту вперед, сначала передний край обработают всеми видами оружия. И артиллерия, и авиация, и танки пойдут. Не то что 1941-й или 1942 годы, когда пехотой закрывали дырки! Да и пехота была уже подготовлена, уже научились командиры воевать. Если стояли долго в обороне, то делали так: вот наш передний край, а вот немецкий передний край. С помощью аэрофотосъемки, с помощью разведчиков определяли, где огневые точки, где минные поля и прочее. Подразделения, которые должны были прорывать оборону, отводили в тыл, создавали им примерно такую же обстановку, – и командиры на местности отрабатывали вопросы боя. Уже было не просто так: «Давай, вперед!» Хотя и самодуров, гнавших людей: «Давай, вперед, поднимайся!» – хватало…
Оружие какое у меня было? Сначала с винтовкой воевал, а потом был ППШ и пистолет ТТ. Как-то раз у меня автомат отказал, и я взял винтовку. Стреляю, а пуля клюет около носа. Что такое? Не пойму. Посмотрел в канал ствола, а он дугой. Я эту винтовку, конечно, выбросил, нашел новую. С этим проблем не было. Гранаты у нас были, но в основном мы ими рыбу глушили. Ведь что такое гранаты? Это тяжесть. Ночью, когда ты совершаешь 30-километровый марш, ты идешь и спишь. Остановилась колонна – ты падаешь. Для того, чтобы поднять солдат, командиры бегали, пинали их ногами: «Поднимайся!» На пределе возможностей люди воевали. Так что гранаты хороши в обороне, а так их таскать с собой не будешь – выкидывали их – у тебя ведь и так запас патронов, паек, запасное белье, котелок, лопата. Тяжело…
Если говорить, какое оружие мне нравилось, то, конечно, наша мосинская винтовка 1890/30. Она была безотказной. Если затвор в песке, его вытащил, прочистил и дальше стреляй. У нее пуля сохраняет убойную силу на 5 километров, а у ППШ, ППС – 400–500 метров, да и прицельная дальность —
150 метров. К тому же ППШ и ППС – это оружие очень капризное. Когда мы только ехали в эшелоне на фронт, мы потеряли двенадцать человек из-за неправильного обращения с оружием или случайных выстрелов.
Всего я участвовал в 13 атаках. Тогда как было? Немцы отступают, но в деревнях создают заслон. Чтобы выбить его, посылают роту или батальон. Мы наступаем, а он тебя сечет. Движение вперед и ведение огня было плохо организовано. Солдат бежал, «ура» кричал, но не стрелял. Вот это было плохо. Сколько мы людей-то потеряли! Пошли 50 человек, а вышло 20. Раненые, убитые… Война это… не спрашивай! К сентябрю в моем взводе не осталось тех, с кем я начинал. Все время шло обновление, ротация. И я не могу сказать, что была какая-то группа «долгожителей». Нет, не было.
