Лев Прозоров - Русские корни. Мы держим Небо. Три бестселлера одним томом
На этом история эпоса, разумеется, не закончилась. В IX–X вв. пришедшие в Восточную Европу руги-русы оказались в состоянии почти постоянной войны с Хазарией, Византией, дикарями тюркской степи и финноугорского леса. Это не могло не оказать влияния на завершающееся формирование сюжетов и образов русского эпоса. Последующие эпохи вносили в него изменения исключительно на уровне словарного набора, имен и названий, не принося новых сюжетов и героев. Но эта тема требует особого исследования.
Пока можно подвести итог. Этнографические особенности социокультурной архаики в былинах и параллели былинам в эпосе славянских и скандогерманских народов Средней Европы позволяют нам говорить о них как о племенном эпосе варягов-руси, известных в западных латиноязычных источниках, как руги. Сравнительный анализ данных русских былин и параллельных им данных среднеевропейских эпосов позволяет предположить, что первоначальной темой этого эпоса были столкновения русов с готами и гуннами на Среднем Дунае во времена Великого переселения народов (и, естественно, «мирные» темы внутриплеменной жизни). При переселении на восток Европы русы включили в свой эпос предания родственных им вендских колонистов — ильменских словен и кривичей, повествующие о деяниях героев-эпонимов этих племен — Словея-Словена, его сына Волха и кривичского князя Микулы. Сами былины оказываются ценным историческим источником, недвусмысленно свидетельствующим в пользу тождества ругов и русов и, следственно, происхождения Руси с южных, славянских берегов Балтики, Варяжского моря.
Заключение
Как уже говорилось в первой главе, подводить итоги в гуманитарной науке — занятие крайне неблагодарное. В рассматриваемой же теме — еще и преждевременное. Серьезное, систематическое и целенаправленное изучение того древнейшего слоя в русском былинном эпосе, который мы рассмотрели в этой книге, едва начато. В данной работе уместнее будет ограничиться выводами из рассмотренных данных.
В течение всего периода научного изучения былин исследователи самых разных школ обращали внимание на те или иные черты мировоззрения или общественного устройства в былинах, которые не укладывались в унаследованное от донаучного этапа представление о тождестве Владимира Красно Солнышко с Владимиром Крестителем. Более всего этим чертам уделяли внимание исследователи мифологической школы (А. А. Котляревский, Ф. И. Буслаев) и А. Н. Веселовский.
В середине ХХ столетия исследователи вновь обратили внимание на пласт «чересчур древних» черт быта и культуры в былинах. Вскользь его коснулись В. Я. Пропп, Б. А. Рыбаков, М. М. Плисецкий, Д. С. Лихачев. Специальные исследования ему посвятили И. П. Цапенко и В. В. Чердынцев. К сожалению, работа последнего в то время не была опубликована, а работа первого, напечатанная в разгар яростной полемики Б. А. Рыбакова и В. Я. Проппа, была встречена в штыки одной стороной и не нашла (по причине принципиальных методологических разногласий) поддержки у другой.
Тем не менее исследования этого пласта продолжались. Р. С. Липец выработала — независимо, по всей видимости, от Чердынцева, работа которого так и осталась неизвестной огромному большинству исследователей, — методику изучения эпической социокультурной архаики и использования ее для хронологического приурочения эпоса. Она же пришла к выводу, что к Х веку русский эпос уже завершал свое формирование. К сожалению, никаких выводов Липец из этого не сделала, оставшись в русле «новой исторической школы», рассматривавшей былины как памятник эпох Владимира Крестителя и даже Владимира Мономаха.
В конце 1990-х гг. исследователи, весьма активно участвовавшие в полемике последователей В. Я. Проппа и Б. А. Рыбакова на противоположных сторонах, почти одновременно опубликовали исследования, в которых сдвигали время складывания эпоса к середине первого тысячелетия христианской эры во времена Великого переселения народов.
Используя методику Р. С. Липец и В. В. Чердынцева, в настоящей работе автор рассмотрел в последовательно-ретроспективном порядке те черты культуры и общества, отраженные в былинах, которые не позволяют говорить о складывании былин в Московскую эпоху, после крещения 988 года, и, наконец, черты, позволяющие говорить о существовании былин в середине Х века и отражении в них уже для той эпохи архаичных обычаев и общественных отношений.
Обращение к сравнительно поздно записанным новгородским преданиям (Иоакимовская летопись, Мазуринский летописец и пр.) и средневековым обработкам германского эпоса, к взаимосвязям которых с былинами уже обращались А. Н. Веселовский и С. Н. Азбелев, позволили сильно расширить круг этих взаимосвязей и конкретизировать выводы Азбелева, Юдина и Фроянова. Древнейший пласт былинной географии, имена героев, причем не отдельно, но целыми разветвленными родословными, отдельные сюжетные схемы, причем на уровне, далеко выходящем за границы банальных «бродячих сюжетов» или «заимствований», связывают былины с европейским эпосом эпохи Великого переселения народов. Связь эта такова, что позволяет говорить о формировании первичных форм русского эпоса, так сказать, протобылин, как племенного эпоса европейских русов (в латиноязычных источниках именуемых ругами). Впоследствии призванные в Восточную Европу их сородичами, вендскими колонистами — ильменскими словенами («призвание варягов»), руги-русы принесли с собой свой эпос, который, слившись в обстановке совместного противостояния финно-угорским и тюркским аборигенам Восточной Европы и в особенности Хазарии с преданиями самих вендов-словен и кривичей, превратился к Х веку в былины. Времена путешествий и переселений, в особенности — морскими путями, кажется, отразились не только в образе Соловья Будимировича, но и в теме «Сокола-корабля», и в тех эпизодах, когда враги (традиционно именуемые эпическим обобщающим определением «татары») подступают к стольному Киеву… на кораблях. Это, безусловно, отражение быта викингов-вендов Балтики.
Поскольку варяги-русь, с одной стороны, в основном и составили дружинный слой молодого государства, а с другой — были сами организованы по принципу дружин (вспомним единодушные сообщения арабских, греческих и древнерусских источников, что русы занимаются только войной, сбором даней и торговлей, пренебрегая ремеслом и земледелием), то сформировавшийся эпос носил черты дружинного. Но сохранился он лишь на Севере Руси, на Новгородчине, в родственной варягам-руси среде. На юге русы, сравнительно малочисленные, частично смешались с полянами, частично гибли, не возобновляясь, в войнах со степняками, Хазарией, Византией, карательных акциях против лесных племен. Так, гибель той группы русов, которую Диакон называет «все молодое поколение тавров», а договор Святослава — «вся Русь», привела к ситуации, когда поколение спустя Варяжко в Киеве становится личным именем. Что, как давно отмечено, свидетельствует о том, что варягов в то время в Киеве почти не было. Подтверждает это следующий факт — когда вновь пришедший с Варяжского моря отряд пожелал отправиться в Византию, он, очевидно, не сумел найти в Киеве соплеменников и вынужден был просить проводников у киевского князя. Местное население, ощутимо отличное от пришельцев в языке и культуре, не имело возможности перенимать их эпические предания. Возможно, что не имело и желания. И. Я. Фроянов предполагает, что именно полянская община Киева предала варягорусского князя Святослава с дружиной, бросив его погибать в печенежской степи. И хотя здесь, вопреки Фроянову, не стоит преуменьшать и роль религиозного конфликта между возглавляемыми Святославом язычниками и христианской общиной, нельзя отрицать и возможности негативного отношения полян к пришельцам. Тем паче негативное отношение к русам и их культуре следует подозревать у «примученных» древлян и уличей. Зато на русском Севере, там, где расселялись «мужи новгородские от рода варяжьска», эпос варяго-русских дружин (разумеется, в изменившемся виде) сумел дожить до ХХ столетия.
Поскольку, как уже говорилось, целенаправленное изучение древнейших пластов русского былинного эпоса едва начинается, эти выводы, разумеется, ни в коем случае нельзя считать окончательными. Но уже на этом этапе былины раскрываются как независимый и ценнейший исторический источник, содержащий множество уникальных данных. К сожалению, специфика этого источника такова, что практически исключает использование его для изучения конкретных фактов-событий истории русов. И не потому, что они не отражались в эпосе, как утверждает Путилов и его единомышленники, а потому, что никаких ориентиров для уточнения и осмысления этих данных мы не имеем, а изменения, произошедшие в эпосе за полторы тысячи лет и при перенесении его из Средней Европы в Восточную, чересчур велики. Основываясь на «Тидрек саге» и «Иоакимовской летописи», можно утверждать, что правителем русов где-то в V веке христианской эры был некий Владимир, а военным вождем — некий «Илиас» (восстановить дохристианское звучание имени не представляется возможным), но не более того. Гадать, кто отразился, например, в облике Идолища (Одолища, Неодолища, Издолища, Удолища и пр.) Поганого — Аттила (Аттилище?), Теодорих (Дидерище?) или обобщенный образ хазарского иудея (Иудолище?), — означает возродить худшие методы исторической школы, и на много более шатком, чем у Рыбакова и его последователей, основании. Зато для истории этногенеза русов и восточных славян, для истории культуры, быта, обычаев, представлений и нравов, для того, что Честертон называл в свое время «психологической историей», былины представляют собою поистине неоценимый кладезь данных. Тем паче неоценимый, что в последнее время интерес к изучению «быта и нравов» начал активно пробуждаться.
