Джим Роджерс - Будущее глазами одного из самых влиятельных инвесторов в мире. Почему Азия станет доминировать, у России есть хорошие шансы, а Европа и Америка продолжат падение
Много лет я повторял всем своим друзьям, что намерен совершить кругосветное путешествие на мотоцикле, ведь я всегда испытывал тягу к приключениям. Это была одна из моих жизненных целей, и тут я решил, что время настало. Римский консул Аппий Клавдий Слепой[14] говорил: «Каждый человек – кузнец своей судьбы». И все, чего я к тому времени достиг (как и то, чего мне достичь не удалось), свидетельствовало в пользу этого утверждения. Сейчас, после двух кругосветных путешествий, эта фраза приобрела для меня особый смысл, ведь она принадлежит человеку, который построил Аппиеву дорогу – первую и самую известную дорогу Римской республики.
К 1979 году у меня оформилось решение уйти с Уолл-стрит. Я уже начал мысленно вкушать свободу, но в конце года рынки попали в черную полосу. Мы в фонде Quantum были уже искушенными игроками на инвестиционном рынке и, как обычно, неплохо на этом нажились, так что я подумал, что на Уолл-стрит слишком интересно, и остался. И вот я все еще на Уолл-стрит, мне тридцать семь, и я, казалось бы, растерял собственные цели. Психологически я был готов к уходу и вряд ли остался бы надолго, но решение уйти все еще было не окончательным, как вдруг дела пошли вовсе не так хорошо, как обычно.
В том году Комиссия по ценным бумагам и биржам провела расследование в отношении наших инвестиций в компанию Computer Sciences Corporation. Комиссия утверждала, что мой партнер Джордж Сорос занимался незаконными махинациями. Его обвиняли в том, что он продавал без покрытия акции только затем, чтобы покрыть свои необеспеченные сделки выкупом акций по более низкой цене после публичной оферты. Ему предложили подписать судебное определение об утверждении мирового соглашения, в котором он и компания признавались невиновными, но обещали больше так не делать. «Зачем нам соглашаться? – спрашивал я его. – Зачем подписывать, если мы ничего не сделали? Зачем, чтобы все думали, что мы занимались махинациями?» – «Потому что я так и делал». Это меня поразило.
Я сказал:
– Джордж, моя репутация значит для меня больше, чем миллион долларов.
И хорошо запомнил ответ:
– А для меня нет.
Конечно, он говорил в шутку, но примерно это и имел в виду: зарабатывание денег значило для него больше всего остального.
Этот эпизод, эффект от которого усилился разными событиями весны 1980 года, был первым признаком того, что наши пути расходятся. Мне не нравилось происходящее. Мы укрупнялись, у нас было уже восемь или даже десять сотрудников, под нашим управлением находилось примерно четверть миллиарда долларов – в то время это было просто невероятно много, учитывая, что исходный портфель составлял 12 миллионов. Бизнес все больше проникал в нашу жизнь, и мне перестали нравиться некоторые методы Сороса. К тому же я скептически относился к ряду новых сотрудников и просто не хотел, чтобы история повторилась.
До той весны не происходило ничего необычного: мы работали вдвоем, нам помогала секретарь. Теперь я понимаю, что мог выйти из дела с запятнанной репутацией или даже хуже того. В последний раз я себя так чувствовал пятнадцатью годами раньше, когда был рулевым в Оксфорде и отец переслал мне то самое письмо… Я столкнулся с похожей морально-этической дилеммой. На этот раз я быстро понял, что никакими уговорами ситуацию не исправить. Я пошел на конфликт, но это ничего не изменило: я был младшим партнером. И тогда я решил: хватит с меня, уйду на покой, как и собирался, и начну новую жизнь.
Мой уход из Quantum соответствовал семейным принципам. В детстве бабушка рассказывала, что один мой предок был партнером американского промышленника Корнелиуса Вандербильта, с которым разошелся по этическим соображениям. (Когда я только поступил в Йель, то жил там в Вандербильт-холле, который был построен в 1894 году на средства, пожертвованные Корнелиусом Вандербильтом II. Как я отметил, этот человек и без моего предка неплохо нажился.) Отец примерно по тем же соображениям разорвал деловые отношения со старшим братом. Итак, я продолжал унаследованные традиции.
Как я уже говорил, на Уолл-стрит я работал весь день, и мне это нравилось. Как-то перед Днем независимости, 3 июля, около семи вечера, мне позвонил Бертон Маклин, мой приятель по Йелю. Он работал в Brown Brothers Harriman – в старейшем частном банке США. Мы были лучшими друзьями, но двигались по жизни разными путями. Он остепенился, завел семью, и у них с Шарлоттой было четверо детей. В отличие от меня, у Бертона были в жизни другие приоритеты.
– Поехали с нами на пляж на длинные выходные? – предложил он.
– Нет, – отвечал я, – я работаю, надо кое-что сделать.
– Но ведь завтра 4 июля, ты забыл? – удивился он.
Я объяснил:
– У меня дела, их надо закончить, а то мы останемся без денег.
Тут я почувствовал, что он меня жалеет…
И когда я ушел из Quantum, Бертон позвонил мне в числе первых.
– Я слышал, то ли ты уволился, то ли тебя уволили?
– Я сам ушел, – ответил я. – И больше не буду работать вообще, если не случится чего-то необычного.
Время может разрушить даже самую близкую дружбу: внезапно прошли десять лет, потом тридцать лет – и мы с Бертоном Маклином потеряли связь. Но тот звонок я помню до сих пор. Я мысленно представляю себе, как он смотрит из окна своего дома на четверых детей и машину, причем за все это ему до сих пор надо платить, и думает, как и какой ценой он мог бы уйти с работы в тридцать семь лет…
И тогда я понял, как мне повезло, что я нашел дело, которым мог заниматься, не отвлекаясь.
Глава 5. Мотоциклист-инвестор
Первый мотоцикл я купил в 1969 году, сразу после начала работы на Уолл-стрит и первого развода. Это был мотоцикл не для кругосветного путешествия, а обычный BMW с двигателем 250 кубических сантиметров, которому для этой цели явно не хватило бы мощности. Частью истории этот мотоцикл не стал, хотя на нем мне удалось поучаствовать в важном событии в истории американской контркультуры.
Летом 1969 года я неоднократно слышал анонсы «Трех дней мира и музыки» – фестиваля, который должен был состояться в Вудстоке, но не очень заинтересовался и билеты брать не стал. Но потом, когда я услышал по радио, что это событие происходит в горах Кэтскилл, то загорелся желанием все же разделить общее веселье. Я ушел с работы в пятницу, 15 августа, вскочил на мотоцикл и направился на фестиваль. К тому времени полиция уже понаставила везде барьеры, чтобы никто не смог проехать, и мне приходилось двигаться по задним дворам местных жителей. Одна женщина с криками выбежала из дома, справедливо ругая меня. И как раз через 300–400 метров у меня спустило колесо, так что, можно сказать, она отомстила. Впрочем, я сменил покрышку и поехал дальше.
Сцену отгородили невысоким забором, я подъехал на мотоцикле вплотную к нему. У всех стюардов были зеленые жилеты с белым логотипом Вудстока на спине – голубь, сидящий на грифе гитары. День выдался жаркий, и все повесили свои жилеты на ограждение. Я подполз под ограждение, надел один из жилетов и направился к сцене. К тому времени царил уже полный хаос, и любой, кто проявил бы какую-либо инициативу, мог унести что угодно откуда угодно.
Так что бо́льшую часть фестиваля я провел на сцене. Я сам испугался того, что сделал, и, чтобы не потерять своего места и особого статуса, решил ему соответствовать: когда кто-то пытался взобраться на сцену, я просил его отойти. Словом, я был хорошим стюардом.
У меня было лучшее зрительское место: я мог видеть все вблизи, к тому же меня кормили. Это было потрясающе. В то время никто не подозревал, что это крупное историческое событие, хотя собралось почти полмиллиона человек. Все мы думали только об одном: как здесь классно. Мы все получили удовольствие и разъехались по домам.
Музыка продолжалась до понедельника, 18 августа, но я уехал в Нью-Йорк днем в воскресенье, потому что ведь на следующий день нужно было попасть на работу. (Джимми Хендрикс вышел на сцену только утром в понедельник, так что его выступление я пропустил.)
На работе, конечно, все уже говорили о Вудстоке, в то время это была ключевая новость.
И тут я сообщил коллегам:
– А я там был.
Тут все посмотрели на меня как на прокаженного.
– Что?! Зачем ты вообще это сделал? Это же просто ужас!
Можно сказать, что это был один из моих первых опытов разрушения шаблонов на Уолл-стрит.
У меня до сих пор остался тот вудстокский жилет, и я иногда его извлекаю на свет Божий. Когда-нибудь я покажу его детям, хотя вряд ли он будет для них что-то значить. Возможно, они почитают о Вудстоке. Может быть, когда об этом заговорят их друзья, одна из моих дочек скажет: «Да, у меня папа работал там стюардом»…
КРУГОСВЕТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ вряд ли заслуживает такого названия, если приходится пропустить Китай и территорию, в то время называвшуюся Советским Союзом. Поэтому бо́льшую часть времени и энергии между уходом с Уолл-стрит и отъездом в путешествие я потратил на то, чтобы получить разрешение на посещение обеих стран. В ожидании документов я вернулся к преподаванию.
